такая болезнь:сцепятся хвостамив кучу штукдесять, и нерасцепить. Таки подыхают.Совсем, какнаше правительствотеперь».
О Судейкине:— Я отца Судейкинапомню, полковника.Видел его занеделю до смерти.Он был полковник,начальникохранки. Охранканаходиласьна Морской, приградоначальстве.Я был тогдаредакторомкакого-то журнальца,выходившегопри «НовомВремени». И вотменя пригласилив Охранку. Япошел. Ждалдолго. Вышелко мне,— ну совсемИисус Христос.Такая же прическа,как у тициановскогоХриста (я всегдаудивлялся, укакого парикмахераХристос причесывался).Такая же борода.Только глазанехороши: сыщицкие.
— Тут к вам естьписьмо от одногополитическогопреступника.
— Политическогопреступника?!Ко мне?
— Да. Балакина.Вы его знаете.
— Знаю. Он сотрудничалв нашей газете.И когда егооднажды посадилив тюрьму иприговорилик ссылке чертзнает куда —я похлопотал(через Скальковского)перед Лорис-Меликовым,и его сослаливсего тольков Пермь.
— Да, да! он и теперьпросит вашегозаступничества.
— Но увы, Лорис-Меликовауже нет. У менянет теперьсановных знакомых.—А между темБалакин достоинвсякого участия.Не поможетели ему вы?
— Ах, что вы? Балакинсерьезныйпреступник.
Так мы разошлись.А через неделюДегаев заманулСудейкина вконспиративнуюквартиру иукокошил. Ровночерез неделю.ДожидаясьСудейкина, яувидел на подоконникекарточку,—среди них портреткн. Кропоткинас надписью:
И на чело еголегла
Печать высокихразмышлений.
Ярассказывалсыну Судейкинавсю эту историю.
О Некрасове:— Н. называлсвою редакцию:Наша консистория.Я принес емупереводы изМюссе. Черезнеделю он вернулих мне назад.—«Вот, отец. Нашаконсисторияне желает печатать».Конечно, он небыл добряк. Ноумница, и писателямделал немалодобра. И однаждычитал мне стихи— вот эти самые.«Рыцарь на час»— и разревелся.Я удивился. Мнедаже невозможнобыло вообразитьсебе, чтобы Н.мог плакать.
Был как-то я уИвана Аксакова...девственника...Тот был редактором«Дня». Когдаон женился надочери Тютчева,Тютчев сказало нем:
— У него былскверный «День»,а теперь будетскверная ночь.
О ВсеволодеКрестовском:— Вызывал меняна дуэль.
Много говорило своем архитекторстве:— Мой отец штук30 церквей в Москвепостроил. Я от11 лет до 18 училсяэтому делу. Ивот посмотрите:как симметрическиу меня в комнатекартины развешены.Я и стихи пишусимметрически.Беспорядкане люблю. Никакойразбросанности.Куплеты. Вотмои рисунки,—и показал мнеакварель: «ТриГрации». Ктобы мог подумать,что Буренинрисовал «ТриГрации»! Этовсе равно какесли бы ДжэкПотрошительвышивал шелкаминезабудки! Триграции действительнонарисованыочень отчетливо— по-архитекторски.<...>
4 октября. Среда.Или 3-е? Нет календаря.Вчера сдуруя поехал в Куоккалапосле 3-х месяцевотсутствия.Симфония осеннихдеревьев впарке. Рябина.Море, новыйизгиб реки, вкоторую я уложилстолько себя.Но ключа мнеМ. Б. не дала, ия проехал напрасно.Зашел к Репину,спросить его,что он хочетза портретБьюкенена: 10000 р. или золотуютарелку. Репин(мертвецкибледный, с тенямитрупа под носоми глазами, новсе такой жеобаятельный):— Знаете, конечно,тарелка оч.хороша, но... яне достоин...не в коня корм...да и как ее продать.На ней гербы,неловко» — изчего я понял,что ему хочетсяденег. Я далему 500 р. долгаза дачу — оночень повеселел,пошел показыватьперемены впарке в озереГлинки, к-роеон высушил,провел дренаж,вырубил деревья— всюду устроилсвет и сквозняк.Потом показывалкартины. Бурлаки:«Ой как пожухло...Теперь я вижу,что я сделаю...я этому сифилитику(впереди всех)дам кумачовую(не яркую, астираную) рубаху(вместо синей),а красную узаднего уберу— дам ему синюю— а то заднийплан чересчуркричит... Кушинниковговорил: развеВолга бываетзеленой? Посмотрелбы он в Жигулях.Но я, кажется,перезеленил.Это место янаписал неподалекуот заказчика— Шаталова (?)— он там в Самаре».
Посидели,помолчали...—А вы знаетедругую... которая«делается»(не сказал пишется)— и прескверноделается, каклуна в Гамбурге.Вот...— И он вытащилнесуразнуюголую женщину,с освещеннымживотом и закрытымсверху туловищем.У нее страннаярука — и у рукисобачка.— Ах,да ведь этошаляпинскаясобачка! — воскликнуля.— Да, да... этобыл портретШаляпина... Неудавался... Явертел и таки сяк... И вот сделалженщину. Надопроверить понатуре. Пупвелик.
— Ай, ай! ИльяЕфимович! Вызамазали дивныйавтопортрет,который Высбоку делалина этом же холсте!!— Да, да, долойего,— и как выего увидали!
Шаляпин, переделанныйв женщину, огромныйхолст — поверхностькоторого испещренапрежними густымимазками.
Про женщинуя не сказалничего, и И. Е.показал мнетретью картину«Освящениеножей» с маскамивместо лиц, но— с интереснойсветотенью.В каждом мазкечувствуется,что Репин умери не воскреснет,хотя портретРе-Ми (даже двапортрета) похожи портрет Керенскогосмел, Керенскийтускло глядитс тускло написанногозализанногокоричневогопортрета, нона волосах унего безвкуснейшийи претенциознейшийзайчик.— Таки нужно! — объясняетРепин.— Тут немонументальныйпортрет, а случайный— случайногочеловека... Правда,гениальногочеловека — уменя есть фантазия,—и обывательскистал комментироватьдело Корнилова.Перед Керенскимон преклоняется,а Корнилов—«нет, недалекий,солдафон».
10 октября. Целыедни трачу наорганизациюамериканскогои английскогоподарка русскомународу: 2 000 000 экземпляровучебников —бесплатных,—изнемог — несплю от переутомлениявсе ночи — старею— голова седеет.Скоро издохну.А зима толькоеще начинается,а отдыха вперединикакого. Таки пропадетКорней ни зачто. Семья? НоКолька растет— недумающийэгоист, а Лидахилая, зеленая,замученная.
Лида: «Я не люблютратить сказкипопусту нанеспящегочеловека».<...>
_________
Когда Андреевприезжал вгости к Короленке(который жилв Куоккале, уБогданович,племянницыАнненских), Н.Ф. Анненскийприготовилему тарелкукарамели —красной и черной.Андреев неприезжал, и мыугощались безнего.— Кушайтеэту,— говорилНик. Ф. Это Черныемаски. А потомэту — это КрасныйСмех.— А чтоже ему? — спросиля.— А ему «ЦарьГолод»8. <...>
_________
Я как-то прочиталНик. Ф-у Анненскомустихи Бунина:«И сказал проводник— господин, яеврей! и бытьможет, потомокцарей. Посмотрина цветы, чторастут по стенам...»9Велико быломое удивление,когда этотредактор «Рус.Бог.» — на следующийдень — на перронепоезда в Куоккалапел: «И шказалпрроводник:гашпадин, яеврей». У негоэто выходилоизящно и непошло. Он былиз тех, которыепомнят всесмешные стишки,эпиграммы,чужие забавныеошибки — какиеони когда-либов жизни читали.Он был немногоТуркин из Чеховского«Ионыча»:«Здравствуйте,пожалуйста».—«А ну, Пава,изобрази».—«И машет платком».Он был благороднейшийобществ, деятель,столп народовольческойверы, окончилдва факультета,редактор «Рус.Бог.», но всегдаговорил чепуху,почти автоматически.Сейчас вижуего — средивнуков: «Шелгрек черезреку, видитгрек в рекерак...» Дети егоочень любили.Он ходил срединих колесом,все подтягиваяштаны.
_________
Розанов как-тов поезде распекП. Берлина зато, что у тогофамилия совпадаетс названиемгорода.— А тоесть еще Дж.Лондон! Что замода! Ведь я неназываю себя— Петербург.Чуковск. незовется Москва.Мы скромныелюди. А то вотеще АнатольФранс. ВедьФранс это Франция.Хорошо бы я былВасилий Россия.Да я стыдилсябы нос показать.
14 февраля 1918. УЛуначарского.Я видаюсь с нимчуть не ежедневно.Меня спрашивают,отчего я невыпрошу у неготого-то илитого-то. Я отвечаю:жалко эксплуатироватьтакого благодушногоребенка. Онлоснится отсамодовольства.Услужить кому-нб.,сделать одолжение— для него ничегоприятнее! Онмерещится себекак некое всесильноеблагостноесущество —источающеена всех благодать:— Пожалуйста,не угодно ли,будьте любезны,—и пишет рекомендательныеписьма ко всем,к кому угодно— и на каждомлихо подмахивает:Луначарский.Страшно любитсвою подпись,так и тянетсяк бумаге, какбы подписать.Живет он в домеАрмии и Флота— в паршивенькойквартирке —наискосок отдома Мурузи,по гнуснойлестнице. Надвери бумага(роскошная,английская):«Здесь приеманет. Прием тогда-тоот такого-точаса в ЗимнемДворце, тогда-тов МинистерствеПросвещенияи т. д.». Но публикана бумажкуникакого внимания,—так и прет кнему в двери,—и артисты Имп.Театров, и бывш.эмигранты, ипрожектеры,и срывателилегкой деньги,и милые поэтыиз народа, ичиновники, исолдаты — все— к ужасу егосварливойслужанки, котораягромко бушуетпри кажд. новомзвонке. «Ведьнаписано». Итут же бегаетего сынок Тотоша,избалованныйхорошенькийкрикун, который— ни слова по-русски,все по-французски,и министериабельно-простаямадам Луначарская— все это хаотично,добродушно,наивно, как вводевиле. Примне пришелфотограф — ипринес Луначарскомуобразцы своихизделий— «Гениально!»—залепеталЛ. и позвал женуполюбоваться.Фотограф пригласилего к себе встудию. « Непременноприеду, с восторгом».Фотограф шепнулмадам: «А мыему сделаемсюрприз. Вызаезжайте комне раньше, и,когда он приедет,—я поднесу емуВ/портрет...Приезжайтес ребеночком,—уй, какое цацеле».<...>
В МинистерствеПросвещенияЛунач. запаздываетна приемы,заговоритсяс кем-нибудьодним, а остальныежди по часам.Портрет царяу него в кабинете— из либерализма— не завешен.Вызывает онпосетителейпо двое. Сажаетих по обеимсторонам. Ипокуда говоритс одним, другомупредоставляетсявосхищатьсягосударственноюмудростьюАнатолияВасильевича...Кокетствонаивное и безобидное.Я попросил егонаписать письмоКомиссару Почти ТелеграфовПрошиану. Онс удовольствиемнащелкал намашинке, чтоя такой и сякой,что он будетв восторге,если «Космос»будет Прошианомоткрыт. Я к Прошиану— в КомиссариатПочт и Телеграфов.СекретарьПрошиана —сейчас выложилмне всю своюбиографию: ябывший анархист,писал стихив «Буревестнике»,а теперь у меняревматизм исердце больное.Относится ксебе самомуподобострастно.На почте всеразнузданно.Ходят белобрысыедевицы, горнично-кондукторскоготипа, щелкаюткаблучкамии щебечут, поглядываяна себя в каждоеоконное стекло(вместо зеркала).Никто не работает,кроме самогоПрошиана. Прошиандобродушно-угрюм:«Я третий деньне мылся, нечесался». Улыбкау него армянская:грустно-замученная.«Зайдите завтра».Я ходил к немус неделю без