Дружинин принесмне письма ЛьваТолстого — икопии. Я работаюсразу над 6 темами,запасаю материал,и это оченьвесело и успокоительно— хотя хочетсяуже теперьписать. Ещебольше, чемписьма ЛьваТолстого, меняинтересуетдневник Татариновой— о Добролюбове,Тургеневе ицензоре Бекетове.Кроме того ядолжен писатьвоспоминанияо Горьком, «ЛевТолстой и Некрасов»,редактироватьмемуары Фетаи, главное, писатьо детях и писатьдля детей.
30 января. Вчерапозвонил изСтрельны Н. Е.Фельтен: приезжайтесюда, в яхтклуб,—покатаю набуере. У менябыло много дел,но я бросил все— и с Бобой иЖеней двинулсяв Стрельну.
У Бобы был напальце ногинарыв, МарияБорисовнахотела сделатьему компресси предсказывалаот компрессаоблегчение,он же стоял зато, что нарывнужно проткнутьМ. Б. не хотелаи слышать обэтом. Он покорноподчинилсяее компрессу,но вечером,читая мне вслух,проткнул иглойнарыв, и наутровсе прошло. М.Б. говорит: «Видишь,как подействовалкомпресс!» Онс лицемернойпокорностьюслушает ее —и усмехается.
Ехали мы в Стрельнувесело. Купилина станциижурнал «Бич»— Толстовскийномер, и несколькобулок. Бобажадно проглотили то и другое.На станции —извозчик вочках усадилнас троих — кяхтклубу. Яхтклубна берегу залива— лед отличный,скользят буера,но как? Их возятбуермены тудаи сюда, п. ч. ветруни малейшего.Но я вообще былрад подышатьсвежим воздухоми забыть обовсем, Фельтенбыл очень мил,все извинялся,как будто безветрие— его вина. Бобаи Женя впряглисьв буер и возилименя по заливу,так что, закрывглаза, я чувствовалсебя на несущемсяпод парусамибуере. С Фельтеноммальчик — музыкант,Вова — талантливоелицо, оченьмилый. У негомать в сумасшедшемдоме, отец пропалбез вести, естьзлой и пьяныйвотчим, Фельтени заменяет емуотца. Вообщеу Ф. много приятелейсреди подростков,и держит онсебя с нимиотлично, п. ч.он и сам подросток:любит буер,фотографию,путешествияи больше ничего.—Сегодня я читаюлекцию о Горькоми по этому случаюночью, проснувшись,стал перелистывать«Жизнь Самгина».Отдельные куски— хороши, а всевместе ни кчему. Не картина,а панорама, накаждой страницеузоры. Сегодняв ПушкинскийДом я пришелна работу рано:был только Ст.Ал. Переселенков,хромой, глухой,заикающийся,очень некрасивыйстарик, которыйсегодня показалсямне прекрасным.Он заговорило моей статье«Подруги поэта»5— и, признав,что она «талантлива»,стал оченьзадушевнопорицать моеотношение кЗине. «Вы говорите,она пошла вбаптистки...Что ж, развезауряднаяэгоистичнаяженщина пойдетв баптистки?Вы говорите,что она отдалаим все деньги— значит, онабыла искреннийбескорыстныйчеловек. Даи зачем вы веритеродственникамНекрасова,родственникиестественнобыли обижены,что от них ускользаетнаследство».<...>
Второй раскрылсявчера предомной человек:Пыпин, НиколайАлександрович.Он только чтовстал с постели,у него был грипп;подошел ко мне,милый, седой,с очень молодымиглазами,— ивдруг покраснелот злости исказал буквально:«Я из-за вастри дня страдал,я читал вашустатью с отвращениеми теперь дажеспрятал ее отсебя, чтобы немучиться вновь.Я так благоговеюпред темилюдьми, пред70-ми годами, авы написалиоб них «Мойдодыр»,черт знает что,выволокли наулицу всю грязь,в каком мерзкомжурнале». <...>
Утром рано былв «Красной».Много писемот читателейо детском языке.Оказывается,Иона потерялмое письмо вредакцию —«Госиздат иНекрасов»,придется писатьего вновь. Сегоднявечером я читаюв двух местахлекции.
Это по-дурацкиизнурительновышло: меняпригласилина 23-е читатьо Некрасовев Драмсоюзе,я согласился.Потом пригласил«Модпик» читатьо Горьком 30-го.Я тоже согласился.А сейчас оказалось,что Драмсоюзперенес моюлекцию с 23-гона 30-е. Хуже всегото, что обе этиорганизациив лютой междусобою вражде.<...>
В ДрамсоюзеГеркен — опереточныйлибретист сзолотым браслетом.Публики мало,все большестарушки. Геркенрассказал мнео посещенииГорького. Передтем как поехатьв Сорренто, он,Геркен, побывалв Берлине уМарии Федоровны,жены Горького.Она говорила:«Вы только нетревожьте А.М. рассказамио моем нездоровье.Он может сильновзволноваться,испугаться.Вы знаете, какойон впечатлительный».Но приехав вСорренто, Геркендаже и не могповести разговоро Марии Федоровне,п. ч. всякий раз,когда он заикалсяо ней, Горькийменял разговор...«Марья Федоровна...»— начинал Геркен.«А какая в Берлинепогода?»— перебивалАлексей Максимович.
В Драмсоюзебыл писательВасилий Андреев,пьяный, которыйсидел в первомряду и, когдаНик. УрванцевдекламировалстихотворенияНекрасова,кричал: «плохо!»«перестаньте!»и пр. Я пробовалего урезонить— он ответил:«Но ведь действительноплохо читает!»
Но во времямоего чтенияон крикнул:«Видишь, я молчу,потому — хорошо!»Вот и все моилавры. Стоилоиз-за этого неспать ночь иистратить наизвозчика 1 р.50 копеек! (Еслибуду жив.)
1 февраля. Целыйдень занималсяисторико-литературнойдребеденью:Т. А., Метальников,Федоров. Устал.Вечером звонокот Маршака: «Яиз-за вас в Москве4 дня воевал, авы даже зайтико мне не хотите!»Как объяснитьему, что, еслия пойду к нему,мне обеспеченабессонная ночь.Я пошел, он сияет— все его книгиразрешены. Онотлично поплавалв Москве вчиновничьемморе, умелообошел всескалы, и мели,и рифы — и вотвернулсятриумфатором.А я, его отец исоздатель,раздавлен. Моикниги еще невсе рассматривались,но уже зарезаны«Путаница»,«Свинки»,«Чудо-дерево»,«Туфелька».<...> Когда Марш.приехал в Москву,он узнал, чтоиз его вещейзарезаны: «Вчераи Сегодня»,«Мороженое»,«Мышонок»,«Цирк». Он позвонилв Кремль Менжинской.Менжинскаяему, картавя:— Не тот ли выМаршак, которогоя знала у Стасова,который былтогда гимназистоми сочинял чудесныестихи? — Тотсамый. Почемузапретили моикниги? Я протестую...—Погодите, этоеще не окончательно.—А почему неразрешили книгЧуковского?— С Чуковскимвопрос серьезнее.Да вы приезжайтеко мне...— Маршакприехал в Кремль,очаровал Менжинскую,и выяснилось,что моя «МухаЦокотуха» имой «Бармалей»(наиболее любимыемною вещи) будутнеизбежнозарезаны. Вообщедля этих людейя — одиознаяфигура. «Особенноповредила вамваша книга«Поэт и палач».Они говорят,что вы унизилиНекрасова».От нее Маршакпоехал к Венгрову.«Венгров оченьсмешон: он усвоилтеперь все моипривычки — также разговариваетс авторами идаже жалуетсяна боль в груди— как я. Венгровуя сказал, чтохотел бы присутствоватьна заседанииГУСа.— Пожалуйста.—Я приехал. Мрачныефигуры. Особенноугрюм и тупРоманенко,представительГлавлита. Прушицкая— тоже. Ну остальныесвои: Лилина,Мякина и друг.».Маршак, по егословам, сказалгорячую речь:«Я хлопочу нео Чуковском,а о вас. В вашихже интересахразрешить егокниги». И проч.Вопрос о моихкнигах долженбыл решитьсявчера, во вторник.Рассказал такжеМаршак о своемстолкновениис Софьей Федорченко,которая написалазлой пасквильна наше пребываниев Москве. <...>
3 января*. Вечерому Замятина. Небыли друг удруга около2-х лет. Мне у негоочень понравилось.Я ходил хлопотатьо Горьком: нетли у Замятинаматериаловоб Ал. Максимовиче(в пору «ВсемирнойЛитер.»). Оказалось,нет. «Я усталот воспоминаний.Только чтозакончил оКустодиеве,пришлось писатьо Сологубе. Ас Горьким я непереписываюсь,он на меня зачто-то сердится».На стенах унего смешныеплакаты к «Блохе»,на полу великолепныйковер, показывалон мне переводысвоих рассказовна испанскийязык и своегоромана «Мы»— на чешский.Сейчас печатаетсобрание своихсочинений уНикитиной, даетона ему по 400рублей, а летомпо 250 рублей вмесяц, он озабочензаглавиямик книгам ираспределениемматериала;показываллюбопытныерисунки Кустодиевак «Истории оБлохе» Замятина,где, несмотряна стилизациюи условность,дан лучший(очень похожий)портрет ЕвгенияИваныча. Она,то есть женаЕвг. Ив., ЛюдмилаНиколаевна,стала милее,—уже не краситгуб, стала проще,я напомнил ейо Сологубе.<...>
* Описка. На самомделе — февраля.—Е. Ч.
Мои горя, какговорит Чехонин,таковы:
Первое: Евгеньев-Максимовтянет меня вКонфликтнуюКомиссию СоюзаПисателей. Ихотя я ничемперед ним невиновен, но этобудет канитель,с бессонницами.
Второе: из завистико мне, из подлойзлобы Евг.-Максимовв Москве добилсятого, что теперьГосиздат выпускаетполное собраниесочиненийНекрасоваколлегиальнымпорядком, т. е.то собраниестихотворенийНекрасова,которое вышлопод моей редакцией,аннулируется— и переходитв руки Максимова.Значит, 8 летмоей работынасмарку.
Третье: Госиздатне издает Честертона,и, таким образом,мой перевод«Живчеловека»не будет переизданвновь.
Но, как это нистранно, несмотряна эти горя,я спал. ВчераВасильев принесмне высокиеваленки — за30 рублей. Сейчассяду писатьВоспоминанияо Горьком.
Только чтосообщили мнепро статьюКрупской6.Бедный я, бедный,неужели опятьнищета?
Пишу Крупскойответ7, а рукидрожат, не могусидеть на стуле,должен лечь.
Спасибо дорогомуТынянову. Онпоговорил сЭйхенбаумом,и редактурастихов у меняотнята не будет.Стихи даны напросмотр Халабаеву.Татьяна Александровнапошла к Редько,чтобы Ал. Меф.уладил делос Евг.-Максимовым,который хочетсо мною судиться.Я к вечеру поехалк Чагину, и Чагинрассказал мнепрелюбопытнуювещь: когдапоявился номергазеты с ругательствамиКрупской, Кугель(Иона) (в оригиналенесколько строквырезано.— Е.Ч.) написатьвоспоминанияо Горьком, яостался и, несмотряна бессонницы,строчу эту вещьс удовольствием.Третьего днявзял Муру и ее«жениха» Андрюшуи пошел с нимив «Academia». Детирасшалились:Андрюша полетел.«Ты думаешь,это Летейная».Хохотали отвсякого пустяка,прыгали попрелестномумягкому снегу.На Литейномя встретилЗощенку. Онтолько чтопрочитал моих«Подруг поэта»— и сказал:
—Я опять вижу,что вы хорошийписатель.
Несмотря наобидную формуэтого комплимента,я сердечнообрадовался.
Он «опять воспрянул»,«взял себя вруки»,— «всебегемотныемелочишки япишу прямонабело, длятренировки»,«теперь в ближайшихномерах у менябудет выведенГаврюшка, новыйгерой,— увидите,выйдет оченьсмешно».
Звонил Тынянов:рассказывает,что Евг.-Максимовзабегал ужев Госиздат —предлагал своиуслуги вместоЧуковского(«Предупреждаювас, что с Чуковскимя работать небуду, у нас теперьсуд чести ипроч.»). Эйхенбаумспросил его:«А можете ливы утверждать,что редактураЧуковскогоплоха?» Он замялся