за. Черносотенцыговорили: нужноразбирать Чук.во всем объеме,но Маршак указал,что и так всеэто дело тянетсянесколькомесяцев — инадо положитьему конец. Маршаксразу из подсудимогостал в комиссииее вдохновителем.Когда Менж.позвали к телефону,он замещал еекак председатель.При содействииФрумкинойпрошла «Путаница»,прошел «Тараканище».Самый страшныйбой был по поводу«Мухи Цокотухи»:буржуазнаякнига, мещанство,варенье, купеческийбыт, свадьба,именины, комарикодет гусаром...Но разрешилии «Муху» — хотяПрушицкая инаписала особоемнение. Разрешилии «Мойдодыра».Но как дошлидо «Чуда-дерева»— стоп. «Во многихсемьях нетсапог,— сказалкакой-то Шенкман,—а Чуковскийтак легкомысленноразрешает стольсложный социальныйвопрос».
Но запретили«Чудо-дерево»в сущностипотому, чтонадо же что-нб.запретить.Неловко послеогульногозапрета выдатьогульное разрешение!Закончив «борьбуза Чуковского»,Маршак произнескраткую речь:
— Я должен открытосказать, чтоя не сочувствуюзапретительнойдеятельностивашей комиссии.Рецензии вашио книгах былишатки и неубедительны.Ваша обязанностьстоять на стражеу ограды детскойлитературыи не пускатьтуда хулиганови пьяных... Ужерешено ввестив комиссиюВересаева,Пастернака,Асеева, ЛьваБруни.
Все это я знаюсо слов Маршака.Он рассказалмне про это уАлексинскихна большомдиване, кудавернулся послезаседания ГУСа.По поводу разговорас Крупской онвспоминает,что несколькораз назвалКрупскую «милаяНадежда Константиновна,а раз, когдаему захотелоськурить,— попросилпозволенияпойти за спичками.<...>
14 мая. Вчераглупые обвиненияМаксимова,присланныемне из КонфликтнойКомиссии Союзаписателей.Взволновался— писал полночиответ. Чтобыотвлечься,пошел к Сейфуллиной— больна, простужена,никакого голоса,удручена. Вквартире беспорядок,нет прислуги.«Развожусьс Валерьяной(Правдухиным)!»Я был страшноизумлен. «Вотиз-за нее, из-заэтой «рыжейдряни»,— показалаона на молодуюизящную даму,которая казаласьв этой квартире«как дома». Издальнейшегоразговоравыяснилось,что ВалерьянПавлович изменилСейфуллиной— с этой «рыжейдрянью», и С.,вместо тогочтобы возненавидетьсоперницу,горячо полюбилаее. Провинившегосямужа услалина охоту в Уральскили дальше, асами живут душав душу — до еговозвращения.«А потом, можетбыть, я ей, мерзавке,глаза выцарапаю!»—шутливоговорит Л. Н. УСейф. насморк,горло болит,она говоритхриплым шепотом,доктора запретилией выступатьна эстрадецелый год, онакротко говоритпро рыжую: «Явполне понимаюВалерьяна, ясама влюбиласьв нее». Рыжаясмеется и говорит:«Кажется, яплюну на всеи уйду к своемумужу... хотя яего не оченьлюблю». Онародная сестраДюкло, «отгадчицымыслей» в разныхкиношках,— исама «отгадчица»— «в день до 40рублей зарабатываю— но надоело,бездельничаю,ну вас, уйду отвас... не к мужу,а к другомулюбовнику».—«Душенька,останьтесь,—говорит Сейфуллина,—мне будет ночьюбез вас оченьхудо». Отгадчицаосталась. Сейфуллинасмеется:
— В первое времяона, бывало,храпит во всюивановскую,а я не сплю всюночь напролет,бегаю по комнате,курю, а теперья сплю, как убитая,а она не спит...лежит и страдает...
Но это едва ли.Откуда Сейфуллинаможет знать,что делаетрыжая, еслиона, Сейф., спит«как убитая»!
15 мая. Ночь. Несплю. Сегодняувидел в трамваемилую растрепаннуюОльгу Форш.Рассказывалаоб эмигрантах.Ужаснее всех— Мережковские— они приехалираньше других,содрали у какого-тоеврея большиеденьги на религиозныедела — и блаженствуют.Заразили своимдухом Ходасевича.Ходасевичопустился —его засасывает.С нею и ЛелейАрнштамом кСейф. С.— одна.Рыжая уехала.Сегодня онабыла у Семашки,который повезее в клиникуи выдал ей бумагидля поездкив Вену. Форшочень забавноназвала Бабеляпомесью Грибоедоваи Ремизова безженского участия.Когда С. сказалаей, что ей труднописать, т. к. она,Сейфуллина,стала стара,Форш сказала:
— И, мать моя,разве этимместом ты пишешь.
Форш хочетнаписать хроникуДома Искусств«Ледяной корабль».Очень быларада, когдаувидела ЛелюАрнштама. Ах,как не хорошо,что я пробездельничалвесь вечер итеперь не сплю.
20.V.1928 г.Оказывается,я заболел ларингитом.Жар уже 5-е сутки.В жару писалвозражениена глупейшиеобвинения,выдвинутыепротив меняЕвгеньевым-Максимовым.Читаю «Современник»50-х годов.
Былу меня сейчасТынянов — читалконец своегоромана о Мухтаре— отличный. Яочень рад занего.
4/VI. Любопытнаянеделя былау меня тотчаспо выздоровлении.(1-ое). В «Ленингр.Правде» выругалиКроленко, назвалиего арапом. Явызвался написатьпротест и целыйдень истратилна все это дело.(2-ое). В той же«Правде» выругалиЖеню Редькоза то, что онабудто бы даромполучала двагода жалованиев Александринке,пользуясьфавором дирекции.Меня попросилинаписать возражение.Я ездил с Женейк Адонцу и в«Правду» —ещеодин день пропал.(3-е). Вызвала меняк себе Сейфуллина— она толькочто проигралапроцесс — потеряла18 тысяч — издательство«Пролетарий»придралоськ тому, что подоговору оноимеет правовладеть еесочинениямипо 1 янв. включительно,а она продалаих ГИЗу от 1-гоянв., т. е. вышлотак, что 1-го январядва изд-ва владелиее сочинениями— и хотя 1-е янв.—праздник, хотявообще одиндень в издательскомделе не играетникакой роли,судья «Карапет»(как говоритона) решил делов пользу «Пролетария».Она вызваламеня к себе —и я решил писатьпо этому поводупротест от лицаСоюза писателей.(4-е). Попросилменя Клячкопойти в Финотдел— выхлопотатьдля него отсрочкув уплате 40000 р.,которые взимаютс него,— я прихватилФедина и Маршака— мы пошли ипотеряли всеутро. (5). Нужнохлопотать оВите Штейнмане,чтобы Чагиниздал его книжку,я ходил и хлопотал(Вите, по моейпросьбе, даетпредисловиек книге Кольцов).(6). Вчера был уменя Тан-Богорази сидел пятьчасов неизвестнозачем, и я жалелстарика и вытерпелвесь длинныйвизит. Все этоне доставиломне удовольствия— и я отнынерешил обуздыватьглупую мою«доброту».
Позабавиламеня Сейфуллина.Рассказывая,как ей тяжкобыло послеприговора, онасказала:
— Если б можнобыло не совсемповеситься,а немножко, ябы повесилась,а совсем — жалко.
31 августа. Вчераутром узналв ГИЗе, что приехалГорький. Приехалинкогнито, таккак именносегодня в утренней«Красной»сказано, чтоон приезжает3 или 4 сентября.Мы с Маршакомнаправилиськ нему в «Европейскую».В «Европейской»швейцары говорят,что его нету,что он строгоприказал никогок себе не пускатьи т. д. Но на счастьев кулуарахвстретили мырепортера«Правды», которыйуже видел егов коридоре —и пыталсяразговариватьс ним,— но «убедился,что основноесвойство Горькогоугрюмость».Репортер сообщилнам по секрету,что Г. остановилсяв 8 номере — т.е. внизу в коридорев лучшем номерегостиницы. Мыпошли, робкопостучали:вышел Крючков,стал говорить,что Г. занят:мы не настаивали,но, узнав нашифамилии, онпригласил насвойти в 8 номер,к-рый оказалсяпустым, и таммы прождалиминут десять— двенадцать.М. прочитал мнепрекрасныйперевод «Forwant of the Shoe (из «NurseryRhymes»)* и сказал,что у него естьеще 12 вариантовэтой вещи! 12вариантов!Переведеномускулисто— и талантливо,находчивоочень.
* «Гвоздь и подкова»(из «Нянюшкиныхприбауток»)(англ.).
Наспозвали в соседний7-й номер, гдеи был Горький.Он вышел намнавстречу, всерой куртке,очень домашний,с рыжими отвислымиусами, поздоровалсяочень тепло(с Маршакомрасцеловался,М. потом сказал,что он целует,как женщина,—прямо в губы),и мы вошли в7-й номер. Тамсидели 1) Стецкий(агитпроп), 2)толстый угрюмыйчеловек (какпотом оказалось,шофер), 3) сынГорького Максим(лысоватый уже,стройный мужчина)и Горький, надиване. Сиделиони за столом,на котором былазакуска, водка,вино,— Горькийел много и пил— и завел разговорисключительнос нами, со мнойи М. (главнымобразом с М.,которого онне видел 22 года!!).
Во время этогоразговора явспомнил, что,когда М. начиналсвою карьеруи приехал вПбг. из Краснодара,Г. был еще в Питере.М. предложилво «Всемирную»свои переводыиз Блэйка, иГорький забраковалих (из-за мистики).Но теперь онвстретил М. какдолгожданногодруга и оченьоживленно сталрассказывать,как он, Г., ловконадул всех —и приехал в Пб.так, что его неузнали. Дажев поезде никтоне узнал,— навокзале нидуши. «А то, знаете,надоело. В каждомгороде, на каждомвокзале стояткак будто однии те же люди иговорят однои то же, темиже словами. Ибаба — в краснойкосынке — сравнодушнымиглазами — ужас!В одном местеона сказалатак:
— Товарищи!Перед вамипролетарскийпоэт ДемьянБедный!
Так что я долженбыл сказатьей, что я не бедный,а богатый. Икто-то поправилее:
— Дура! Бедный— толстый, аГорький — тонкий.Знают, подлецы,литературу.Знают...»
Горький действительнотонкий. Плечиочень сузились,но талия юношеская,и вообще чувствуетсяспособностькаждую минутувстать, вскочить,побежать. Максимпо-прежнемупри людях находитсяв ироническихс ним отношениях,словно он неверит серьезнымсловам, которыепроизноситотец, а знаетпро него какие-тосмешные. Когдаотец рассказываланекдоты освоих триумфахв провинции,сын вынул узкуюбольшую записнуюкнижку — и, угрожающесмеясь, сказал:
— Вот здесь уменя все записано.
Я сказал:
— Эта книгабудет напечатанав тысяча девятьсот…
—…восемьдесятдевятом году!— подхватилон и хотел прочитатьоттуда что-тоочень смешное,но отец сказал:«Не надо!»—ион спряталкнигу в карман.
ЗаговорилГорький о том,как во всейЕвропе теперьвот такиебиографическиероманы, как«Кюхля» Тынянова— о великихлюдях — какойони имеют успехи как они хороши— перечислилдесятки французских,немецких и дажеиспанскийназвал — о Тирсоде Молина, причемимя Рамбо произнесна французскийманер. Упомянулпри сей оказииО. Форш. А потомперешел к Замятину.«Вам нравитсяего «Атилла»?»Словом, решилс петербургскимилитераторамиговорить опетерб. литературе.Кроме того, онусвоил мило-насмешливыйтон по отношениюко всем овациям,которым онподвергается.Сейфуллинарассказываламне, что ей онсказал в Москве:
— Всюду меняделают почетным.Я почетныйбулочник, почетныйпионер... Сегодняя еду осматриватьдом сумасшедших...и меня сделаютпочетным сумасшедшим,увидите.
О «строительстве»в личных беседахон говорит также восторженно,как и в газетах,но с огромнойдолей насмешливости,которая сводитна нет весь егопафос. Ему как