Невы, и я вдругвспомнил, какв 1916 году, когдаЛеонид Андреевбыл сотрудником«Русской Воли»—он мчался тутже на дребезжащемавто, увиделменя, выскочили стал говорить,какое у неготеперь могучеездоровье. «Вотмускулы, попробуйте!»А между тем онбыл в то времясмертельноболен, у негони к черту негодилось сердце,он был весьзеленый, однарука почему-тоне действовала.
Я сказал обэтом Зощенке.«Нет, нет, сомною этого небудет». Когдаон волнуетсяили говорито задушевном,он произносит«г» по-украински,очень мягко.
«Ах, я толькочто был на Волге,и там вышла сомною смешнаяистория! ПоВолге проехалкакой-то субъект,выдававшийсебя за Зощенко.И в него, в поддельногоЗощенко, влюбиласькакая-то девица.Все сидела унего в каюте.И теперь пишетписьма мне,спрашивает,зачем я не пишуей, жалуетсяна бедность— ужасно! И, какна грех, этописьмо вскрыламоя жена. Теперья послал этойдевице свойпортрет, чтобыона убедилась,что я тут нипри чем».
Мы пришли кРадлову, Ник.Эрн. Радловтолько чтовстал. Наканунеон пьянствовалу Толстого. До6 часов утра.Ничего не пил— кроме водкии шампанского.По пьяному делубыло у негостолкновениес Щеголевым— очень мучительное.Щеголев говорило ГПУ, что дляпартийногочеловека ГПУучреждениене одиозное.Радлов хотелзащититьпротивоположнуюточку зрения:«Ну, представьтесебе, П. Е., чтовы сами служитев ГПУ». ЖенеЩеголева показалось,что Радловобвиняет егов службе там,и она подняласкандал, т. к.тоже была пьяна.«Кончилосьвсе миром, яобъяснился,поцеловал унее длань, нонехорошо».Рассматривалимы книгу, которуюизготовили«Радлов и Зощенко»— «Веселыеизобретения»— очень смешную.Книга будетиметь колоссальныйуспех. «Вы знаете,сколько тысячмоей последнейкнижки напечатала«Красная Газета»?—говорит Зощенконадменно.— 92тысячи!»—«Нотам много слабыхрассказов!»— говорю я. «Нет!— отвечаетЗощенко.— Таместь рассказо матери и дочерии проч. Теперья не слушаю,если меня бранят...Как меня бранили,когда я сталписать своималенькиерассказы,—особенно былинедовольныМих. Слонимскийи Федин... Нет,я публику знаюи не ошибаюсь...нет!»
Это он говорилна обратномпути, а у Радловабольше молчал,т. к. Радлов взялсянаписать большойего портретдля будущейкниги о нем,к-рая выходитв «Академии».Портрет Радловуне очень удался«после вчерашнего»,но говорил онпрекрасно —о Лебедеве,Влад. Вас. «Лебедевстрастно предансвоему делу,но относитсяк живописи какк вещи. Вещи жеон любит, каккартины,— ходилдва месяца заодним иностранцем,чтобы купитьу того его башмаки».
Впрочем, скоромы с Зощ. пошлиобратно. Онговорил о тойкниге, что выходито нем в «Academ'ии»:«Я послушалвашего советаи сказал впредисловии,что моя статьяо себе былачитана в видедоклада, чтобыне подумали,что я специальнонаписал ее дляэтой книжки».
Жаловался, чточитатели непонимают его«Сантиментальныхповестей».
9 ноября. Вчерая пошел к Тынянову— и встретилтам... ВиктораШкловского.Тынянов смутился,памятуя, чтоВиктор Шк. ругалменя в «Третьейфабрике», исказал шутливымтоном: «Вы знакомы?»(Думая, что яне подам емуруки) — «Ещебы!» — сказаля, и мы добродушнопоздоровались.Шкловский началс любезности:
—Ваша «Панаева»отлично идетв Москве. Простоочереди стоят!И вы нискольконе переменились.
— А издатели8 лет браковалиее,— сказал я.
— Да, у К. И. долгоевремя издателине хотели братьи О’Генри!—сказал Тыняноввторую любезность.—А потом такойуспех.
— Ну, О’Генритеперь размагнитился!— сказал я.
— Да,— сказалТынянов.— Теперьв Америке сталипечататьсяскучные книги.
— Ю. Н.! — сказаля с упреком.—А давно ли выхвалили американскуюлитературу!
— Я и теперьхвалю! — отозвалсяон.— Ведь я оченьлюблю скучныекниги.
Разговор завязалсянепринужденный.Шкловскийпополнел, ноне обрюзг. Собираетматерьялы длясвоей будущейкниги о ЛьвеТолстом. «Яубедил Госиздат,что необходимовыпустить книгуо Толстом и чтоэту книгу долженнаписать я...»Я вспомнил, чтоу Шкл. есть чудесноеслово «МелкийБескин» проБескина, чтозаведует Литхудомв Москве. <...>
Потом началсятот чудесныйразговор олитературе,который процветалв золотые голодныедни формализма— обрывками,клочками, афоризмами.«Что такое дляАл. Толстого— халтура? Ончитал свойскучный роман,сделанный подокументальнымданным, а Каверинему говорит:почему вы непишете, каккогда-то писали«Ибикуса»,—авантюрно,свободно? АТолстой отвечает:«Да ведь «Ибикус»— халтура, аздесь я серьезен,здесь у менявсе изучено».То-то и плохо,что изучено.Для него «халтура»— творчество,а чуть начнетработать —халтура.
С сокрушениемговорили оЗамятине: «Какоеслабое дарование.А ведь это вы,К. И., первый сказалимне (Тынянову),что Замятинплох». И т. д.
Подали на столтарелки и хлеб.Тыняновым нужнообедать. У Шкл.осталась прежняяманера — щипатьхлеб на ходу;надел шубу ишапку, собралсяуходить, нозаговорилсяи, сам не замечая,непрерывнобрал со столахлеб и совалв рот. <...>
11 ноября. Вчеравдруг в ящикемоего письменногостола проснуласьбабочка, которуюя считал давноумершей и толькослучайно невыбросил. Летаети сейчас — ибьется в замерзшиеокна.
Вчера мы снимались— у Наппеля,всей семьей.У меня чувство— предмогильное.
В «Academia» вдругЗильберштейнговорит, чтоу Шилова естьписьмо Чернышевскогок Авдотье Панаевой— об ее воспоминаниях.Я кинулся туда.Он тоже, чтобыперехватитьэту покупкуу меня. Я взялизвозчика. Он— бегом. Влетелимы в магазиноба разом. Письмоза мною, но —40 рублей.
13 ноября. Мурацелует маму.—Хоть бы разменя поцеловала!— говорю я.
—Не привыклая как-то мужчинцеловать! —сказала онаискренне.
Эти два дня уменя американские:вчера обедалу Гентта, сегоднязавтракал сГолдером иХаппером. Голдерне интересен:делец. А Хаппермилый долговязыйшотландец,начитанный,простодушный,с отличнымсмехом. Я водилего к Евг. ВикторовичуТарле — тоточень хвалитмоего Некрасова,хвалит моипримечанияи т. д. Но днипустые, а ночибез сна.
26 ноября, кажется.Суббота.<...>
Мура: — Дверьу Бобы заскрипела,как скрипка.
Тате бабушкаговорит: — Приходико мне на елку.Тата: — Я приду,приду к тебена сосенку.
Мурачитает громкои нервно Любена кухне ТомаСойера и «Гайавату».Боба читаетмне «Астрономическиевечера» Клейнаи мастерит буер— очень толковообращаетсяс топором ирубанком. Лидапишет о Шевченке.Коле я добылработу в «КраснойГазете» — переводить«Акриджа». Яфабрикую заметкио Некрасовек его юбилею— хочу съездитьв Москву и продать— все стараюсьдобыть денег,чтобы хотьнедели двеотдохнуть...
Увидел третьегодня вечеромна Невскомкакого-то человека,который стоялу окна винногосклада и печальноизучал стоящиетам бутылки.Человек показалсямне знакомым.Я всмотрелся— Зощенко. Чудесноодет, лицо молодое,красивое, немногонадменное. Ясказал ему: —Недавно я думало вас, что вы —самый счастливыйчеловек в СССР.У вас молодосгь,слава, талант,красота — иденьги. Все 150000 000 остальногонаселениястраны должныжадно завидоватьвам.
Он сказал понуро:— А у меня такаятоска, что яуже третьюнеделю не прикасаюськ перу. Лежу впостели и читаюписьма Гоголя,—и никого излюдей видетьне могу.— Позвольте!— крикнул я.—Не вы ли училименя, что нужножить, «как люди»,не чуждаясьлюдей, не вы литолько чтозавели квартиру,радио, не вы лизаявляли, какхорошо проснутьсяспозаранку,делать гимнастику,а потом сестьза стол и писатьочаровательныевещи — «Запискиофицера» ипроч.?!
— Да, у меня естьотличных семьили восемьсюжетов,— ноя к ним уже давноне приступаюсь.А люди... я убегаюот них, и еслиони придут комне в гости, ясейчас же надеваюпальто и ухожу...У нас так условленос женою: чутьпридет человек,она входит иговорит: Миша,не забудь, чтоты должен уйти...
— Значит, вывсех ненавидите?Не можете вынестини одного?
— Нет, одногомогу... МишуСлонимского...Да и то лишьтогда, если яу него в гостях,а не он у меня...
Погода стояласнежная, мягкая.Он проводилменя в «Радугу»,ждал, когда якончу там дела,и мы пошли вместедомой. Вина онтак и не купил.По дороге домойон говорил, чтоон непременнопобедит, сорганизуетсвое здоровье,что он толькона минуту сорвался,и от его бодростимне было жутко.Он задал мневопрос: долженли писательбыть добрым?И мы стали разбирать:Толстой и Достоевскийбыли злые, Чеховнатаскивалсебя на доброту,Гоголь — бессердечнейшийэгоцентрист,один добрыйчеловек — Короленко,но зато он ипрогадал какпоэт. «Нет, художникудоброта негодится. Художникдолжен бытьравнодушенко всем!» — рассуждалЗощенко, и видно,что этот вопросего страшноинтересует.Он вообще ощущаетсебя каким-тоинструментом,который хочетнаилучшеиспользовать.Он видит в себемашину дляпроизводстваплохих илихороших книги принимаетвсе меры, чтобыповысить качествопродукции.
В ноябре выяснилось,что мой «Крокодил»задержан ГУСомнадолго и чтоникто, кромеменя, его неотстоит. Тихоновуследовалоиздать его вмае, но он уехал— и в июле Главлитзадержал этукнигу до образованияГУСа. ГУС сосвоей стороныне торопилсядавать разрешение— и таким образомкнига полгодаостается подзапретом... Ехатьв Москву сталонеобходимо.Чтобы окупитьпоездку, я написалразные статейкио Некрасове— к его юбилею.
Еду разбитый— не спал накануне— и в поездевсю ночь несомкнул глаз.
28 ноября. Понедельник.Я в Москве. В«Огонек» — нетни Зозули, ниРябинина. Зозуляв Париже, Рябининв Ленинграде.Завтра приедет.В «Огоньке»все ново: швейцар,светлые комнаты,просторно,целый особняк.
В гостиницеЦентральнойзастал больногоЧехонина. Унего пороксердца плюсангина. Он оченьхорошо рассказываето сердечномприпадке:«Остановилосьночью сердце— и тотчас жеизо всех порпотекли потокихолодного пота— вот этакиекапли, как горошины.Лежу и наблюдаюза собою. Головаочень ясна. Истранно: доприпадка у менямучительноболели ноги,а после припадкамоментальнопрошли».
Занимаетон самый крохотныйномер — противклозетов — №37.В комнате страшножарко. При нем— сын, приехавшийиз Питера, исиделка — оченьмилая барышня.Он рассказываето деньгах: «Яздесь в Москвеподработал:за всякие работык Х-летию Октябряполучил я 3500рублей, да одинамериканецзаплатил мне600 долларов заминиатюру,написаннуюмною с него».
Я оставил чемодану Чехонина, т.к. номера гостиницы