своими средствами...У него желудокбыл плох...
Когда он ушел,Горький сказал:
— Хороших мстителейвоспитываетСоветскаяВласть. Это сынд-ра Чернышева.И догадалсяон верно, егоотец действительноне расстрелян,но умер. Умер.Это он верно.Угадал.
Потом доложилио приходеСерапионовыхбратьев, и мыпрошли в столовую.В столовойсобрались:Шкловский(босиком), ЛеваЛунц (с брит.головой), франтоватыйНикитин, КонстантинФедин, МишаСлонимский(в белых штанахи с открытымворотом), Коля(в рубахе, демонстр.залатанной),Груздев (стросточкой).
Заговорилио пустяках.—Что в Москве?— спросил Горький.—Базар и канцелярия!—ответил Федин.—Да, туда попадаешь,как в паутину,—сказал Горький.—Говорят, Ленинодержал блестящуюпобеду. Он прямотак и сказал:нужно отложитькоммунизм летна 25. Отложить.Те хоть и возражали,а согласились.—А что с Троцким?— Тр. жестокоболен. Он награнице смерти.У него сердце.У Зиновьеватоже сердцебольное. У многих.Это самоотравлениегневом. Некийфизиологическийфактор. Средиинтеллигентныхработниковзаболеванийменьше. Но бывшиерабочие — вследствиенепривычкик умств. трудуистощены докрайности.Естественноеявление.
Н. Н. Никитинзаговорил оченьбойко, медленно,солидно — живешьстарым запасомидей, истрепалсяи т. д.
Горький: — Ах,какого я слышалвчера куплетиста,талант. Он дажепотеет талантом:
Анархист с менястащил
Полушубоктеткин.
Ах, тому ль егоучил
Господин Кропоткин.
И еще пел марсельезу,вплетая в неемотивы из «Славьсяты, славься!».
Н. Н. Никитин итут нашел нужноеслово, чему-топоддакнул, счем-то не согласился.Федин рассказал,как в Москвеего большевсего поразило,как мужик влезв трамвай соглоблей. Всекричали, возмущались— а он никакоговнимания.
— И не бил никого?— спросил Горький.
— Нет. Проехалкуда надо, прошелчерез вагони вышел на переднейплощадке.
— Хозяин! — сказалГорький.
— Ах, еще о деревне,—подхватил Федини басом оченьживо изобразилизмученнуюгородскуюдевицу, котораяпринесла вдеревню мануфактуру,деньги и проч.,чтобы достатьсъестного.«Деньги? — сказалаей баба.— Поди-касюда. Сунь руку.Сунь, не бойся.Глубже, до дна...Вся кадка уменя ими набита.И каждый деньмуж играет вочко — и выигрываеттысяч 100—150». Барышняв отчаянии, ноулыбнулась.Баба заметилау нее золотойзуб сбоку. «Чтоэто у тебя такое?»— «Зуб».— «Золотой?Что ж ты егосбоку спрятала?Выставила бынаперед. Вотты зуб бы мнеоставила. Оставь».Барышня взялавилку и отковырялазуб. Баба сказала:«Ступай вниз,набери картошкисколько хошь,сколько поднимешь».Та навалиластолько, чтоне поднять.Баба равнодушно:«Ну отсыпь».
Горький на этосказал: «Вчерая иду домой.Вижу в окнесвет. Глянулв щель: сидитчеловек и ремингтонподчиняет.Очень углубленв работу, лицоосвещено. Подошелмилиционер,бородатый, тожев щель, и вдруг:
— Сволочи! Чегопридумали! Малоим писать, каквсе люди, нет,им и тут машинанужна. Сволочи.
Потом Горькийзаговорил орассказах этихмолодых людей.Рассказы должнывыйти под егоредакцией виздательствеГржебина. Заглавие«Двадцатьпервый год».
«Позвольтеподелитьсямнениями осборнике. Нев целях дидактических,а просто так,п. ч. я никогданикого не желалпоучать. Начнус комплимента.Это очень интересныйсборник. Впервыетакой случайв истории литературы:писатели, ещенигде не печатавшиеся,дают литературнозначительныйсборник. Любопытнаякнига, всяческилюбопытная.Мне как бытовикуочень дорогее общий тон.Если посмотретьповерхностно:контрреволюционныйсборник. Но этохорошо. Этоочень хорошо.Очень сильно,правдиво. Естькакая-то историяв этом, почтифизическиощутимая, живаяи трепетная.Хорошая книжка».
Очень многоговорил Горькийо том, что в книге,к сожалению,нет героя, нетчеловека:
«Человек преданв жертву факту.Но мне кажется,не допущенали тут в умалениичеловека некотораяошибочка. Кожныераздраженияне приняты лиза нечто другое?История сыронизировала,и очень зло.Казалось, чтореволюциядолжна бытьторжествомидей коллективизма,но нет. Рольличности оказаласьогромной. Например,Ленин или ЛлойдДжордж. А у васгерой затискан.В кажд. данномрассказе недостатоквнимания кчеловеку. Авсе-таки в жизничеловек своючеловечью рольвыполняет...»
Поговоривдовольно нуднона эту привычнуютему, Горький,конечно, перешелк мужику.
«Мужик, извинитеменя, все ещене человек. Онне обещает бытьтаковым скоро.Это не значит,что я говорюв защиту СоветскойВласти, а в защитуличности. Героевмало, часто онизоологичны,но они есть,есть и в крестьянстве— рождающемсвоих Бонапартов.Бонапарт дляданной волости...
Я знаю, что и вЧрезвычайкеесть герои.Носит в известкекостей своих— любовь к человеку,а должен убивать.У него мордапятнами идет,а должен. Тутсугубая Достоевщина...Недавно тутсидел человеки слушал рассказычекиста. Тотпохвалялсячерт знаеткаким душегубством.И вдруг улыбнулся.Все-таки улыбнулся.Тот человекобрадовался:«Видите, дажечекист улыбнулся.Значит, и в немчеловеческое».Это вроде луковицыу Достоевского(«Бр. Карамазовы»).Луковички —и от них надоотрешиться.(Вообще в этойречи, как и вовсех его статьяхи речах, оченьчасто это нудноенадо,а ондумает, что онне дидактик!)Не забудьтеи о женскомполе. Там тожемного героев.Вот, напр., одна— в Сибири: супрямствомзвонит в своймаленькийколокольчик:«Это не так».Звонит: «Этоне так! Я несогласна!» Всемы в мир пришли,чтобы не соглашаться.Гредескулав герои не возведешь.Человек у васчересчур запылен».
Вся эта речьособенно кочевряжилаШкловского,который никакихидеологий ивообще никакихнадо не признает,а знает только«установкуна стиль». Онсидел с ироническойулыбкой и нервноковырял пальцемв пальцах правойбосой ноги,вскинутой налевую. Наконецне выдержал.«Я думаю, АлексейМаксимович,—сказал он глухо,—человек здесьзапылен оттого,что у авторовбыли иные задачи,чисто стилистическогохарактера.Здесь установкана стиль».
— Я принял этово внимание.Но за этим остаетсяеще то, о чем яговорю. <...>
8 июня. Забылзаписать, чтóв воскрес. Горькийговорил о Сургучеве.Я прочитал в«Последи. Известиях»преглупыйфельетон Сургучева«М. Горький».В фельетонесказано, чтоГорький привыксидеть набриллиантовыхтронах и вообщенетерпим кчужому мнению,будто бы он,Сургучев, разошелсяс Горьким послеодного пустяковогоспора.
— Охота вамбыла водитьсяс таким идиотом!—сказал я.
— Нет, он человекдаровитый,—сказал Горький.—У него естьхорошая повесть.(Он назвал заглавие,я забыл.) <...>
3 июля. Мы ужедве недели вХоломках. Ябегаю по деламколонии и ничегоне делаю. <...>
За40 дней я 30 разездил в городна гнуснойлошади и нателеге, которуюиз деликатностизовут толькобедой, а не чумой,дыбой.
5 июля. Я единоличнодобыл КолониюБельское Устье,добыл сад, из-засада я ездилв город 4 раза,из-за огорода1 раз, из-за покосов4 раза (спервадали, потомотняли), добылдве десятиныржи, десятинуклевера, добылдвух лошадей,жмыхи, я одинбезо всякойпомощи. Радименя по моейпросьбе Зайцевотделал верхдля колонии,устроил кухню,починил окнаи замки на дверях.Я добыл фураждля лошадей— и, что главное,добыл второйпаек для всехчленов колониии их семейств— паек с сахароми крупой.
Все это мучительнаянеподсильнаяодному работа.Из-за этого ябыл в Кремле,ездил в Псков,обивал порогив Петербургскихканцеляриях.<...> Здесь на менясмотрят какна приказчикаи говорят:
— Когда же будутдрова? КорнейИв., вы принялимеры, чтобыбыли дрова?<...> Добужинскогоя не понимаю:такой джентльмен,художник сголовы до ног— неужели онбудет настаивать,чтобы все этиотвратительныепорядки, в которыхнет ни справедливости,ни уваженияк чужому труду,продолжались.<...>
6 июля. Бедныездешние учительницы!В БельскомУстье советскаявласть далаим школу дляколонии. В двухнебольшихкомнаткахютятся 30 девочеки 8 учительниц.Одиночествани у одной. Никнижку почитать,ни полежать.Девочки грубые,унылые, с пошлымиумишками взрослыхмещанок. Ниигры, ни песниих не интересуют.Души практические— до смешного.Учительницаестествоведенияпозвала, напр.,девочек наэкскурсию.Хотела объяснитьим возникновениегрибов, побеседоватьо грибнице ит. д. Даже приготовиламикроскоп. Нодевочек во всемэтом интересовалоодно: грибы.Каждая норовиласобрать побольше,нанизать ихна нитку, и ниодну не заинтересовалини клеточки,ни ядрышки,ничего. На следующийдень пошлисобирать травыдля гербария.Девочки собиралитолько одинзлак: тмин, изкоторого ивылущивалисемечки,— остальноеих не интересовалонисколько.Учительницытоже не гении:когда ни подойдешьк школе, из нееиз окон уныловисят мокрыечулки — сохнут.<...>
10 июля. Сегодняменя оченьвзволновалавстреча скрестьяниномОвсянкиным.Это хитроватыйактер, талантливый,прелестно-изящный.Речь его — бисер.Подъезжая кХоломкам, оностановился,слез с тележкии рассказалмне историюс князем Гагариным.История ужасная.«Вот на этомсамом местебыла моя рожь,когда евонныйдом еще строился.Были четыреполосы его,пятая моя. Я свесны сказалему: — Вашесиятельство,не троньте моюрожь, не сомнитеее.— Нет, нет,не беспокойся,я ее даже колышкамиотгорожу.—Приходит лето,иду я сюда, вижуна моей полосе— каменья. Князьсвалил на моюполосу каменьядля постройки.Я к нему. Егонет. Застаюкнязя Льва, егосына.— Вашесиятельство,я к вашей милости.—Чего тебе, Игнаша?— Неправильновы с моей рожьюпоступили...—Я, дорогой, ничегоне знаю... вотприедет отец,разберет...—Через деньприхожу я опять— к старику:ваше сиятельство,так и так. Вдругмолодой каккинется наменя: — А, мерзавец,ты опять пришел!— как начнетменя душить— своротил мнешею и все душит...а потом схватилменя за волосыи сует мою мордув каменья. Народкругом стоит,смотрит — каменщикииз Петербургабыли приехатчи— а он меня мордойтак и тычет.Кровь по мордебежит, что вода.Я только и говорю:ваше сиятельство!ваше сиятельство!а он испугался— отпустилменя, да привсем народена колени: —Игнаша, простименя, видишь,я старик, я князь,а перед тобойна коленях.—А я ему говорю:— Я вас, вашесиятельство,не просил, чтобывы предо мнойна колени стали.Вы сами пособственнойволе стали.—Тут он и Левавдруг кинулисьна меня сноваи стали загонятьменя в домик— в этот беленький.А я вырываюсь,кричу: караул!