получены ложные восприятия, как они наступают, какое содержание имеют. Само собой разумеется, что оценка реальности зависит от вида ложных восприятий. Мы их должны сперва установить, если хотим понять суждение больных о реальности или обнаружить, что они непонятны.
Как непосредственное суждение в восприятии основывается на достоверности, так и все остальное мышление основывается на предельных очевидных переживаниях, которые мы не можем рационально проследить обратно. Эту очевидность мы можем «понимать» или, если мы считаем ее ложной, пытаемся «прочувствовать» через среду и личность, или, если это невозможно, просто принять ее как нечто непостижимое, так же как и ошибочную достоверность. Идеи, которые служат для больных выражением очевидности в последнем смысле, являются собственно бредовыми идеями, если мы рассматриваем это понятие в очень определенном и узком смысле, противопоставляем его заблуждениям, помешательствам, суевериям, бредовым толкованиям, понятным бредовым идеям психопатов и многочисленным следующим явлениям, которые выступают в системе на основе такой непонятной очевидности. Идет ли речь в области нечувственной очевидности о таком же едином поле, как очевидность восприятий, ще общее состоит в достоверности, существует ли нечто подобное и в этой области мышления, что одна очевидность может быть скорректирована другой, но тем не менее в ее очевидности переживается как ведущая к заблуждению, так же как она сродни и достоверности ложных восприятий,— это вопросы, которые только могут быть обозначены здесь, так как они выходят за рамки поставленных перед нами задач и относятся к общей патологии бреда и так как суждения о реальности, основывающиеся на такого рода процессах, и прочие, на том же основании, не являются предметами нашего исследования.
Прежде всего, истинные ложные восприятия достоверны; только патологические представления, которые Кандинский описал как псевдогаллюцинации и которые даже сейчас часто причисляются больными и психиатрами к истинным галлюцинациям, лишены этой достоверности. Далее все зависит от того, обладают ли достоверные ложные восприятия теми же качествами, что и действительные восприятия, или им присущи какие-либо особенности — прозрачность или «телесность», у акустических восприятий это может быть особый призвук и т. д. Тогда важно, обладают ли они устойчивой локализацией в пространстве или движутся, и зависят ли они тогда от субъекта. Далее — наступают ли ложные восприятия всегда одним и тем же образом, связаны ли от по содержанию, которое может казаться больному неслучайным, сочетаются ли они с прежним опытом, и, наконец, является ли само содержание абсурдным или возможным, важным или безразличным. Этот неполный обзор должен был бы в виде примера показать, чем определяется вопрос о видах ложных восприятий. Некоторые пункты нам надо будет обсудить на основании конкретных случаев. Впрочем, эту область нужно описывать специальным изображением ложных восприятий.
Если мы хорошо представляем себе все имеющееся ложные восприятия и суждения о реальности, то интересно рассмотреть виды реальности, подразумеваемые больными. Липман1 различает у делирантов три вида суждений о реальности. Больные либо знают, что это заблуждение, либо принимают его за реальность, либо за некий спектакль. Другие больные думают, что испытали сверхъестественное воздействие, допускают существование двух различных миров действительности2. Возникают самые сложные идеи о каузальных связях между этими переживаниями, за которыми больные не в состоянии ни признать реальность, ни отрицать ее.
Наш обзор при анализе суждения о реальности показывает, что в каждом направлении существует множество возможностей. Бесполезно, так как это не дает ничего нового, систематически разрабатывать все эти возможности и снабжать примерами. Вместо этого мы приведем ряд случаев, которые продемонстрируют,
Липман. Делирии алкоголиков. Дисс. Берлин, 1895. С. 21 и далее. Ср. случай Вейнгартнера, с. 242 данной работы.
как бывает представлено суждение о реальности. Эти случаи требуют доработки. Дело не в том, чтобы накопить как можно больше материала, сколько найти характерные случаи, в которых психические связи, насколько это возможно, просматриваются, чтобы можно было отделить ясное развитие мыслей от неясных элементарно-патологических исходных пунктов. Скорее всего, это случаи интеллектуальных и образованных больных1.
Различие психозов при различном интеллектуальном уровне и различной ступени образования и культуры в литературе редко подчеркивается. Для систематического исследования этих различии наука едва ли созрела, так как мы находимся в большом затруднении, если должны с уверенностью сказать, какие феномены, собственно, являются «теми же самыми». Общая психопатология, во всяком случае наибольшее количество сведений, получает от стоящих на более высоком уровне развития индивидов и образованных людей. Только когда общие психопатологические исследования покажут нам, в каких формах в дифференцированных состояниях наступают различные феномены, мы сможем распознать недифференцированные и классифицировать их. В то же время анализ дифференцированных индивидов знакомит нас с более важной проблемой — проблемой, в какой степени психозы или психопатологические симптомы, которые мы рассматриваем как типы, во всем их существовании зависят от определенных ступеней культуры. Это можно пояснить несколькими примерами. Безразлично, что за человек страдает параличом. Мы узнаем и идентифицируем паралич. Идет ли речь о готтентоте, или об образованном европейце. Но как обстоит дело с циклотомией? Эта болезнь, которую прямо-таки можно было бы назвать болезнью образованных, культурной болезнью, так как почти все пораженные ею обычно производят особо дифференцированное впечатление, характеризующееся прежде всего субъективными симптомами. Только чуткие, способные к наблюдению и изложению своих мыслей люди мшут дать характерную симптоматику. Менее восприимчивые, не рефлектирующие натуры едва ли имеют подобные жалобы, но имеют периодические расстройства, которые нужно объективно констатировать. Диагноз в этом случае затруднителен. Идет ли речь вообще о том же самом процессе? — Другой случай: при диагнозе Dementia praecox, кроме установления известных элементарных симптомов, большую роль играет поведение всей личности, вопрос, имеет ли место «сумасшествие» или нет.
Неестественность, чудачества, странности и все то, что вместе можно назвать неясностью, и замкнутость в характере этих людей в некоторых случаях является решающей. Людей с развитым интеллектом и вместе с тем образованных людей, которые мшут довести до нас, до нашего чувственного понимания свои переживания, чьи жизненные интересы и чувства стоят ближе к нашим, мы с гораздо меньшей легкостью рассматриваем как непонятных, неестественных и странных. Параноинальные формы Dementia praecox — не только гебефрени-чески-кататонические — мы диагностируем гораздо труднее у образованных, чем у людей без образования. В силу нашего сочувственного понимания мы гораздо более склонны предполагать дегенеративные психозы странного вида. Эти более редкие случаи, напротив, не кажутся нам странными, а только
В нашем исследовании мы иногда, особенно если оно касается особых видов обмана чувств, с трудом можем прийти к ясному результату. Эта трудность характерна для всей психопатологии, так как непосредственными наблюдателями являемся не мы, а больные. Мы можем стимулировать их наблюдение только с помощью вопросов, сделать их способ выражения более четким и менее допускающим ложное толкование, удостовериться, что, собственно, они имеют в виду1. Мы опасаемся либо навязывания больному своими вопросами четкого различия, либо боимся не увидеть эти важные различия в его переживаниях, если больной сам не подходит к этому. Это подтверждается особенно в отношении ложных восприятий. Насколько трудно получить точные и надежные сведения о свойствах обмана чувств, узнал и сам Фехнер, несмотря на то, что он опрашивал только здоровых и образованных людей, чтобы получить сведения о картинах воспоминаний, последовательных образах и т. д. Он говорит, что очень трудно даже самому получить надежные данные и найти для них правильный способ выражения. «Тщательное и неоднократное самонаблюдение с “удерживанием” обманов чувств, определенная постановка вопроса при работе с другими, боязнь вложить в их уста ожидаемые ответы — все это должно быть непременным условием. В отношении некоторых пунктов едва ли может быть дана объективная гарантия, что, опрашивая других, мы были верно поняты и правильно понимали сами, и что внутри наблюдения имели место сравнимые обстоятельства»2. Мы отдифференцированными. Мне кажется, они предназначены показать нам, как в дифференцированном состоянии проявляют себя процессы, которые мы видим в большом количестве и за недостатком хорошего наблюдения и описания неясных форм при всех тех параноидальных процессах, каких много наблюдается в лечебницах.
Похожим образом дело обстоит с ложными восприятиями и суждениями о них. Мы знакомимся с ними не посредством наблюдения по возможности многих случаев, а с помощью по возможности подробного исследования больных, обладающих интеллектом и пониманием. Знания, полученные от немногих, научат нас распознавать только грубо обозначенные феномены у большого числа пациентов.
Например, больные иногда обозначают псевдогаллюцинации как «внутренние голоса», или они называют этим несколько символическим выражением навязчивые мысли, «сделанные» мысли или же свои чувства и побуждения.
Фехнер. Элементы психофизики II. С. 477.
носимся к больному как экспериментатор к участнику эксперимента, как это происходит в некоторых современных психологических экспериментах, которые придают особое значение последующи