играющий одновременнонесколькопартий. Потомоба заседаниясоединяются.Профессораи — мы. Средипрофессоровсидит некточерненький,который с пятогослова говорит:Наркомпрос,Наркомпрос,Наркомпрос.—К черту Наркомпрос!— рычу я и ни стого ни с сегоругаю это учреждение.Потом оказывается,что это и естьНаркомпрос.—Зеликсон, тотсамый, коегомы очень боимся,хотели бы всяческизадобрить ит. д. Я так и похолодел.Возвращаюсьоколо часу ночидомой — М. Б. худо,вся в поту, неспит ночейпять, головаболит очень,просит шерстянойплаток. Ложусьи, конечно, несплю. Вскакиваюутром — Женязамучена, уменя пальцыхолодные, идупилить дрова.
14 февраля. Нынешнийдень пуст — безкниг и работы.Связывал сломанныесани — послезавтраЖене ехать запайком в Балтфлот.Привязал ксаням ключ,звонок, обмоталих веревкой.Неприятноестолкновениес Штейном. Былу меня Гумилев.—Блок третьегодня рассказывалмне: «Странно!Член ИсполнительногоКомитета, любимыйрабочими писатель,словом, М. Горький— высказалочень неожиданныемнения. Я говорюему, что наОфицерской,у нас, околотысячи рабочихбольны сыпнымтифом, а он говорит:ну и черт с ними.Так им и надо!Сволочи!» Шествуяс Блоком поНевскому, мыобогнали Сологуба— в шубе и шапке— бодро и отчаянношагавшего порельсам — счемоданом. Онсейчас же заговорило французах—безо всякогоповода— «Вотфранцузы составляютсловари... Мы сАнаст. Николаевнойприехали вПариж... Я сейчасже купил себецилиндр»... Ивообще распекалнас обоих зато, что мы нефранцузы. <...>
15 марта 1920. Наднях скончаласьОльга ИвановнаДориомедова,мать МарьиКонст. Гржебиной.Я был на панихиде.Анненковапопросилинарисоватьпокойницу. Онвстал у гроба,за шкафом, такчто его никтоне видел; я глянул,вижу: плачет.Рисует и плачет.Слезы капаютна рисунок! Яподошел, емустало стыдно.«О какая милая,милая былабабушка!» —сказал он, какбы извиняясь.
20 марта. СкончалсяФедор ДмитриевичБатюшков. Впоследнее времяон был оченьплох. <...> Бедный,вежливый,благородный,деликатнейший,джентльменнейшийизо всей нашейколлегии. Япомню его почтимолодым: он былвлюблен в МариюКарловну Куприну.Та над ним трунила— и брала взаймыденьги дляжурнала «МирБожий». (Батюшковбыл членомредакции.) Онзакладывалимения — и давал,давал, давал.<...>
Вчера заседаниеу Гржебина —в среду. Я, Блок,Гумилев, Замятин,Лернер и ВарвараВасильевна.Началось стого, что Горький,сурово шевеляусами, сказалЛернеру: «Есливы на этой неделене принесете«Казаков»(которые заказаныЛернеру околополугода назад),я закажу ихкому-нб. другому».Лернер пролепеталчто-то о том,что через тридня работабудет законченавполне. Он говоритэто каждыйдень.— Где заказанныйвам Пушкин? —Я уже начал.—Но ведь на этойнеделе вы должнысдать... (На лицеу Лернера —ужас. Видно,что он и не начиналработать.) Потомразговор сГумилевым.Гумилев взялсяпроредактироватьАлексея Толстого— и сделал чертзнает что. Нарезалбеспомощнокнижку — сдали получил 20 000 р.Горький перечислилдо 40 ошибок ипромахов. Потом— разговор сБлоком. Блоквзялся проредактироватьЛермонтова— и, конечно,его работапрекрасна.Очень хорошоподобраны стихи— но статьянаписана нев популярно-вульгарномтоне, как нужноГорькому, а вобычном блоковском,с напраснымиусилиями принизитьсядо уровнямалокультурныхчитателей. ДляБлока Лермонтов— маг, тайновидец,сновидец, богоборец;для Горькогоэто «культурнаясила», «двигательпрогресса»,здесь дело нев стиле, а в сути.Положение Блока— трагическое.Чем большеГорький доказывалБлоку, что писатьнадо иначе:«дело не в том,что Лермонтоввидел сны, а втом, что он написал«На смертьПушкина», темгрустнее, надменнее,замкнутеестановилосьизмученноепрекрасноелицо Блока.
Замятин ещене закончилЧехова. Я — послезвериных трудовсдал, наконец,Некрасова.Когда мы с Горькимслучайно оказалисьв другой комнате— он очень огорченнои веско сказал:
— Вот наши писатели.Ничего не могут!Ничего. Нет,Корней Иваныч,ученые лучше.Вот мы вчеразаседали здесь— это люди! Ферзман,Ольденбурги Пинкевич! Какработают. А изписателей выодин. Я вамилюбуюсь... Да,любуюсь...
Он только чтополучил отУэльса письмо— и книжки,написанныеУэльсом,—популяризацияестественныхнаук2. ЭтоГорькому оченьдорого: популяризация.Он никак нехочет понять,что Блок созданне для популяризациизнаний, а длясвободноготворчества,что народубудет большедобра от одноголирич. стихотворенияБлока, чем отдесяти его жепопулярныхброшюр, которыемог бы написатьвсякий грамотныйполуталант,вроде меня.
После заседанияя (бегом, бегом)на Вас. Остр.на 11 линию — вМорской Корпус— там прочиталлекцию — и (бегом,бегом) назад— черт знаеткакую даль!Просветителииз-под палки!Из-за пайка! О,если бы далимне месяц —хоть раз за всюмою жизнь —просто сестьи написать то,что мне дорого,то, что я думаю!Теперь у меняесть единственныйдень четверг— свободныйот лекций. Завтра— в Доме Искусств.Послезавтра— в УправленииСоветов, Каплунам.О! О! О! О!
30 марта. Какпри НиколаеI, образовалсязамкнутый всебе классчиновничьей,департаментскойтли, со своимязыком, своиминравами. Появилсяособый жаргон«комиссариатскихдевиц». Говорят,напр., «определеннонравится», «онопределеннохорош» и даже«я определенноиду туда». Вместо—«до свидания»говорят: «пока».Вместо: «доскорого свидания»— «Ну, до скорого».
Вчера читаллекцию в Педагогич.ИнститутеГерцена —Каменноостровский66 — и обратноночью домой.Устал до судорог.Ночь почти неспал — и болитсердце.
Горький, помоему приглашению,читает лекциив Горохре (Клубмилиционеров)и Балтфлоте.Его слушаютгорячо, он говоритпросто и добродушно,держит себяв высшей степенидемократично,а его все боятся,шарахаютсяот него,— особеннов Милиции.— Непростой ончеловек! — объясняютони.
На днях Гржебинзвонил Блоку:«Я купил Ахматову».Это значит:приобрел еестихи. Дело втом, что к Ахматовойпринесли платье,к-рое ей внезапнопонравилось,о котором онадавно мечтала.Она тотчас же— к Гржебинуи продала Гржебинусвои книги за75 000 рублей.
Мы встретилиее и Шилейку,когда шли сБлоком и Замятинымиз «Всемирной».Первый раз вижуих обоих вместе...Замечательно— у Блока лицонепроницаемое— и только движется,все время, зыблется,«реагирует»что-то неуловимоевокруг рта. Нерот, а кожа возленоса и рта. И уАхматовой тоже. Встретившись,они ни глазами,ни улыбкаминичего не выразили,но там быловысказаномного. <...>
1 апреля 1920 г. Вотмне и 38 лет! Ужедва часа. Составляюкаталог ДетскихКниг для Гржебина— и жду подарков.Вечер. Днемспал под чтениеБобы (Боба читалСэттона Томсона),и мое старое,старое, староесердце болелоне так сильно.Отдохнуло.Потом пили чайс дивным пирогом:изюм, корица,миндалин. Вычисляли:изюм — из Студии,корица — изГорохра, патока— из Балтфлотаи т. д. Словом,для того, чтобыиспечь раз вгод пирог, нужнослужить в пятиучреждениях.Я спросил как-тоу Блока, почемуон посвятилсвое стихотворение
Шар раскаленныйзолотой
Борису Садовскому,которому онтак чужд. Онпомолчал иответил: — Садовскойпопросил, чтобыя посвятил ему,нельзя былоотказать.
Обычный пассивизмБлока. «Чтобыть должно,то быть должно».«И приходилосьих ставить настол»3.
10 апреля. Пертурбациис Домом Искусства.Меня вызвалиповесткой в«КомиссариатПросвещения».Я пришел. Там— в кабинетеЗеликсона —был уже Добужинский.Кругом немолодыееврейки, акушерскоговида, с портфелями.Открылосьзаседание. Нанас накинулисьсо всех сторон:почему мы неприписалиськ секциям,подсекциям,подотделам,отделам и проч.Я ответил, чтомы, писатели,этого дела незнаем, что мыи рады бы, но...Особенно горячоговорила однаакушерка —повелительным,скрипучим,аффектированнымголосом. Оказалось,что это тов.Лилина, женаЗиновьева. Мойответ сводилсяк тому, что «уВас секция, ау нас АндрейБелый; у Васподотделы, унас — вся поэзия,литература,искусство».Меня не удивилаэта страшнаяспособностьженщин к мертвомубюрократизму,к спору о формахи видимостях,безо всякойзаботы о сущности.Ведь сущностьясна для всякого:у нас, и толькоу нас, бьетсяпульс культурнойжизни, истиннопросветительнойработы. Всеклубы — существуютлишь на бумаге,а в этом зданиина Морскойкипит творческаябольшая работа.Конечно, нужнонас уничтожить.<...> Так страннослышать в связис этими чиновничьимиярлычками словоИскусство ивидеть средиэтих людей —Добужинского.
Вечером тогоже дня — вечерГумилева. Гумилевимел успех.Особенно аплодировалистихотворению«БушменскаяКосмогония».Во время перерываменя подзываетпролеткультскийпоэт Арскийи говорит, окруженныйдругими пролеткультцами:
— Вы заметили?
— Что?
— Ну... не притворяйтесь...Вы сами понимаете,почему Гумилевутак аплодируют?
— Потому чтостихи оченьхороши. Напишитевы такие стихи,и вам будутаплодировать...
— Не притворяйтесь,К. И. Аплодируют,потому что тамговорится оптице...
— О какой птице?..
— О белой... Вот!Белая птица.Все и рады... здесьнамек на Деникина.
Уменя закружиласьголова от такойидиотическойглупости, апоэт продолжал:
— Там у Гумилеваговорится:«портрет моегогосударя».Какого государя?Что за государь?4<...>
19 апреля. Сегоднявпервые я виделпрекрасногоГорького — иупивался зрелищем.Дело в том, чтопротив «ДомаИскусств» ужедавно ведетсяподкоп. Почемуу нас аукцион?Почему централизациябуржуазии?Особенно возмущалсянами Пунин5,Комиссаризобразительныхискусств. Почемумы им не подчинены?Почему мы, получаясубсидии у них,делаем какое-топостороннеедело, не соответствующеекоммунистическимидеям? и проч.
Горький с чернойширокополойшляпой в рукахочень свысока,властным исвободнымголосом:
«Не то, государимои, вы говорите.Вы, как и всякаявласть, стремитеськ концентрации,к централизации— мы знаем, кчему привелоцентрализациюсамодержавие.Вы говорите,что у нас в «ДомеИскусств»буржуи, а я вамскажу, что этовсе ваши жекомиссары ижены комиссаров.И зачем им ненаряжаться?Пусть людихорошо одеваются— тогда у нихвшей не будет.Все должныхорошо одеваться.Пусть и картиныпокупают нааукционе —пусть! — человекповесит картинку— и жизнь егоизменится. Онработать станет,чтоб купитьдругую. А нанападки, раздававшиесяздесь, я отвечатьне буду, они