душа. — Теперьвсе эти девочки,натасканныеШкловским,больше всегобоятся, чтобы,не дай Бог, несказаласьдуша26. Привсяком намекена психологизм(в литературнойкритике) онихором вопят:
Ах, какой онпошляк! Ах, какон не развит!
Современностивовсе не видно27.
Но все же собраниепроизвеловпечатлениебудоражащее,освежающее.Потом с Глазановыммы пошли ко мнеи читали егодоклад об АндрееБелом. — У меняот холоду опухлируки.
18 ноября. Целыйдень в хлопотахо продовольствиидля писателей.
19 ноября. Среда.Вчера три заседанияподряд: первое— секция историческихкартин, второе— ВсемирнаяЛитература,третье — у Гржебина,«Сто лучшихрусских книг».Так как я оченьзабывчив наобстановкуи подробностибыта — запишураз навсегда,как это происходиту нас. Теперьмы собираемсяуже не на Невском,а на Моховой,против ТенишевскогоУчилища. Нампредоставленыдва этажа барскогоособняка генеральшиХириной. Поднимаешьсяпо мраморнойлестнице —усатый меланхоличныйАнтон, и седовласыйМихаил Яковлевич,бывший лакейПуни, потомлакей Репина— «Панин папа»— как называютего у нас. Сейчасже налево — залзаседаний —длинная большаякомната, соединеннаялестницей скабинетомТихонова —наверху. В залемножествобезвкусныхкартин — пейзажей— третьегосорта, мебельрыночная, нос претензиями.Там за круглымдлинным столоммы заседаемв таком порядке:
Гумилев/Замятин/Лозинский/Браудо/Левинсон
Волынский
Ольденбург
Тихонов БатюшковСекретарша
Горький Браун Евдокия
Петровна
Блок/я/Сильверсван/Лернер
Я прихожу назаседания рано.Иду в зал заседаний— против оконвидны силуэты:Горький беседуетс Ольденбургом.Тот, как воробей,прыгает вверх— (Ольденбургвсегда форсированный,демонстрирующийэнергию). Тамже сидит одинокоБлок — с обычнымвидом грустногои покорногонедоумения:«И зачем я здесь?И что со мнойсделали? И почемуздесь Чуковский?Здравствуйте,Корней Иванович!»Я иду наверх— мимо нашейсобственноймешочницы «РозыВасильевны».Роза Вас. сталау нас учреждением— она сидит вверхней прихожей,у кабинетаТихонова —разложив настоле сторублевыековрижки, сторублевыекарамельки— и все профессораи поэты здороваютсяс нею за руку,с каждым у неесвоя интонация,свои счеты —и всех она презираетвеликолепнымеврейскимпрезрениеми перед всемилебезит. В следующейкомнате — приемпосетителей;теперь тампустовато. Вследующей ВераАлександровна— секретарша,подсчитывающаянам гонорары,—впечатлительная,обидчивая, безподбородка,податливаяна ласку, втайневлюбленнаяв Тихонова; уее стола поцелым часаммлеет Сильверсван.Кабинет Тихоноваогромен. Тамсидит он — вкабинете, свеженький,хорошенький,очень деловитыйи в деловитостипростодушный.Он обложенрукописями,к нему ежеминутноявляются сдокладом изконторы, изразных учреждений,он серьезныйсоциал-демократ,друг Горькогои т. д., но я неудивился бы,если бы оказалось,что... впрочем,Бог с ним. Я еголюблю. В одномиз ящиков егостола мешочекс сахаром, вдругом — яйцаи кусочек масла:завтракаетон у себя в кабинете.Вечером, передконцом заседания,к нему приходитего возлюбленная— в краснойшубке — и ждетего в кабинете.Вчера, войдяв зал заседаний,я увидел тихоновскиймешочек с сахаромтам на столе— и только потомрассмотрелв углу Тихоноваи Анненкова.Анненков началпортрет Тихонова,в виде Американца,и в первый жесеанс великолепновзял главное— и артистическиразработалвсе плоскостиподбородка.Глаз еще нет,но даже кожа— тихоновская.Анненков говорит,что он хочетнаписать нафоне фабричн.трубы, плакатов— вообще обамериканитьпортрет. Горькийна заседаниене пришел: болен.Он прислал мнезаписку, к-руюпри сем прилагаю28.На первом заседаниия читал своегоПерсея, к-рыйнеожиданновсем понравился29.На втором заседаниимы говорилио записке отлица литераторов,которую мынамерены послатьЛенину. К концузаседания мнесообщили, чтонас ждет Гржебин.Я сказал Блоку,и мы гуськомсбежали (скандалезно):я, Лернер, Блок,Гумилев, Замятин— в комнатумашинисток(где теплаялежанка). Рассуждалиоб издании сталучших книг.Блок неожиданно,замогильнымголосом сказал,что литератураXIX века непоказательнадля России, чтов XIX в. всяЕвропа (и Россия)сошла с ума,что Гоголь,Толстой, Достоевский— сумасшедшие.Гумилев говорил,что Майков былбездарный поэт,что Иванов-Разумник— отвратительныйкритик. Гржебинв шутку назвалменя негодяем,я швырнул внего портфелемГумилева — исломал ручку.Говорили оденьгах — оченьгорячо — выяснилось,что все мы —нищие банкроты,что о деньгахнынешний писательможет говоритьстрастно, безумно,отчаянно. Потомя вернулсядомой — и Лидочкачитала мнеШекспира «ГенрихIV», чтобыусыпить меня.Я боялся, чтоне усну, т. к.сегодня открытиеДома Искусств,а я никогда несплю наканунесобытий.— Лидатеперь занятарефератом оМоскве — забавнаятрудолюбиваяносатка!
20 ноября 1919. Итак,вчера мы открывали«Дом Искусства».Огромная холоднаяквартира, вк-рой каким-точудом натопилидве комнаты— стол с дивнымиписьменнымипринадлежностями,всё — как помаслу: прислуга,в уборной графини стакан, гости.Горького небыло, он болен.Все были такизумлены, когдаим подали карамельки,стаканы горячегочаю и булочки,что немедленноизбрали Сазоноватоварищемпредседателя!Прежде Сазонов— в качествеэконома — идоступа не имелбы в зал заседанийколлегии! Теперьэконом — перваяфигура в ученыхи литературныхсобраниях. Нанего смотрелимолитвенно:авось дастсвечку. Он тожене ударил вгрязь лицом:узнав, что нехватает стаканов,он собственноручнопринес своисобственныес Фонтанки наМойку — в чемодане.Заседания неописываю, ибоБлок описалего для меняв Чукоккале30.Кое-что подсказывалему я (об Анненкове).Немировичпредседательствовал— беспомощно:ему приходилосьсуфлироватькаждое слово.—Холодно у вас?—спросил я его.—Да, три градуса,но я пишу обАфрике, об Испании,—и согреваюсь!—отвечал бравыйстарикан. Мыходили осматриватьелисеевскуюквартиру (нанятуюнами для ДомаИскусств). Безвкусицаоглушительная.Уборная m-meЕлисеевойвся расписана:морские волны,кораблекрушение.Множествокаких-то гимнастическихприборов,напоминающихорудия пытки.Блок ходил ис недоумениемспрашивал:—Аэто для чего?<...>
Блок оченьвпечатлителени переимчив.Я недавно читалв коллегиидокладец о том,что в 40-х гг. писали:аплодисманы,мебели (множественноечисло) и т. д. Теперьв его статейкеоб Андреевевстретилосьслово мебели(мн. ч.) и в отчетео заседании— «аплодисманы».
Не явились наоткрытие ДомаИскусств: ФедорСологуб, Мережковский,Петров-Водкин.Мережковскийв это время былу меня и спорилс Шатуновским.Очень, оченьхочется мнепомочь Анненкову,он ужасно нуждается.Он пишет портретТихонова запуд белой муки,но Тихонов ещене дал ему этогопуда. По окончаниизаседания онподозвал меняк себе, увел вдругую комнату— и показалнеоконченныйакварельныйпортрет Шкловского(больше натуры— изумительносхвачено сложноевыражение глази губ, присущееодному толькоШкловскому)31.Мне страшновдруг захотелось,чтобы он докончилмой портрет.Я начал переделывать«Принципы худ.перевода», новдруг заскучали бросил.
21 ноября 1919 года.С. Ф. Ольденбургдал мне любопытнуюкнигу «TheLegend of Perseus» by E. Sidney Hartland*. Утромсегодня я проснулся,предвкушаяблаженство:читать этунезатейливую,но увлекательнуювещь; но нетогня, нет спичек,и я промучилсяоколо часу.Теперь дажепонять не могу,почему мне такхотелось читатьэту книгу.
* «Легенда оПерсее» Е.СиднеяХартланда(англ.).
23. Был у Кони.Бодр. Его недавноарестовали.Не жалуется.«Там (в арестантской)я встретилмиссионераАйвазова — имы сейчас жезаспорили сним о сектантах.Вся камераслушала нашученый диспут.Очень забавноменя допрашивал— какой-то мальчиклет шестнадцати.—Ваше имя, звание?—Говорю: академик.—Чем занимаетесь?..—Профессор..—А разве этовозможно?—Что?— Быть ипрофессороми академикомсразу.— Длявас, говорю,невозможно,а для меня возможно».
Старик забыл,что уже показывалмне стихи, которыебыли поднесеныему слушателями«Живого Слова»,—и показал вновь.
_________
Блок читалсценарий своейегипетскойпьесы (по Масперо)32.Мне понравилось— другим неочень. Тихоноввозражал: непьеса, нетдраматичности.Блок в объяснениеговорил непонятное:у меня там выведенцарь, которыйрастет вот так— и он начертилруками такуюфигуру V; апотом царистали растивот так: Λ...Очень забавенэпизод со стихами<...> служащемунашей конторы,Давиду СамойловичуЛевину. Когда-тоон снабдилБлока дровами,всех остальныхобманул. Но иБлок и обманутыечувствуюткакую-то надежду— авось пришлетеще дров. ТеперьЛевин завелальбом, и емунаперебойсочиняют стишкио дровах — Блок,Гумилев, Лернер.Блок сначаладумал, что онСоломонович,—я сказал ему,что он Самойлович,Блок тайкомвырвал страницуи написал вновь33.
_________
Горький оМережковском:он у меня, какфокстерьер,повис на горле— вцепилсязубами и повис.
_________
Я достал Гумилевучерез Сазоновадров — получилот него во времязаседания такуюзаписку:
(Вклеена записка,почерк Н. Гумилева.—Е. Ч.)
Дрова пришли,сажень, дивные.Вечная мояблагодарностьВам. ПойдублагодаритьП. В.
Вечно Ваш Н.Г.
П. В.— это ПетрВладимировичСазонов, чутьли не бывшийпристав, которыйтеперь в глазахписателей,художникови пр.— единственныйисточник света,тепла, красоты.Он состоитзаведывающимХозяйствомГлавАрхива— туда доставилидрова, он взяли распорядилсянаправить ихнам — в ДомИскусства.Какая нелепость,что Тихоновзаведует тамлитературой,а я... театром.
24 ноября 1919. Вчерау Горького, наКронверкском.У него Зиновьев.У подъезда меняпоразил великолепныйавто, на диванк-рого небрежноброшена роскошнаямедвежья полость.В прихожей явстретил Ольденбурга— он только чтовиделся с Зиновьевым.Я ждал, пока З.уедет (у Ходасевич),а потом пошелв столовую. Тампечник ставилпечку и ругалСоветскуюВласть за то,что им — мобилизованным— третий месяцне дают жалования.«Вот погоди,пройдет тутЗиновьев, я емускажу». З. прошел— толстый, невысокогороста. Печникза ним в прихожую.«Тов. Зиновьев,а почему?..» Зин.отвечал сиплыми сытым голосом.Печник воротилсяторжествуя:«Я ведь никогоне боюсь. Я самомувелик. князюВлад. Алекс.