— «Ннет». Он неможет этогоутверждать,т. к. сам хвалилее в рецензиях.
Милый Тынянов,чувствую, какон хлопочетза нее. Были мыс Лидой и Тусейу Сейфуллиной.Играли в ping-pong.Сейфуллина,чтобы не потолстеть,сама нагибаетсяи поднимаетмяч с полу.(Несколькострок вырезано.— Е. Ч.)
Показываларугательныеотзывы о своей«Виринее» в«СибирскихОгнях» — отзывычитателей,буквальнозаписанные.
Сейчас чувствуется,что январь 1928г.— какая-товеха в моейжизни. СтатьяКрупской. Толькочто привезлиновые полкидля книг, заказанныеМ. Б. У меня сильнозаболело сердце— начало смертельнойболезни. <...> Япринимаюсьза новые работы,т. к. старые книгии темы позади.
О, когда бы скореевышли мои «Маленькиедети»! В нихкосвенный ответна все эти нападки.
9 февраля. Вчеракончил воспоминанияо Горьком. Яписал их, чтобызабыться оттого потрясения,которое нанесламне Крупская.И этого забвенияя достиг. С головоюушел в работу— писал горячои любяще. Вышлокак будто неплохо— я выправилрукопись и —в Госиздат. ВЛитхуде Слонимский,Лидия Моисеевна(Варковицкая.—Е. Ч.) и, к счастью,Войтоловский.Войтоловскомуя очень обрадовался,т. к. он — 1) пошляк,2) тупица. Мненужен был именнотакой читатель,представительбольшинствасовременныхчитателей. Еслион одобрит, всебудет хорошо.Он не одобрилмногих мест,например, томесто, где Горькийговорит о том,что проповедьтерпения вредна.«Горький немог говоритьэтого послереволюции. Дореволюции —другое дело.Но когда утвердиласьСоветскаявласть, мы должныее терпеть,несмотря нина что». Я вычеркнулэто место. «Потому вас говорится,что будто быГорький рассказывал,как Шаляпинхристосовалсяс Толстым. Этогоне могло быть»...
«Амежду тем этобыло. Я записалслово в слово— за Горьким».—«Выбросьте.Не станет Толстой,великий писатель,шутить такимпошлым образом.Да и не осмелилсябы Шаляпинподойти к Толстомус поздравлением».
Я выбросил. «Ипотом вы пишете,что Горькомуприсылали в1916 году петлюдля веревки.Даже будто быофицеры. Неверю. Я сам былна фронте — изнаю, что вседо одного ненавиделиэту кровавуюбойню».— «Нучто вы!—вмешалсяСлонимский.—Я тоже воевали знаю, что тогдабыло многопатриотов,стоявших завойну до конца— особенно изофицерства.И я видел этотконверт, гдеу Горькогособраны веревкидля петли, присланныеему читателямиво время издания«Летописи»и «Новой Жизни».Рядовые читателиего тогданенавидели».—«Вздор, обожали!»— «Но ведь былиже читатели«Речи», «Русскойволи» и пр. ипр., которыененавиделиГорького».—«Нет, это былитыловые патриоты,а на фронте —все обожали».Я выбросил иэто место. «Потомвы пишете, чток Горькому в19-м году пришлакакая-то барыня:на ней фунта4 серебра — такихбарынь тогдане было». Нотут возразилаВарковицкая,что такие барынибыли,— и местооказалосьспасено. Вышлимы из Госиздатас Маршаком иСлонимским.По дороге встретилицензора ГайкаАдонца. Онторжествует:
— Ай, ай, Чуковский!Как вам везет!
—А что? — спрашиваюя невинно.
— Ай, как вамвезет!
— О чем вы говорите?
— Статья Крупской
— А! По-моему,мне очень везет.Я в тот деньчувствовалсебя именинником,—сдуру говорюя, в тысячныйраз убеждаясь,что я при всехстолкновенияхс людьми страшноврежу себе.
Шварц от Клячкиушел; и действительно,он сидел тамзря. <...> Уже состоялсякакой-то приговорнад моими детскимикнигами — какой,я не знаю, да ибоюсь узнать.Сегодня меняпригласилисмотреть репетициюмоего «Бармалея».Завтра я читаюв пользу недостаточныхшкольников— по просьбеСт. Ал. Переселёнкова.Послезавтра— кажется, лекциюо Некрасове.Нужно заглушатьсвою тоску.
Был у меняЗильберштейн.Он говорит, чтов воскр. приезжаетКольцов.
15 февраля. Виделвчера Кольцова.В Европейской.Лежит — простужен.Мимоходом: естьв Москве журнальчик— «Крокодил».Там по поводураспахиваниякладбищ появилиськакие-то гнусныестишки какого-тохулигана. Цитируяэти стишки,парижские«Последниеновости» пишут:
«В «Крокодиле»Чуковскогопоявились воттакие стишки,сочиненныеэтим хамом.Чуковскийвсегда былхамом, послереволюциинападал навеликих писателей,но мы не ожидали,чтобы даже он,подлый чекист,мог дойти дотакого падения».
Итак, здесьменя ругаетКрупская заодного «Крокодила»,а там Милюковза другого.
Был опять уСейфуллиной.Пишет пьесу.В 6 дней написалавсю. 3 неделине пьет. Лицостало свежее,говорит умнои задушевно.Ругает Чагинаи Ржанова: чиновники,пальцем о палецне ударят, мягкостелют, да жесткоспать. Рассказывает,что приехализ Сибири Зарубин(«самый талантливыйиз теперешнихрусских писателей»)— и, напуганныйее долгим неписанием,осторожноспросил:
— У вас в Москвебыла операция.Скажите, пожалуйста,вас не кастрировали?<...>
5/III. Третьегодня я написалфельетон «Вашидети» — о маленькихдетях. Фельетонудался, Ионанабрал его исверстал, ноЧагин третьегодня потребовал,чтобы его убраливон. Сейчас япозвонил кЧагину, он мнетсяи врет: знаете,это сырой матерьял.
14 марта 1928. Сегодняпозвонили изРОСТА. ГоворитГлинский. «К.И., сейчас нампередали потелефону письмоГорького о вас— против Крупской,— о «Крокодиле«и «Некрасове»8.Я писал письмои, услышав этислова, не могбольше ни строкинаписать, пошелк М. в обморочномсостоянии. Ине то чтобыгора с плечсвалилась, акак будто новаянавалилась— гора невыносимогосчастья. Бываетже такое ощущение.С самым смутнымсостояниемдуха — скорееиспуганными подавленным— пошел в ПубличнуюБиблиотеку,где делал выпискииз «ВолжскогоВестника» 1893г., где есть статьяТатариновойо Добролюбовепочти такаяже, как и та, которая«найдена» мноюв ее дневниках.Повздыхав поэтому поводу— в Госиздат.Там Осип Мандельштам,отозвав меняторжественнона диван, сказалмне дивную речьо том, как хорошамоя книга «Некрасов»,которую онпрочитал толькочто. Мандельштамнебрит, на подбородкеи щеках у негоседая щетина.Он говоритнатужно, послевсяких трех-четырехслов произноситммм, ммм, — идаже эм, эм,эм, — но егослова так находчивы,так своеобразны,так глубоки,что вся егофигура вызвалаво мне то благоговейноечувство, какоебывало в детствепо отношениюк священнику,выходящемус дарами из«врат». Он говорил,что теперь,когда во всехроманах кризисгероя — геройпереплеснулсяиз романов вмою книгу, подлинный,страдающийи любимый герой,которого я несужу тем губсудом,которым судятгероев романистынашей эпохи.И прочее оченьнежное. Ледницкийподтверждает,что третьеиздание «Некрасова»действительнозатребованоТоргсектором.Вышел на улицу,нет газеты,поехал в «Красную»— по дорогекупил «Красную»за гривенник— и там письмоГорького. Оченьсдержанное,очень хорошеепо тону — но япочему-то воспринялего как несчастье.Пришел домой— стал игратьс Муркой — имне подрядпозвонили: СимаДрейден, Т. А.Богданович,Зильберштейн,Д. Заславский.
Вчера былособрание детскихписателей впедагогическоминституте —читала начинающаяБудогосская.
22 марта. Ну чтоже записатьо вчера? Всебеготня и суетабестолковая.В одном местезабыл ключиот своего номерагостиницы, вдругом кашне,измученный,обалделыйстарик. Был вМОНО, у Дмитриевой— попал на лестницу,грязную дотошноты: наступенькахкакие-то выкидыши,прошлогодниегазеты, крысиныешкурки. Этообщежитиепедагогов,которые должныучить других.С детским утромпутаница, наседьмое можнобы, но приглашенныеустроителиуехали в другойгород, пообещаввернуться,—неизвестнокогда. И надоеломне делатьдела, хоть быувидеть одногопоэта, или критика,или актера, незанятого пустякамиобыденщины.Но надо же бежатьв «Модпик» изаявлять, чтоя ни гроша за«Мойдодыра»не получил —а«Мойдодыр»ставится в«Вольном балете»уже 3 года! Нужнобыло пойтивчера в Наркоминделк Б. Волину—какк редактору«Литпоста»— просить, чтобыОльминскийвзял назад своеобвинениепротив меня— в монархизме.Нужно было идтик Шатуновскимна свиданиес Лядовой. Нужнобыло... а можетбыть, и не нужно?Не знаю. Болитголова. Был уДемьяна. Кабинетего набит книгамидоверху, и шкафыпоставленыдаже посередине.Роскошнаябиблиотека,много уникумов.«Я трачу на нее3/4 всего, чтозарабатываю».О дневникеВырубовой:«Фальшивка!Почему они непоказали егоЩеголеву, почемуне дали на экспертизуСалькову? МнеВася (Регинин)читал этотдневник вслух—и я сразупочувствовал:ой, это ОльгаНиколаевнаБрошниовская!Узнал ее стиль.Я ведь Брошниовскуюзнал хорошо.Где? А я служилв Мобилизационномотделе — вовремя войны,и она была уменя вродесекретарши— кокетка, жеманница,недаром изСмольного, телобелое, муж былстатский советник,убранствоквартиры такоеизысканное,не лампы, а чашикакие-то... И фигурау нее былазамечательная.Лицо некрасивое— но черт меняпобери — тонкая,тонкая штучка...Умная женщина,знала и французский,и английский,и немецкийязыки: если онаручку, бывало,ставила настол, так и тос фасоном — ивот теперь яузнал в дневникеВырубовой еестиль! Особеннокогда Васядочитал досоловушки. Ясказал: довольно,не надуешь».Я рассказалДемьяну, чтовидел своимиглазами резолюциюэксперта ОГПУБохия о том,что представленные«МинувшимиДнями» документыпризнаны подлинными,что Бохий сличилписьма Вырубовой,представленныеему редакцией,с теми письмами,которые хранятсяв ППуХ, и нашел,что и там и здесьодна и та жерука.
— Дело не в письмах,а в тетрадках,—настаиваетДемьян, и этитетрадки несомненносоставленыобольстительницейОльгой Николаевной.И знаете как?— по гофмейстерскимжурналам. Недаромв этом дневникеВырубова вышлатакая умная— умная, как О.Н. А Вырубовабыла дура. Онажила вот в этойкомнате, гдея сейчас. А царьвнизу.<...> О. Н. приее уме и способностяхможет чей угоднодневник написать...Она теперьхвастает, чтоу нее есть дневникРаспутина...Распутина,к-рый «ГосподиИсусе Христе»не мог написатьсвязно и грамотно...Да, когда расстрелялицаря и его семью,все их барахлобыло привезенов Кремль в сундуках— и разбиратьэти сундукибыла назначенакомиссия: Покровский,Сосновскийи я. И вот я тамнашел письмоТатьяны, вел.княжны,— о томчто она жилас Распутиным.
— А что там было,в сундуках?
— Чулки... бриллианты...Много бриллиантов...записные книжки...чистые с золотымиобрезами имундштукиновые, штукдесять. Бриллианты[два слова нрзб]с ними. Кто взялэти бриллианты,я не знаю, но ятакой жадныйна записныекнижки, и особеннона мундштуки— но и то не взял