станцию — однатаратайка, даи ту заняликакие-то двое:седой муж имолодая жена.А у Горьк. больнаянога, и ходитьон не может. Темилостивосогласилисьпосадить егона облучок —приняв его забедного какого-то.У Репина Горькийчувствовалсебя связанным.Уныло толкалсяиз угла в угол.Репин посадилего в профильи стал писать.Но он позировалдико — болталголовою, смотрелна Репина —когда надо былосмотреть наменя и на Гржебина.Рассказалнескольколюбопытныхвещей. Как онходил объяснятьсяв цензуру.
Г о р ь к.—Ваш цензорнеинтеллигентныйчеловек.
Г л а в н.Ц е н з.— Дакак вы смеететак говорить!
— Потому чтоэто правда,сударь.
— Как вы смеетезвать менясударем. Я несударь, я «вашепревосходительство».
— Идите, вашепревосх., к черту.
Оказывается,цензор не знал,что это Горький...—А потом мы оказалисьземляками (иГорький показал,как жмут руки).О Барановенижегородском— все боялись,вор, сволочь— и вдруг оказывается,по утрам в 8 час.в переулкеназначаетсвидание какой-тоочень красивойдаме, жене пивовара— сам высокий,она низенькая40-летняя — таквдоль забораи гуляют... Онасмотрит на неголюбовно снизувверх, а он —сверху вниз,а я из-за забора— очень мило,задушевно.
А то еще смотрительтюрьмы — мордобоец— знаменитыйв Нижнем человек,так он поднималворотничоки к швейке. Швейкасо мной по соседству,за перегородкой,в гнуснейшемдоме жила. Он— к ней тайком— и (тихо, почтишепотом) Лермонтоваей читал... «Печальныйдемон, дух изгнанья».
Тут Юрий Репинробко: «Я оченьсочувствую,как вы о войнепишете». Горькийзаговорил овойне: — Ни кчему... столькополезнейшихмозгов по землезря... французских,немецких,английских...да и наших, недурацких. Англичанепокуда на Урале(столько-то)десятин захватили.Был у нас в Нижнемкупец — ах, странныерусские люди!— так он недавнопришел из техмест и из одногокармана вынимаетзолото, из другоговольфрам, изтретьего сереброи т. д., вот, вот,вот все это намоей земле —неужто достанетсяангличанам— нет, нет! — ругаетангличан. Вдругвидит карточкуфотографич.на столе.— Ктоэто? — Англичанин.—Чем занимается?— Да вот этимиделами... Покупает...—Голубчик, нельзяли познакомить?Я бы ему за миллионпродал.
Пошли обедать,и к концу обедаофицера, сидевшеговесь обед спокойно,прорвало: онни с того ни ссего, не глядяна Горького,судорожно инапряженнозаговорил отом, что мы победим,что наши французскиесоюзники —доблестны, иангл. союзникитоже доблестны...тра-та-та... иРоссия, котораядала миру ПетраВеликого, Пушкинаи Репина, должнабыть грудьюзащищена противнемецкогомилитаризма.
— Съели! — сказаля Горькому.
— Этот человек,кажется, вообразил,будто я командуюнемецкой армией...—сказал он.
Я пошел домойи не спал всюночь.
17 октября. Вчерабыл у меня И.Е. Я вздумалчитать ему«Бесы» (приСухраварди).Он сдерживалсебя как мог,только приговаривал:дрянь, негодная,мелкая душаи т. д.— и в концеконцов не могдаже дослушатьо Кармазинове.—И какой банальныйязык, и сколькопустословия!Несчастный,он воображал,будто он остроумен...Нет, я как 40 летназад швырнулэту книгу (аПоленов поднял),так и сейчасне могу.
1 января. Лида,Коля и Бобабольны. Служанкинет. Я вчеравечером вернулсяиз города, Лидачитает вслух:
—Клянусь Богом,—сказал евнухусултан,— я владеюроскошнейшейженщиной вмире, и все одалискигарема...
Я ушел из комнатыв ужасе: ай даредактор детскогожурнала1, ук-рого в собств.семье так.
21 февраля. Сейчасот Мережковских.Не могу забытьих собачьиголодные лица.У них план: взятьв свои руки«Ниву». Я ничегоэтого не знал.Я просто приехалк ним, потомучто болен Философов,а Философовая нежно люблю,и мне хотелосьего навестить.Справился потелефону, можноли. Гиппиусответила неожиданноласково: будемрады, пожалуйста,ждем. Я приехал.Милый Дм. Влад.пополнел, кажетсяздоровым, ноусталым. Чаепитие.Стали спрашиватьобо мне и, конечно,о моих делах.Меня изумило:что за такойвнезапный комне интерес?Я заговорило «Ниве». Онивстрепенулись.Выслушали«Крокодила»с большим вниманием.Гиппиус похвалилапервую частьза то, что онаглупая,— «втораяс планом, нетак первобытна».Вошел Мережковскийи тоже о «Ниве».В чем дело, отчего«Нива» такаяплохая. Я сказалим все, что знаю:надо Эйзенавон, надо Далькевичавон.— Ну, а когобы вы назначили(все это с огромныминтересом). Я,не понимая,почему их заботит«Нива», ответил:— Ну хотя быИльюшку Василевского.—Они ухмыльнулисьзагадочно. «Нуа вы сами пошлибы?» Я ответил,что об этом ужебыл разговор,но я один боюсь.И вот последолгих нащупываний,переглядываний,очень хитрыхумолчаний —они поставилидело так, что«Ниву» должнавести Зинаида.—Ну вот Зина,например.— Яответил, неподумав: — Ещебы! Зинаида Н.отличный редактор.—Или я,— невинносказал Мережк.,и я увидел, чторазыграл дурака,что это давнолелеемый план,что затем меняи звали, что наменя и на «Крокодила»им плевать, чтовсе это у нихпрорепетированозаранее,— именя простозатошнило ототвращения,как будто яприсутствуюпри чем-тонеприличном.Вот тут-то уних и сделалисьсобачьи, голодныелица, словноим показаликость:
— Мы бы верхниекомнаты подРелигиозно-ФилософскоеО-во,— сказалон.
— И мои сочинениядать в приложении,—сказала она.
— И Андрея Белого,и Сологуба, иБрюсова датьна будущий годв приложении!
Словом, посыпалисьпланы, словноспециальнорассчитанныена то, чтобыпогубить «Ниву».Но какие жадныеголодные лица.
4 марта. Революция.Дни сгорают,как бумажные.Не сплю. Пешкомпришел из Куоккалав Питер. Тянетна улицу, ногнет. У Набокова:его пригласилиписать амнистию.<...>
10 марта. Вчерав поезде — домой.Какой-то круглолицыйсамодовольныйжирный: «Боганету! (на весьвагон) смеюуверить васчестным словом,что на свет яродился отматери, не безпомощи отца,и бог меня неделал.— Богжулик, вы почитайтенауки». А другой— седой, истовый,почти шепотом:«А я на себеиспытал, естьГосподь Богвседержитель»— и елейно глядитв потолок. Ястал его расспрашивать(когда стоеросовыйатеист ушел),и он рассказалмне, какое чудоуверило егов бытии божьем.
— Я сиделецмонопольнойлавки. Сижу игляжу на образ— казенный—Божьей Матери.Вдруг экспроприаторы.Стреляют, одинраз возле уха,а другой разв упор, в живот.И что же — пуляскользнулапо животу иотскочила. Ия понял, чтоэто чудо.
30 апреля. Сейчаск Репину ходилипо воду: я, Боба,Коля, Лида, Маняи Казик. Мы взялипустое ведро,надели на длиннуюпалку и запелисочиненнуюдетьми песню:
Два пня
Два корня (к-рыемогут встретитьсяпо пути)
Чтобы не былоразбито (ведро)
Чтобы не былопролито
Блямс!
ИльяЕф. повел меняпоказыватьсвои картины.Много безвкусицыи дряблого, ноне так плохо,как я ожидал.Он сам стыдилсясвоей «сестры,ведущей солдатв атаку», и говорит:
— Приезжал комне один покупатель,да я его самотговорил.Говорю ему:дрянь картина,не стоит покупать.Про какой-топортрет: «Этознаете, какфутурист Хлебниковговорил: мойпортрет писалодин Бурлюкв виде треугольника,но вышло непохоже».Про «КрестныйХод»: «Теперьуже цензураразрешит». Освоем новомпортрете Толстого:«Я делал всегдаТолстого —слишком мягкого,кроткого, а онбыл злой, у негоглаза были злые— вот я теперьхочу сделатьправдивее»2.
Показывалс удовольствием— сам — охотно.Я сказал пробандуриста,к-рый с ребенком,что ребеноккак у Уотса,он: «Верно, верно,жалко, что выходитна кого-нб. похоже».
Вынес детямпо бубличку.Проводит новыйводопроводв дом, чтоб зимоюне замерзало.—А то умру, и домостанется нев порядке. Сказалон, не позируя.<...>
Осенью И. Е. упална куоккальскойдороге и повредилсебе правуюруку. Теперьон пишет почтиисключительнолевой — 73-хлетнийстарик!
— Я только портрет(г-жи Лемерсье)правой рукоюпишу!
1 мая. Ничегоне могу писать.Не спал всюночь оттого,что «засиделся»до 10 часов с И.Е. Репиным. Делапо горло: нужнокончать сказку,писать «Крокодила»,Уота Уитмэна,а я сижу ослом— и хоть бы слово.Такова вся моялитературнаякарьера. Пишудва раза в неделю,остальноесъедает бессонница.
12 мая. Боба каждыйдень традиционнопугает Евген.Владиславну— учительницу.Ежеутренностановитсяза дверью и —бах. Она традиционнопугается. <...>
Коля и Лидапризналисьмне в лодке,что они началибояться смерти.Я успокоил их,что это пройдет.<...>
Дети играютс СоколовымЖеней в крокет,и мне приятнослышать ихсмех. Теперья понял блаженствоотцовства —только теперь,когда мне исполнилось35 лет. Очевидно,раньше — детиненормальность,обуза, и нужноначать рожатьв 35 лет. Потому-тобольшинствои женится в 33года.
Читаю Уитмэна— новый писатель.До сих пор я незаботился отом, нравитсяли он мне илинет, а толькоо том, понравитсяли он публике,если я о немнапишу. Я и самстарался нравитьсяне себе, а публике.А теперь мнехочется понравитьсятолько себе,—и поэтому явпервые сталмерить Уитмэнасобою — и диво!Уитмэн для меняоказался нужный,жизненно-спасительныйписатель. Яуезжаю в лодке— и читаю упиваясь.
Did we think victory great?
So it is — but nowit seems to
me, when it cannot
be help'd, that
defeat is great,
And that death and dismay are great3.
Это мне раньшеказалось толькословами и wanton*формулой, атеперь это дляменя — полночеловечногосмысла.
* Ненужной (англ.).
Июнь. Ходилс детьми к Гржебинув Канерву. Гржебин,заведующийконторой «НовойЖизни» — изпартии социал-прохвостов.Должен мне 200р., у Чехонинапохитил рисунки(о чем говорилмне сам Чехонин);у Кардовскогопохитил рисунок(о чем говорилмне Ре-Ми); уКустодиевапохитил рисунок(о чем говорилмне Кустодиев);подписалсяна квитанциифамилией Сомова(о чем, со словСомова, говорилмне Гюг Вальполь);подделал подписьЛеонида Андреева(о чем говорилмне ЛеонидАндреев). Словом,человек вполнеясный, и все жеон мне ужасносимпатичен.Он такой неуклюжий,патриархальный,покладистый.У него чудныетри дочери —Капа, Ляля, Буба— милая семья.Говоря с ним,я ни минуты неощущаю в неммазурика. Онкажется мнесолидным инадежным.
Здесь у насцелая колония.<...>
Ре-Ми, карикатурист.Хотя я в письмахпишу ему дорогой,но втайне думаю