думаю: убьют.Но они впихнулименя в дверь,князь вынулрубль и даетмне: — Вот тебе,прими и не сердись.—Я сказал ему:— Не нужно мнерубля; ты именитыйчеловек, князь,а с побирашкойсвязался. Стыднотебе.— А кровьтечет. Я к ручью.А шея не ворочается.Хочу словосказать, голосунет. ДокторФеголи лечилменя, лечилмесяца два* —и он вам скажет.А я пошел к НиколаюУгоднику и сталмолиться: НиколайУгодник, поломайему либо руку,либо ногу. Такпо-моему и вышло.Он сломал себеногу. Я к немуподошел: — Апомнишь, вашесиятельство,как ты мне шеюдушил? Вот тебяГосподь и наказал.
* Доктор Феголи,к которому яобратился засправкой, подтвердилмне в точностивсе рассказанноеОвсянкиным.—Примеч. автора.
А потом, когдаизделаласьреволюция, мыпришли всеокруг стали,а он вышел иговорит: «Товарищи,я вас никогдане забижал,будьте милостивы,не губите меня».А мы думаем:«ладно!» А оннас и конямитоптал и безрубля не выходи,все штрафовал.То овцу поймает,то корову. «Я,—говорит,— обведуХоломки этакойрешеткой и наней ножи приноровлю,чтобы ваши овцыносом тыкались— и кровавились».А мы думаем:«ладно». Воти дотыкались.Дочка его СофьяАндреевнаходит, бывалича,по избам: «дай,Иван Федосеевич,хлебца», «дай,Анна Степановна,хлебца». Отрежешьей кусочек, онав муфточку:«спасибо, благодарютебя», и рукужмет. А преждек ней не подступись.Было рукой недостать».
Это все меняочень взволновало.Я никак не ожидал,чтобы либеральнейшийкнязь, профессорвдруг дошелдо такого мордобоя.Я думал, чтоэто было с нимтолько раз, впылу горячности,в виде припадка,но в тот же деньЛуша рассказаламне, что он этакимже манеромдушил Лизавету.
Сегодня я написалКоле укоризненноеписьмо. Онзашалопайствовал.Хочу, чтобопомнился17.
15 июля. Я сталформеннымприказчикомКолонии. <...> Добылдля НародногоДома керосину.Ура! Удалосьсделать так,что нам далии рожь, и овсянуюмуку. Везу и тои другое в Холомки.Перед этимчитаю в ДетскойБиблиотекелекцию о Достоевском.Присутствуетвся интеллигенциягорода. <…>Спрашиваю уг-жи Добужинской:кто разделитпривезенныемною продуктына 26 частей? <…>
— Пусть разделитпродукты М Б(так как на М Блежит заботао шестерых —у нее ребеноки нет служанки)— Я ответил:тогда у васбудет два приказчика.Чуковский будетпривозить вампродукты. Чуковскаябудет их делить.А вы с АннойГустав. их есть.Это и есть настоящееразделениетруда.
Тут я ушел изаплакал. С. А.увела меня ксебе и утешала.Плакать былоот чего. Проходитлето. Единственноевремя, когдаможно писать.Я ничего непишу. Не взялпера в руки.Мне нужен отдых.Я еще ни на одиндень не былсвободен отхлопот и забото колонии. Аколонии и нету.Есть самоокопавшиесядачники, которыене только ничемне помогли мне,но даже дразнятменя своимбездействием.Как будто нарочно:работай, дурачок,а мы посмотрим.<…>
6 августа. Ночь.Коля на именинаху Б. П. Ухарского.Здесь в деревнечто ни день, тоименины. Мыздесь околомесяца, но мыуже праздновалиименины Пети,священника(отца Сергия),г-жи Добужинской,учительницыОльги Николаевныи т. д. и т. д. Всеэто мне чуждодо слез, и меняиногда разъяряет,что Коля вотуже большемесяца ничегоне делает, атолько справляетименины полузнакомыхлюдей. Дождь,ветер. На столеу меня Блок, D.G. Rossetti, «Cristabell» Колриджа,«Бесы» Достоевского— но никогда,никогда я небыл так далекот литературы,как в это подлоелето. Я здесьне вижу никого,кому бы все этобыло хоть вмалой меренужно, а ежедневныестолкновенияс Анной Густавнойи прочая канительне располагаетк работе надБлоком. Сейчася читал Гершензона«Видение Поэта»—книжка плоскаяи туповатая,несмотря насвой видимыйблеск. Почему,не знаю, но привсем своемобразовании,при огромныхзаслугах, Гершкажется мнечеловеком безвысшего чутья— и в основесвоей резонером(еврейскаячерта) и тембольнее, чтоон высказываетмысли, которыедороги мне.
Сегодня событие:приезд Ходасевичей.<…>
7 авг. Лида написалапьесу о Холомках.Очень забавную18.Добужинскийсделал оченьмного рисунков:написал масломсвоего сынаДодю — в комнате— с краснойкнижкой, нарисовалуглем княжну(очень похоже,но обидно длянее — слишкомпохоже, немолодаяи черная), Милашевского(блистательныйрисунок) и несколькокарикатур:княжна на лошадивместе с зевающимБорисом Петровичеми пр. Все этоочень хорошо.Но когда заговариваешьс ним о хозяйстве,он морщится— и норовитпеременитьразговор. Емуне хочется ниволноваться,ни работатьдля общегодела. <…>
11 авг. Толькочто вошел Добужинскийи сказал, чтоБлок скончался.Реву — и что де(оторван кусокстраницы. — Е.Ч. )
12 августа.Никогдав жизни мнене было такгрустно, каккогда я ехализ Порхова —с Лидой — налинейке мельничихи— грустно досамоубийства.Мне казалось,что вот в Порховя поехал молодыми веселым, аобратно еду— старик, выпитый,выжатый — такойже скучный, както проклятоедерево, котороеторчит за верстуот Порхова.Серое, сухое— воплощениездешней тоски.Каждый дом впроклятойСлободе, казалось,был сделан изскуки — и всеэто превратилосьв длинную тоскупо Алекс. Блоку19.Я даже не думало нем, но я чувствовалболь о нем — ипросил Лидуучить вслухангл. слова,чтобы хотьнемного неплакать. Каждыйдом, кривой,серый, говорил:«А Блока нету.И не надо Блока.Мне и без Блокаотлично. Я изнать не хочу,что за Блок».И чувствовалось,что все этисволочные домаи в самом делесожрали его— т. е. не как фразачувствовалась,а на самом деле:я увидел светлого,загорелого,прекрасного,а его давятдомишки, гдевши, клопы, огурцы,самогонка и— порховская,самогоннаяскука. Когдая выехал в поле,я не плакал оБлоке, но просто— все вокругплакало о нем.И даже не о нем,а обо мне. «Вотедет старик,мертвый, задушенный— без ничего».Я думал о детях— и они показалисьмне скукой.Думал о литературе— и понял, чтов литературея ничто, фальшивыйфигляр — неумеющий по-настоящемуи слова сказать.Как будто сБлоком ушлокакое-то очарование,какая-то подслащающаяложь — и всескелеты наружу.—Я вспомнил, какон загорал,благодатно,как загораюточень спокойныеи прочные люди,какое у негобыло — при кажущейсяокаменелости— восприимчивоеи подвижноелицо — вечнобыло в еле заметномдвижении, зыблилось,втягивало всебя впечатления.В последнеевремя он невыносил Горького,Тихонова — иего лицо умиралов их присутствии,но если вдругв толпе и толчее«ВсемирнойЛитературы»появляетсядорогой емучеловек — нухоть Зоргенфрей,хоть Книпович— лицо, почтине меняясь,всеми порамивтягивало то,что ему былорадостно. Затри или четырешага, преждечем податьруку, он делалприветливыеглаза — преждечем поздороватьсяи вместо приветапросто констатировал:ваше имя и отчество:«Корней Ив.»,«Николай Степ.»,произнося этоимя как здравствуйте.И по телефону6 12 00. Бывало, позвонишь,и раздается,как из могилы,печальный игустой голос:«Я вас слушаю»(никогда неиначе. Всегдатак). И потом:Корней Иваныч(опять констатирует).Странно, чтоя вспоминаюне события, авот такую физиологию.Как он во времячтения своихстихов — (читалон всегда стоя,всегда безбумажки, ровнои печально) —чуть-чуть переступитс ноги на ногуи шагнет полшаганазад; — как оноднажды, когдаЛюбовь Дм. прочитала«Двенадцать»— и сидела вгостиной ДомаИскусств, вошелк ней из залыс любящим ивосхищеннымлицом. Как лет15 назад я виделего в игорномдоме (был Иорданскийи Ценский). Онсидел с женоюО. НорвежскогоПоленькой Сас,играл с нею влото, был пьяни возбужден,как на Вас. Островеон был на представлениипьесы Дымова«Слушай Израиль»и ушел с Чулковым,как у Вяч. Иванована Таврической,на крыше, ончитал свою«Незнакомку»,как он у Сологубачитал «СнежнуюМаску», как уОстрогорскогов «Образовании»читал «Надслякотью дороги».И эту обреченнуюпоходку — ивсегдашнююневольнуювеличавость— даже когдазабегал в «ДомЛит.» перехватитьстакан чаю илибутерброд —всю эту непередаваемуюсловами атмосферуБлока я вспомнил— и мне сталострашно, чтоэтого нет. Вмогиле егоголос, его почерк,его изумительнаячистоплотность,его цветущиеволосы, егознание латыни,немецкогоязыка, его маленькиеизящные уши,его привычки,любви, «егодекадентство»,«его реализм»,его морщины— все это подземлей, в земле,земля.
Самое страшноебыло то, что сБлоком кончиласьлитературарусская. Литератураэто работапоколений —ни на минутуне прекращающаяся— сложнейшеевзаимоотношениевсего печатногос неумирающейв течение столетиймассой — и...(страница недописана.— Е.Ч.)
В его жизни небыло событий.«Ездил в BadNauheim». Он ничегоне делал — толькопел. Через негонепрерывнойструей шлакакая-то бесконечнаяпесня. Двадцатьлет с 98 по 1918. И потомон остановился— и тотчас жестал умирать.Его песня былаего жизнью.Кончиласьпесня, и кончилсяон.
_________
<...>Худ. отделв 1 ½ года. Двухкоров.
Лит. отдел добылв 1 месяц: Молочныйпункт. На кажд.члена колониипо бутылкемолока. Паекдетской колонии(сахар, рожь,крупа и т. д.).Огород. Сад.3 лошадей. 2 дec.ржи. 1 десят.клеверу. Ежемесячноеполучениежмыхов.
Организовалприток колонистов.Распропагандировалколонию.
Добуж. называетменя «неврастеником»,«опасным иутомительнымчеловеком».Он говорит, чтомне везет втакого родаделах. Сам ондействительнотрогательнои патетичнов них беспомощен.Так-таки недостал пайков,не отвоеваллошадей, непослал никогоза дровами. Онне знает, чтодля того, чтобывезло, нужно:
1. встать в 5 час.утра.
2. бегом побежатьна мельницу— за хомутом.
3. побежать вЗахонье заупряжью.
4. оставить семьюбез хлеба.
5. прошататьсяне евши поучреждениям.
6. вернутьсядомой и услышать
— В прошломгоду здесьжилось хорошои сытно, а теперьприехали «литераторы»— и всюду грязь,шум и проч.
20 или большеавгуста. БылМстислав Валериановичу меня. Едватолько я сталчитать емуотрывки из этойтетради, онсказал, что всеэто «кухонныемелочи» и чтоя совершу пошлость,если кому-нибудьпокажу изложенноездесь.
(Вклеен лист.—Е. Ч.)
МОЙ ОТЗЫВ ОРАБОТЕ АМФИТЕАТРОВА.ЭТОГО ОТЗЫВААМФ. НИКОГДАНЕ МОГ МНЕ ПРОСТИТЬ.
В статейкеАмфитеатровамного вычур.Если нужносказать: «вскореон умер», авторпишет: «судьбанастигла егобыстрою смертью».Ему нравятсятакие выражения,