нас и сия великияславы, что мыначинаем»1он толкует так,будто я желаюсчитать себяосновоположником«формально-научногометода», а междутем эта фразаотноситсяисключительнок Некрасову.
Тынянова книжкао Достоевскоммне нравится2,и сам он — всезнающий,молодой, мненравится. Ужеженат, бедный.
Потом Моргенштернчитал по нашемупочерку —изумительно:Анненкову,которого видитпервый раз,сказал: «У васпо внешностислабая воля,а на деле сильная.Вы сейчас — всамом расцветеи делаете нечтотакое, от чегоожидаете великихрезультатов.Вы очень, оченьбольшой человек».
Меня он определялдолго, и всеверно. Смесьмистицизмас реализмоми пр.
О Замятинесказал: этоподражатель.Ничего своего.Натура нетворческая.
Изумительнобыло видеть,что Замятинобиделся. Непоказал: жестыего волосатыхрук были спокойны,он курил медленно,—но обиделся.И жена его обиделась,смеялась, нообиделась.(Анненков потомсказал мне:«Заметили, какона обиделась».)
Потом меняподозвал к себепроф. Тарле —и стал веститу утонченную,умную, немногокомплиментарнуюбеседу, котораястановитсяу нас так редка.Он любит моиписания больше,чем люблю ихя. Он говорилмне: «У вас естьдве классическиестатьи — классические.Их мог бы написатьТэн. Это — оВербицкой ио Нате Пинкертоне.Я читаю их иперечитываю.И помню наизусть...»И стал цитировать.Рассказывалсвой разговорсо скульпторомИннокентиемЖуковым. «Яговорю ему:знаете в Лувре—Schiavi*Микель Анджело.Я только теперь,будучи в Париже,всмотрелсяв них как следует.Какая мощь ипроч. А он мне:— Да, французыпо части техники— молодцы».Французы! МикельАнджело — француз!И каково это:по части техники!
* Рабы (лат.).
Анненков попросилТарле датьтекст к егопортретамкоммунаров3.Тот согласился.
Ав зале происходиличудеса. Моргенштерн— давал сеансыспиритизма.Ему внушиливыхватить изчетырех концовзалы по человеку.Он вошел, сталпосередине,а зала — большая,а народу много,и вдруг какволк, быстро,быстро, кинулсявправо, влево!хвать — хвать— в том числеи меня, без раздумьявыстроил в ряд.И т. д., и т. д.
Утром мы пошлидомой. Говорят,в Доме Искусствбыло еще тоскливее.<...>
Приехал изРостова театр— ставит «Гондлу»4.
Хочется мнепойти и поздравитьСологуба. Былу Белицкого— по поводусвоей книжкио Блоке. <...>
2 января. Пишудля Анненковапредисловиек его книге. Онпринес мнепроект предисловия,но мне не понравилось,и я решил написатьсам. Интересно,понравитсяли оно ему5.
Писал о МишеЛонгинове6.Хочу переделатьту дрянь, к-раябыла написанамною прежде.
13 февраля. Щеголевживет на Петербургскойстороне. Эточеловек необыкновеннотолстый, благодушный,хитроватый,приятный. Обаятеленумом — и широчайшейрусской повадкой.Недавно говоритмне: «Продайтенам («Былому»)две книжки».Я говорю: «Судовольствием».Изготовил двеброшюры о Некрасове,говорю: «Дайтепять миллионов!»Щеголев: «Судовольствием».Потом ходиламоя жена, ходиля, не дает никопейки. Далкак-то одинмиллион — ибольше ничего.—«У самого нет».И правда: сынего сидит безпапирос,— дальшенекуда. А у меняни одного полена.Я с санкамиходил во Всемирную,выпросил поленьевдвенадцать,но вез по лютомуморозу, безперчаток, поленьярассыпаютсяна каждом шагу,руки отморозил,а толку никакого.Я опять к Щеголеву:«Ради бога,отдайте хотьрукописи».—«Да вам деньгина что?» — «Амне на дрова».—«На дрова?» —«Да!» — «Такчто же вы раньшене сказали?Завтра же будутвам дрова. Пятьвозов!» Я в восторге.Жду день, ждудва. Наконецмоя жена идетсама к дровянику(адрес дровяникадал Щеголев)— и тот говорит:«С удовольствиемпослал бы, нопожалуйтеденежки, а тог-н Щеголев итак должен мнеслишком много».Мы купили унего воз,— а ядостал денег,отнес Щеголевумиллион и взялназад своирукописи. С техпор мы сталиприятелями.Оказывается,он знаменитсвоим несдержаниемслова. Это тожев нем очаровательнаячерта — как этони странно. Онак нему идет.Еще никогдаон не сдержалсвоих обещаний.Вчера я с Замятинымбыли у него вгостях. Чтобыоживить вечер,я предложилрассказать,как кто воровал,случалось ликому в жизниворовать. Щеголевмедленно, совкусом рассказал:
— Есть в МосквеМария Семеновна...Или была, теперьона пострадалаот Чеки — а может,и снова возникла...У нее можнобыло пообедатьи выпить. Оченьхорошая женщина.И так у нее хорошоподавалось:графинчикспирту и водаотдельно. Хочешь,мешай в любуюпропорцию. Нувот я у неезасиделся,разговорился,а потом ушел— очень веселый.А были там ещекакие-то художники— пили. (Пауза.)Художникиказались ейподозрительны.Почему-то. Наследующий деньприхожу к ней,она ко мне: «Каквы думаете, немогли ли художникиунести у меняодну вещь?» —«Какую?» — «Стакан— драгоценный,старинный».—«Неужели пропал?»— «Пропал!»—«Нет, говорю,ходожники едвали могли».—«Тогда кто жеего взял?» Онав отчаянии.Прихожу я домойи NN рассказываюо воровстве,NN идет к шкафуи достает стаканчик!»«Вы, говорит,вчера сами егопринесли, показывали,расхваливали,—неужели эточужой?»
Даже при рассказевсе огромноелицо Щеголевапорозовело.Кроме нас сЗамятиным былии Щеголева,Анна Ахматоваи приехавшийиз Москвы Чулков.Ахматова, поее словам, «воровалатолько дровау соседей», аЧулков и здесьоказался бездарен.
Он очень постарел,скучен, какпаутина, и умеетговорить лишьо Тютчеве, которымтеперь «занимается».Душил нас весьвечер рассказамио том, как онотыскал такую-торукопись, потомтакую-то, и сначалабыл «один процентнеуверенности»,а потом и этот«один процент»исчез, когдак нему пришелпокойный ЭрнестЭдуардовичКноппе и сказал:был у меня вПариже знакомыйи т. д. ...
Ахматова прочиталатри стихотворения<...> два оченьличных (о своемЛевушке, о Бежецке,где она толькочто гостила)и другое о Клевете,по поводу техтолков, которыеходят о ее связис Артуром Лурье7.
Замечателенсын Щеголева,студент 18 лет,напускает насебя солидность,—говорит басовито,пишет в «Былое»рецензии —по-детски мил— очарователен,как и отец.
Очень смеяласьАхматова,рассказывая,какую рецензиюнаписал о нейв Берлине какой-тоДроздов: «Когдачитаешь еестихи, кажется,что приникаешьк благоуханнымженским коленям,целуешь душистоеженское плятье».Врочем, рассказывалЗамятин, а онатолько смеялась8.
Щеголев-сынрассказал, чтоJ. Гессенругает в «Руле»Тана, Адрианова,Муйжеля за то,что те согласилисьпечататьсяв советскойпрессе, «а впрочем,как же было несогласиться,если тех, ктоотказывался,расстреливали».
— И как они могутв этой лжи жить?— ужасаетсяАхматова.
14 февраля. Былвчера у Ахматовой.На лестницетемно. Подошелк двери, стукнул— дверь сразуоткрыли: открылаАхматова — онасидит на кухнеи беседует с«бабушкой»,кухаркой О. А.Судейкиной.
— Садитесь! Этоединственнаятеплая комната.
Сегодня толькоя заметил, какаяу нее впалая«безгрудая»грудь. Когдаона в шали, этогоне видно. Я сталговорить, чтостихи «Клевета»холодны и слишкомклассичны.
— То же самоеговорит и Володя(Шилейко). Онговорит, еслибы Пушкин пожилеще лет десять,он написал бытакие стихи.Не правда ли,зло?..
Дала мне сардинок,хлеба. Многомы говорилиоб Анне Николаевне,вдове Гумилева.«Как она непонимает, чтовсе отношенияк ней построенына сочувствиик ее горю? Еслиже горя нет, тонет и сочувствия».И потом по-женски:«Ну зачем Колявзял себе такуюжену? Его матьговорит, чтоон сказал ейпри последнемсвидании:
— Если Аня неизменится, яс нею разведусь.
Воображаю, какона раздражалаего своимипустяками! Колявообще былнесчастный.Как его мучилото, что я пишустихи лучшеего. Однаждымы с ним ссорились,как все ссорятся,и я сказала ему— найдя в егопиджаке запискуот другой женщины,что «а все жея пишу стихилучше тебя!».Боже, как онизменился,ужаснулся!Зачем я этосказала! Бедный,бедный! Он так— во что бы тони стало — хотелбыть хорошимпоэтом.
Предлагалимне Наппельбаумыстать Синдиком«ЗвучащейРаковины»9.Я отказалась».
Ясказал ей: увас теперьтрудная должность:вы и Горький,и Толстой, иЛеонид Андреев,и Игорь Северянин— все в одномлице — дажестрашно.
И это верно:слава ее в полномрасцвете: вчераВольфила (Вольнаяфилософскаяассоциация— Е. Ч.) устраивала«Вечер» еепоэзии, а редакторыразных журналовто и дело звонятк ней — с утрадо вечера.—Дайте хотьчто-нибудь.
— Хорошо Сологубу!— говорит она.—У него всененапечатанныестихи по алфавиту,в порядке, пономерам. И какмного он ихпишет: каждыйдень по нескольку.
15 февраля. Вчеравесь день держалкорректуруУитмэна. ВсемирнаяЛитературасолила этукнигу 2 года —и вот, наконец,выпускают.Коробят менякое-где фельетонности,но в общем ничего.<...> Собираюматерьялы дляжурнала.
17 февраля. Пятница.<...> Занят переделками:футуристови «Ахматовой».<...>
19 февр. 1922. Анненков:как неаккуратен!С утра пришелко мне (дня триназад), сиделдо 3 часов и спокойноговорит: «Я вчас должен бытьу Дункан!» (Дунканон называетДунькой-коммунисткой.)Когда мы с нимставили «Дюймовочку»,он опаздывална репетициина 4 часа (детиждали в лихорадкенервической)10,а декорациикончал писатьуже тогда, когдав театре сталасобиратьсяпублика! Никогдау него нет спичек,и он всегдабудет вспоминаться,как убегающийот меня на улице,чтобы прикурить:маленький,изящный, шикарноодетый (в ботиночках,с перстнями,в котиковойшапочке) подкатываетсяшариком к прохожим:«Позвольтезакурить». Одинответил ему:— Не позволю!
—Почему?
— Я уже десятичеловекамподряд давалзакуривать,одиннадцатомуне дам!
Потом он ужасновосприимчивк съестному— возле лавокгастрономическихостанавливаетсяс волнениемхудожника,созерцающегоЛеонардо илиАнджело. Гурманствоу него поэтическое,и то, что он ел,для него являетсясобытием навесь день: вернувшисьс пира, он подробнорассказывает:вообразитесебе. Так жежаден он кзрительным,обонятельными всяким другимвпечатлениям.Это делает изнего забавногомужа: уйдя издому, он обещаетжене вернутьсяк обеду и приходитна третьи сутки,причем великолепнорассказывает,что, где и когдаон ел. Горькогопортрет11 начали не кончил*. СНемировичем-Данченкоусловился, чтопридет писатьего портрет,да так и не собрался,