все заняты, икинулся к Тихонову— в Кривоколенный.Сейчас я узнаюсудьбу моего«Крокодила».Бегу невыспанный,прибегаю —Тихонов в конторе,помолодел,посвежел, недавнос Кавказа, мили, как всегда,ни в чем не виноват.
— К. И., какимисудьбами!
— Приехал узнатьо судьбе «Крокодила».
— Ах, да, оченьжаль, оченьжаль. ГУС неразрешает. Чтоподелать. Мыхлопочем.
Оказывается,что книга всясверстана, нонаходится нарассмотрениив ГУСе, в отделеучебников,который нарочнорассматриваеткнигу три месяца,чтобы взятьее измором.Верховодиттам Натан Венгров;почему-то книгапопала нарассмотрениек Менжинской,которая держитее бог знаетсколько и недает целыемесяцы ответа.
От Тихоновая в Институтдетского чтения— к Анне Конст.Покровской.Она выражаетмне горячеесочувствиеи рассказывает,как теснят ееи ее институт:он стал почтинелегальнымучреждением,к ним посылаютна рецензиицелый ряд книжек— но не Чуковского.
Я — к Венгрову.Он продержалменя в прихожейцелый час —вышел: в глазане глядит. Врет,виляет, физиологическипротивный. Егоснедает мучительнаязависть ко мне,самое мое имяу него вызываетсудорогу, и онв разговоресо мною опираетсяна свое бюрократич.величие: «Я,как ученыйсекретарьГУСа...», «МнеговорилаКрупская...»,«Я с Покровским...»,«Мы никак неможем...» Оказалось,что теперь мой«Крокодил»у Крупской.
Я — к Крупской.Приняла любезнои сказала, чтосам Ильич улыбался,когда его племяшчитал ему моего«Мойдодыра».Я сказал ей,что педагогине могут бытьсудьями лит.произведений,что волокитас «Крок.» показывает,что у педагоговнет твердоустановленногомнения, нетустойчивыхтвердых критериев,и вот на основаниитолько однихпредположенийи субъективныхвкусов онирежут книгу,которая разошласьв полумиллионеэкземплярови благодарякоторой в домекормится 9 человек.
Эта речь ужаснулаКрупскую. Онатак далека отискусства, онатакой заядлый«педагог», чтомои слова, словалитератора,показалисьей наглыми.Потом я узнал,что она так инаписала Венгровузаписку: «Былу меня Чуковскийи вел себя нагло».
Был я у Демьяна.Он обещалпохлопотать.Читает Гершензонаписьма к брату— и возмущается.Рассказывалпро Троцкого,что он уже поссорилсяс Зиновьевым— и теперь вообще«оппозициикрышка». «Заметиливы про оппозицию,что, во-первых,это все евреи,а во-вторых —эмигранты:Каменев, Зиновьев,Троцкий. Троцкийчуть что заявляет:«Я уеду за границу»,а нам, русакам,уехать некуда,тут наша родина,тут наше духовноеимущество».
Был у Кольцовых.Добрая ЛизаветаНиколаевнаи ее кухаркаМатрена Никифоровнаприняли во мнебольшое участие.Накормили,уложили надиван. Не хотители принятьванну? Лиз. Никол,очень некрасивая,дочь англичанки,с выдающимисязубами, худая,крепко любитсвоего «Майкела»—Мишу Кольцова— и устроилаему «уютноегнездышко»:крохотнаяквартирка наБ. Дмитровкеполна изящныхвещей. Он — вкруглых очках,небольшогоросту, ходитмедленно, говоритстепенно, многокурит, но привсем этом производитвпечатлениеребенка, которыйпритворяетсявзрослым. Влице у негомного молодого,да и молод оночень: ему лет29, не больше. Междутем у него выходят4 тома его сочинений,о нем в «Academia»выходит книга,он редактор«Огонька»,«Смехача», одиниз главныхсотрудников«Правды», человек,близкий к Чичерину,сейчас исколесилс подложнымпаспортом всюЕвропу, человекбывалый, многовидавший, нодо странностискромный. Годатри назад вХудож. Театре— я встретилего вместе сего братомЕфимовым, художником— и не узналобоих. Вижу,молодые люди,говорят со мнойпочтительно,я думал: начинающиерепортеры,какая-нибудьлитературнаямелочь, на прощаниеспрашиваю: какже вас зовут?Один говоритзастенчиво:«Борис Ефимов»,другой: «МихаилКольцов».
Странно видетьКольцова вхалате — ходящимпо кабинетуи диктующимсвои фельетоны.Кажется, чтоэто в детскомтеатре. И наполках, какнарочно, яркиеигрушки. Пишетон удивительнолегко: диктуетпри других ив это времяразговариваето постороннихвещах.
Его кухаркаМатрена Никифоровнав большой дружбес его женой:она потерялане так давновзрослую дочьи теперь привязаласьк ЛизаветеНиколаевне,как к родной.Самостоятельностьее в доме таквелика, чтоона, провожаяменя в переднюю,сказала посвоей инициативе:
— Так приходитеже завтра обедать.
Рядом с нимиживет ЕфимЗозуля. Буквальнорядом — на однойплощадке лестницы.У Ефима Зозуливсегда полондом каких-тородственников,нахлебников,племянниц —и в довершениевсего на шкафуцелая сотнябелых крыс имышей и морскихсвинок, которыекопошатся тами глядят вниз,как зрителис галерки,—пугая кошку.Есть и черепаха.Все это — хозяйствоНины, Зозулинойдочки, оченьизбалованнойдевочки с хищнымичертами лица.В доме — доброта,суета, хлебосольство,бестолочь, уют,телефонныеразговоры, еда.
От Кольцовых— к Шатуновским.У них невесело.<...>
На другой илина третий деньпо приезде вМоскву я выступилв Инст. ДетскогоЧтения в М. Успенскомпер. Прочитал«Лепые нелепицы».Слушать менясобралосьмножествонароду, и я ещераз убедился,как неустойчивыи шатки мненияпедагогов.Около менясидела некаядегенеративноговида девица— по фамилииМякина — оченьзлобно на менясмотревшая.Когда я кончил,она резко ипламенно (чутьне плача отнегодования)сказала, чтокнижки мои —яд для пролетарскихдетей, что онивызывают удетей толькобессонницу,что их ритмневрастеничен,что в них — чистоинтеллигентскаязакваска ипроч. Говорилаона хорошо, новсе время дергаласьот злобы, и мнедаже понравиласьтакая яростнаяубежденность.После пренийя подошел к нейи мягко сказал:
— Вот вы противинтеллигенции,а сами вы интеллигенткадо мозга костей.Вы восстаетепротив неврастеническихстихов — непотому ли, чтовы сами неврастеничка.
Я ждал возраженийи обид, но онавдруг замоталаголовой и сказала:«Да, да, я в глубинедуши на вашейстороне... Я оченьлюблю Блока...Мальчики идевочки, свечечкии вербочки12.Я требую отлитературывнутреннихпрозрений... Яинтеллигенткадо мозга костей...»
В этой быстройперемене фронта— вся мелкотравчаядрянностьпедагогов. Впрениях почтикаждый придиралсяк мелочам иподробностям,а в общем одобряли хвалил. Е. Ю.Шабад (беззубая,акушерскоговида) попробовалабыло сказать,что и самый мойдоклад — перевертыш,но это резонансане имело. Каждыйтак или иначеговорил комплименты(даже Лилина),и вместо сворыврагов я увиделперед собоюпросто добродушныхобывательниц,которые незнают, что творят.Они повторяютзаученные речи,а чуть выбьютсяиз колеи, сейчасже теряютсяи несут околесину.Никто даже неподумал о том,что «Лепыенелепицы» нетолько утверждаютв литературе«Стишок-перевертыш»,но и вообще —ниспровергаютту обывательскуюточку зрения,с которой педагогиподходят теперьк детской литературе,что здесьниспровержениевсей педологическойполитики поотношению ксказке.
Яиз чувствасамосохраненияне открыл имглаз — и вообщебыл в тот вечеркроток и сахарносладок. Сейчася вижу, что этобыла ошибка,п. ч., как я убедилсячерез несколькодней, казенныепедагоги гнуснееи тупее, чемони показалисьмне тогда.
17 января. Чтоже сделает ГУСс моими детскимикнижками? Судяпо тем протоколам,которые присланыв «Радугу» поповоду присланныхею книг, — там,в ГУСе, сидяттемные невежды,обыватели,присвоившиесебе имя ученых.Сейчас говорят,будто в их плеядувошли Фрумкинаи Покровская,но вообще —отзывы их такслучайны, захолустны,неавторитетны,что самые худшиемнения о нихоказались лучшедействительности.Критериев уних нет никаких,и каждую минутуони прикрываютсясловом «антропоморфизм».Если дело обстоиттак просто ився задача лишьв том, чтобыгнать антропоморфизм,то ее можетвыполнить итот сторож,который в Наркомпросеподает калоши:это дело легкоеи автоматическое.Разговариваютзвери — вон!Звери одетыв людское платье— вон! Думают,что для ребенкаочень труднытакие антропоморфическиекниги, а они,напротив, ориентируютего во вселенной,т. к. он при помощиантропоморфизмасам приходитк познаниюреальных отношений.Вот тема дляновой статьио ребенке — взащиту сказки.Когда взрослыеговорят, чтоантропоморфизмсбивает ребенкас толку, ониподменяютребенка собою.Их действительносбивает, а ребенку— нет, помогает.Сюжет для небольшогорассказа.
Читало Горьком третьегодня в ЦентральномДоме Искусств.Читал иронически,а все принялиза пафос — никакихоттенков невоспринимаетдубовая аудитория.
Видел Слонимского:желто-зеленыйопять. У неговышла повесть«Средний проспект»,где он вывелкакого-то агента;Гублит разрешилповесть, ГИЗее напечатал,а ГПУ заарестовало.Теперь этопрактика: книгуГрабаря конфискуютс книжных прилавков.Поэтому Чагинсугубо остороженс моей книжкой«Маленькиедети», которуюв Гублите разрешилиеще 15-го. Он повыбросилряд мест изразрешеннойкнижки — «какбы чего не вышло».
Хулиганскаяафера «Огонька»:предложил мнедостать письмаЛьва Толстогок Дружининуи редактироватьих, а когда ядостал, сделалпопытку прогнатьменя от этихписем. Но я свелДружинина сЧагиным, и сегоднямы туда едем:не купит лиЧагин писемТолстого для«МинувшихДней».
21 января. Вчерабыл у меняСлонимский.Его «Среднийпроспект»разрешен, онпринес книжку.Но рассказываетмрачные вещи.Главлит задержалСельвинского«Записки поэта».Потом выпустил.Задержали книгуГрабаря. Потомвыпустили. Вконце концовзадерживаютне так уж и много,но сколькоизмотают нервов,пока выпустят.А задерживаютне много потому,что все мы такразвратились,так «приспособились»,что уже не способнынаписать что-нибудьне казенное,искреннее.—Я, говорил Миша,—сейчас пишуодну вещь —нецензурную,для души, котораятак и пролежитв столе, а другуюдля печати —преплохую.—Я рассказалему историюс моим «Крокодилом».Полгода разныеучреждениясудят об нем,а покуда книгинет на рынке,—и что за радость,что книгу теперьразрешили; ктовернет мне теубытки, которыенанесены мнеее полугодовымотсутствиемна рынке! Слонимскийрассказывает,что несомненнонекоторыенеугодные книгинарочно нераспространяютсяпод воздействиемполитконтроля.Напр., «КонецХазы» Каверина.Всю книгу нарочнодержат на складе,чтобы она недошла до читателя.Я думаю, чтоэто не верно.«Конец Хазы»и сам по себеможет не идти.Но что мы в тискахтакой цензуры,которой никогдана Руси не бывало,это верно. Вкаждой редакции,в каждом изд-весидит свойсобственныйцензор, и ихидеал казенноеславословие,доведенное