и закрутитьдлинный, рыжийус (движениесудорожное,повторяемоетысячу раз). Мыс Замятинымсели за егостол — на котором(на особом подносике)дюжины полторыдлинных и коротких,красных и синихкарандашей,красные (текстутрачен.— Е.Ч.) (он пишеттолько — красными),Ибн Туфейль,только чтоизданный ВсемирнойЛитературой,—все в дивномпорядке. Надругом столе— груда книг.«Вот для библиотекиДома Искусств...я отобрал книги...вот...» —сказалон мне. Он сухи мне чужд. Мыотлично и спорозанялись сЗамятиным.Замятин, каквсегда, сговорчив,понятлив, работящ,easy going* — отобралистихи, прозу.Потом пришелДобужинскийи Горький. Горькомуприносилиписьма (междупрочим отФилософова?),он подписывал,выбегал, вбегал— эластичен,как всегда (унего всегда,когда он сидит,чувствуетсяготовностьвстать и пойти:зовут, напр., ктелефону, иликто пришел, онсейчас: идет,скажет и назад— продолжаетту же канитель).«Слаб номер«Дома Искусств».Как сказал быТолстой — безизюминки. Да,да. Нет изюминки.Зачем статьяБлока?.. Нет, нет.Как будто вбезвоздушномпространстве»(он сделал лицонежным и сладким,чтобы не звучалокак выговор).Я сказал ему,что у публикидругое чувство,что в «ДомеЛитер.», напр.,журнал оченьхвалили, чтоя получаюприветственныеписьма, чтостатья Замятина«Я боюсь» пользуетсяобщим фавором,и разговор, каквсегда у Горького,перешел наполитику. И,как всегда, онпонес ахинею.Наивные люди,редко встречавшиеГорького, придаютпоначалу большоезначение тому,что говоритГорький о политике.Но я знаю, с какимавторитетными тяжелодумнымвидом он повторялв течение этихдвух лет самыенесусветныесплетни и пуффы.Теперь он говорилоб ультиматуме,о том, что в 6 часовможет начатьсяпальба, о том,что большевикамнесдобровать.Заговорилиоб арестеАмфитеатрова.«Боюсь, что емупомочь будеттрудно, хотякакая же за нимвина? Я понимаюДан — тот печаталпрокламациии проч., но Амфитеатров...одна болтовня...»То же думаю ия. Амф. нужнатолько реклама,потом 20 лет онбудет в каждомфельетонеписать об ужасахЧрезвычайкии изображатьсебя политич.мучеником. Ну,пора за Блока— уже рассвело.Боюсь, что ону меня вял имертв.
*Добродушен(англ.).
9 марта. Среда.Больше всегопоразило меняв деревне то,что мужик, угощаяменя, нищего,все же называлменя кормилец.«Покушай,кормилец»...«Покушай,кормилец...» Ввоскр. был я уГржебина. Онлежит зеленый— мертвец: егодоконали большевики.Он три годауложил работы,чтобы дать дляРоссии хорошиекниги; сколькозаседаний,комиссий длявыработкиплана, сколькоденег, тревог.Съездил заграницу, напечаталдесятки книг— в переплетах,с картинками,и — теперь всепровалилось.«Госуд. Издательство»не хочет взятьу него эти книги(которые былизаказаны емуГос. Изд-вом),придираяськ каким-то пустякам.Все дело в том,что во главеизд-ва стоиткрасноглазыйвор Вейс, которыйслужил когда-тоу Грж. в «Шиповнике».Теперь от негозависит судьбаэтого большогои даровитогочеловека.—Вчера былозаседание Проф.Союза Писателейо пайках. Блоксидел рядомсо мною и перелистывалГржебинскоеиздание «Лермонтова»,изданного подего, Блока,редакцией7.«Не правда литакой Лермонтов,только такой?— спросил он,указывая портрет,приложенныйк изданию.—Другие портреты— вздор, толькоэтот...» Когдаголосовали,дать ли паекОцупу, Блок былпротив. Когдазаговорилио Павлович —он: «Непременнодать». Мы с Замятинымсбежали с заседания«Всемирной»и бегом в ДомИскусств вкнижный пункт.Я хочу продатьмои сказки —т. к. у меня нигроша, а нужнополторастаили двеститысяч немедленно.Каждый деньнам грозитголод. <...>
30 марта. Завтрамое рождение.Сегодня всеутро читалНью-Йоркскую«Nation» и Лондонское«Nation and Athenaeum». Читалс упоением:какой культурныйстиль — всемирнаяширота интересов.Как остроумнаполемика БернардаШоу с Честертоном.Как язвительныстатьи о ЛлойдДжордже!
Новые матерьялыо Уоте Уитмэне!И главное: каксблизилисьвсе части мира:англичане пишуто французах,французы откликаются,вмешиваютсягреки — всенации тугосплетены, цивилизациястановитсяширокой и единой.Как будто менявытащили излужи и окунулив океан!
Отныне я решилне писать оНекрасове, некопаться влитературныхдрязгах, а смелоприобщитьсяк мировой литературе.Писать для«Nation» мнелегче, чем для«Летописи ДомаЛитераторов».Буду же писатьдля «Nation».Первое, чтоя напишу, будет«Честертон».
31 марта. Я вызвалдуха, которогоуже не могувернуть в склянку.Я вдруг послеогромногоперерыва прочитал«Times» — и весьмир нахлынулна меня.
1 апреля. Моерождение. <...>Я опять не спал:Замятин сказалмне, что в СоюзеПисателейпронесся слух,будто я заработална изданииРепина, междутем как я ниодной копейкиза работу неполучил и ненамерен получить.Это так взволноваломеня, что я всюночь лежал сголовной болью.<...>«Far from the madding Crowd»*блаженство,но автор несливается сгероями (какв «Анне Карениной»),а стоит в сторонеот них — щеголяяизысканностьюсвоих фраз,своим классическимобразованиеми проч. Вчерашнийфельетон Лемкев «Правде»сослужил огромнуюслужбу журналу«Начала». Книжки,о которых печатаютсяругательствав «Правде»,тотчас же привлекаютсочувственноевнимание публики.Стоило толькомосковским«Известиям»напечататьругательствапо адресу«ПетербургскогоСборника», каккнига эта пошланарасхват! Дочего гнусенфельетон О. Л.Д'Ора о неизданныхпроизведенияхПушкина!
* «Вдали отобезумевшейтолпы» (англ.).
25 апреля. Сегоднявечер Блока8.Я в судороге.3 ночи не спал.Есть почтинечего. Сегодняна каждогопришлось покрошечномукусочку хлеба.Коля гуделнеодобрительно.—Беда в том, чтоя лекцией своейсовсем недоволен.Я написал оБлоке книгуи вот теперь,выбирая длялекции из этойкниги отрывки,замечаю, чтохорошее читатьнельзя в театре(а мы сняли ТЕАТР,Большой драматический,бывш. Суворинский,на Фонтанке),нужно читатьобщие места,то, что похуже.Это законтеатральныхлекций. Моимногие статьипотому и фальшивыи неприятныдля чтения, чтоя писал их каклекции, которыеимеют своизаконы — почтите же, что и драма.Здесь должнобыть действие,движение, борьба,азарт — никакихтонкостей, всеплощадное.Вчера я позвалКолю — и с больнойголовой прочиталему свою лекцию.Если бы он сказал:хорошо, я легбы спать и вообщеотдохнул, ноон сказал плохои вообще во всевремя чтениясмотрел на меняс неприязнью.«Все это не то.Это не характеристика.Все какие-тофразы. Блоксовсем не такой.И как отрывисто.Прыгают какие-токусочки».
Его приговорпоказался мнестоль же верным,что я взмылилсебя кофеиноми переклеилвсе заново. Нонастоящейлекции опятьне получилось...Уже половинаседьмого. Ясовершил туалетосужденногок казни: нагуталинилботинки, наделодну манжету,дал выгладитьбрюки и иду.Сердце болит— до мерзости.Через ½ часаначало. Что-тоя напишу сюда,когда вернусьвечером? Помогимне Бог. Сегоднямне вообщевезло. Я добылчашки для чаепития,стаканы, восстановилапрельскиймурманскийпаек,— и вотиду!
_________
А вечером ужас— неуспех. Блокбыл ласков комне, как к больному.Актеры всеокружили меняи стали говорить:«наша публикане понимает»и пр. Блок говорил:«Маме понравилось»,но я знал, чтоя провалился.Блок настоял,чтобы мы снялисьу Наппельбаума9,дал мне цветокиз поднесенныхему, шел со мнойдомой — но япровалился.<...>
Пасхальнаяночь. С 31 апреляпо 1 мая. Зазвонили.Складываючемодан. Завтраеду. <...> утром— я почти не елничего. Писалцелую кучубумаг для Горького— чтобы он подписал.Потом в ДомИскусств: продиктовалэти бумагиКоле, он писалих на машинке.По дороге вспоминал,как Пильнякночью говорилмне:
— А Горькийустарел. Хорошийчеловек, но —как писательустарел.
Из Дома Искусств— к Горькому.Он сумрачен,с похмельяочень сух. Просмотрелписьма, приготовленныедля подписи.«Этих я не подпишу.Нет, нет!» Ипосмотрел наменя пронзительно.Я залепетало голоде писателей...«Да, да, вот ясейчас письмополучил — пишут»(он взял письмои стал читать,как мужики издеревни в городнесут назадпортьеры, вещи,вышивки, которыенекогда онивыменяли напродукты,— ипросят в обмен— хлеба и картошки).Я заговорило голоде писателей.Он оставалсянепреклонен— и подписалтолько моибумаги, а нете, которыесоставленыСазоновым иИоффе. Оттудая к Родэ. Гигант,весь состоящийиз животов иподбородков.Черные маслянистыеглаза. Сначалазакричал: приходитево вторник, нопотом, узнав,что я еду завтра,милостивопринял меняи даже удостоилразговора.Впрочем, этобыл не разговор,а гимн. Гимн вославу одногочеловека,энергичного,благородного,увлекающегося,самоотверженного,—и этот человек— сам Родэ.— Уменя капиталыв City Bank, в CommercialAmerican Trust*... и т. д. Я человекнезависимый.Мне ничего ненужно. Я иностранныйподданный изавтра же могбы уехать заграницу — и жилбы себе припеваючи...Но меня влечеттворчество,грандиозныйразмах. Чтобудут делатьмои ученые(он раз восемьсказал «моиученые»). Я всесоздал сам, яначал без копейки,без образования,а теперь у менямиллионы долларов,вы понимаете?— теперь я знаю8 языков — и т.д. и т. д. Когдая уходил отнего, он (нефигурально)похлопал меняпо плечу и сказал:
—Жаль, что уезжаете.Я бы вас угостил.Я всегда почиталваш талант.
Квартира у негодлинная, узкая.Есть лакей,которому онсказал:
— Можешь идти.Но в 12 час. придешьодевать меняк заутрене.
В гостинойкуличи и выпивка.
— Это для прислуги,—сказал он. Идействительно,приходиликакие-то люди,и он наделялих куличами.
* Городскойбанк, Американскийкоммерческийтрест (англ.).
1-ое мая. Поездкав Москву. Блокподъехал вбричке ко мне,я снес внизчемодан, и мыпоехали. Извозчикудали 3 т. рублейи 2 фунта хлеба.Сидели на вокзалечас. У Блокаподагра. За двачаса до отбытия,сегодня утромон категорическиотказалсяехать, но я уговорилего. Дело в том,что дома у негоплохо: он знаетоб измене жены,и я хотел еговытащить изэтой атмосферы.Мы сидели с нимна моем чемодане,а на площадишло торжество— 1-го мая. Ораторы.Уланы. Он встали пошел посмотреть— вернулся:нога болит. Ввагоне мы говорилипро его стихи.
— Где та, которойпосвящены вашистихи «Через12 лет»10.— Я надеюсь,что она ужеумерла. Сколькоей было бы леттеперь? Девяносто?Я был тогдагимназист, а