простодушие,его детскость.Он был, в сущности,хороший человек,и если бы я небыл критиком,мы были бы вотличных отношениях.Но он имелединственное,ничем не объяснимоекачество: онбоялся, ненавиделкритиков. Помню,однажды я пришелк нему пешком(босиком) — (это12 верст) — вместес Ольдором.Андреев принялменя, как всегда,сердечно, ноОльдора елеудостоил разговора.Ольдор, действительно,скучный и неумныйостряк. Я спросилАндреева: «Отчеговы так равнодушнык вашему гостю».—«Ну его! — ответилАндреев,— онв 1908 году написална меня пародию».А так он былдобр чрезвычайно.Помню, скольковнимания, ласки,участия оказывалон, напр., бездарномуБрусянину:читал его романы,кормил и одевалего, выдавалему чеки (якобывзаймы) и проч.Или его добротак Н. Н. Михайлову.Или к Фальковскому.Он всегда искал,к кому прилепитьсядушой и дажетак: кому поклониться.Однажды пришелв апогее своейславы к С. А.Венгерову,просидел у негоцелый день и,как гимназист,«задавал емувопросы». Скромныйи недалекийВенгеров был,помнится, оченьсмущен. НедавноГорнфельдрассказывалмне, что такойже визит Андреевнанес ему. Итоже — нежный,почтительныйтон. Он любилтон товарищеский.Вдруг ему казалось,что с этим человекомможно житьпо-кунацки,по-братски. Ондаже табакподавал этомучеловеку особенно.Но хваталопороху толькона три дня, потомнадоедало, онбросал. Такойже тон был унего с АннойИльиничной,его женой.
17 марта. Мороз.Книжных магазиновоткрываетсявсе больше ибольше, а покупателейнет. Вчера открылсяновый — на углуСеменовскойи Литейного,где была аптека.Там я встретилЩеголева. Онвходит в книжныймагазин, какв свое царство— все приказчикиему низко кланяются:
— Здравствуйте,Павел Елисеевич,—и вынимают изкаких-то тайниковособенныезаветные книжки.С ним у меняотношениянатянутые. Ядолжен былвзять у негосвои статьи,так как он неплатит денег.Он встретилменя словами:
— Вы ужасныйчеловек. Никогдане буду иметьс вами дело...
А уходя, подмигнул:
— Дайте чего-нибудьдля «Былого».Бог с вами. Прощаю.
И я дам. Оченьон обаятельный.
Если просидетьчас в книжноммагазине —непременнораза два илитри увидишьпокупателей,которые входяти спрашивают:
— Есть Блок?
— Нет.
— И «Двенадцати»нет?
— И «Двенадцати»нет.
Пауза.
— Ну так дайтеАнну Ахматову!
Только чтовспомнил (незнаю, записаноли у меня), чтоМаяковскийв прошлом годув мае страшнобранил «Двенадцать»Блока: — Фу, какиенемощные ритмы.
18 марта. Былвчера в кружкеуитмэнианцеви вернулсяустыженный.Правда, уитмэнианстватам было мало:люди спорили,вскрикивали,обвиняли другдруга в неискренности,но — какая жаждавсеосвящающей«религии»,какие запасыфанатизма. Яв последниегоды слишкомзалитературился,я и не представлялсебе, что возможныкакие-нибудьоценки Уитмэна,кроме литературных,—и вот, оказывается,благодаря моейчисто литературнойработе — у молодежигорят глаза,люди сидятдалеко за полночьи вырабатываютвопрос: какжить. Один вродекостромичавсе вскидывалсяна меня: «этоэстетика!»Словно «эстетика»— ругательноеслово. Им эстетикане нужна — ихстрастно занимаетмораль. Уитмэних занимаеткак пророк иучитель. Онижелают целоватьсяи работать иумирать — поУитмэну. Инстинктивноучуяв во мне«литератора»,они отшатнулисьот меня.— Нет,цела Россия!— думал я, уходя.—Она сильна тем,что в основеона так наивна,молода, «религиозна».Ни иронии, нискептицизма,ни юмора, а всевсерьез, inearnest*. <...> здесьсидели — истомленныебесхлебьем,бездровьем,безденежьем— девушки иподростки-студенты,и жаждали — неденег, не дров,не эстетич.наслаждений,но — веры. И япочувствовал,что я рядом сними — нищий,и ушел опечаленный.Сейчас сядупеределыватьстатью о Маяковском.Вчера на заседанииВсемирнойЛитературырассказывалисьнедурные анекдотыо цензуре.
* Всерьез (англ.).
У Замятина естьрассказ «Пещера»— о страшнойгибели интеллигентовв Петербурге.Рассказ сгущенный,с фальшивымконцом, и, каквсегда, подмигивающий— но все же хороший.Рассказ былнапечатан в«ЗапискахМечтателей»в январе сегогода. Замят.выпускаеттеперь у Гржебинакнижку своихрассказов,включил тудаи «Пещеру» —вдруг в типографиюявляется «наряд»и рассыпаетнабор. Рассказзапрещен цензурой!Замятин — ввоенную цензуру:там рассыпаютсяв комплиментах:чудесный рассказ,помилуйте, этоне мы. Это Политпросвет.Замятин идетна Фонтанкук Быстрянскому.Быстрянскийсидит в большойкомнате один;потолок, хотьи высоко, но,кажется, нависнад самой егоголовой; очкиу него хоть ипростые, нокажутся синими.Замятин говоритему: — Вот видите,янв. номер «Зап.Мечтателей».Видите: цензураразрешила.Проходит двамесяца, и тотже самый рассказсчитаетсянецензурным.А между тем высами видите,что за эти двамесяца Сов.Респ. не погибла.Рассказ ненанес ей никакогоущерба.
Быстрянскийсмутился и, нечитая рассказа,разрешил печатать,зачеркнувзапрещение.Оказывается,что запрещениеисходило отнекоего тов.Гришанина, скоторым Быстрянскийв ссоре!
19 марта 1922 г.<...>Новые анекдотыо цензуре, увы— достоверные.Айхенвальдпредставилв ценз. статью,в которой говорилось,что нынешнююмолодежь убивают,развращаюти проч. Цензорстатью запретил.Айхенв. думал,что запрещениевызвали этислова о молодежи.Он к цензору(Полянскому):— Я готов выброситьэти строки.
— Нет, мы не из-заэтих строк.
— А отчего?
— Из-за мистицизма.
— Где же мистицизм?
— А вот у васстроки: «умереть,уснуть», этонельзя. Этомистицизм.
— Но ведь этоцитата из «Гамлета»!
— Разве?
— Ей-богу.
— Ну, погодите,я пойду посоветуюсь.
Ушел — и, вернувшись,со смущениемсказал:
— На этот разразрешаем.
Все это сообщаетЗамятин. Замятиночень любиттакие анекдоты,рассказываетих медленно,покуривая, ивыражение унего при этомкак у кота, которогогладят. Вообщеэто приятнейший,лоснящийсяпарень, чистенький,комфортный,знающий, гдераки зимуют;умеющий бытьсо всеми в отличныхотношениях,всем нравящийся,осторожный,—и все же милый.Я, по крайнеймере, бываюискренне рад,когда увижуего сытое лицо.<...> он умело иосторожнобудирует противвластей — вмеру, лишь быпонравитьсяэмигрантам.Стиль его тоже— мелкий, безшироких линий,с маленькимивыдумкамималенькогочеловека. Онизображаетиз себя англичанина,но по-английскине говорит, ивообще знаетпоразительномало из англ.литературыи жизни. Но — иэто в нем мило,потому что всущности онмилый малый,никому не мешающий,приятный собеседник,выпивала. Сейчасполучена книжкаВ. Евг. Максимова«Великий Гуманист»(о Короленко),посвященнаяполемике сомною. Но книжканаписана такскучно, что яне мог прочитатьдаже тех строк,которые имеютотношение комне. БедныйКороленко! Онем почему-топишут всё скучныелюди. Сам онбыл дивный,юморист, жизнелюб,но где-то подспудом и в немлежала застарелаярусская скука,скука русскихизб, русскихпровинциальныхквартир, русскихлуж и заборов.<...>
20 марта. Сегодняустраивал вфинск. торговойделегации дочьРепина ВеруИльиничну. ВераИльинична —<...> тупа умоми сердцем,ежесекунднодумает о собственныхвыгодах, и когдацелый деньпотратишь набеготню по ееделам, не догадаетсяпоблагодарить.Продавала здеськартины Репинаи покупала себесережки — асамой уже 50 лет,зубы вставные,волосы крашеные,сервильна,труслива, нагла,лжива — и никакойдуши, даже взародыше. Я снею пробилсячаса три, оттудав Госиздат —хлопотать остарушке Давыдовой— пристроитьее детскиеигры, оттудав Севцентропечать— хлопотатьо старушкеНекрасовой.Опять я бегаюи хлопочу остарушках, ажизнь проходит,я ничего нечитаю, тупею.Какая дурацкаяу меня доброта!В Финской делегации— меня что-топоразило доглупости. Вначалея не мог понятьчто. Чувствуючто-то странное,а что — не понимаю.Но потом понял:новые обои!Комнаты, занимаемыефиннами, оклееныновыми обоями!!Двери выкрашенысвежей краской!!Этого чуда яне видал пятьлет. Никакогоремонта! Ниодного строящегосядома! Да что —дома! Я не виделни одной поправленнойдверцы от печки,ни одной абсолютноновой подушки,ложки, тарелки!!Казалось даженеприятным,что в чистойкомнате, в новыхкостюмах, вчистейшихворотничкахпо страшноопрятным комнатамходят кругленькиечистенькиелюди. О!! это былопохоже на картинкумодного журнала;на дамскийрисунок; глазвоспринималэто как нечтопересахаренное,слишком слащавое...Читаю ТомасаГарди роман«Far from the Madding Crowd» —о фермере Oak'e,который влюбился.Читаю и думаю:а мне какоедело. Мне кажется,что к 40 годампонижаетсявосприимчивостьк худож. воспроизведениючужой психологии.Но нет, этовеликолепно.Сватовствоизображеноклассически:какой лаконизм,какая свежестькрасок.
21 марта 1922. Снег.Мороз. Туман.Как-то зазвалменя Мгебров(актер) в зданиеПролеткультана Екатерининскуюул.— посмотретьпостановкуУота Уитмэна— инсценированнуюрабочими. Едватолько началасьрепетиция,артисты поставилироскошныекожаные глубокиекресла — взятыеиз БлагородногоСобрания — ивскочили наних сапожищами.Я спросил уМгеброва, зачемони это делают.«Это восхождениеввысь!» — ответилон. Я взял шапкуи ушел.— «Немогу присутствоватьпри порче вещей.Уважаю вещь.И если вы невнушите артистамуважения квещам, ничегоу вас не выйдет.Искусствоначинаетсяс уважения квещам».
Ушел, и большене возвращался.Уитмэн у нихпровалился.
Да, Вера Репина<...> действительнонесчастна. Унее ни друзей,ни знакомых,никого. Всешарахаютсяот ее страшногомещанства. Чтоудивительнеевсего — онаесть вернаяи меткая карикатурана своего отца.Все качества,которые естьв ней, есть и внем. Но у неговоображение,жадность кжизни, могучийтемперамент— и все становитсядругим. Она жев овечьем оцепенении,в безмыслии,в бесчувствии— прожила всюжизнь. Жалкая.
Мне казалось,что сегодняя присутствовалпри зарождениинового религиозногокульта. У меняпред диваномстоит ящик, накотором я вовремя болезниписал. (Лидаговорила поэтому поводу:у тебя в комнате8 столов, а ты,чудной человек,пишешь на ящике.)В этом ящикеесть дырочка.Мурке сказали,что там живетБу. Она веритв этого Бу набожнои приходиткаждое утрокормить его.Чем? Бумажками!Нащиплет бумажеки сунет в дырочку.Если забываем,она напоминает:Бу — ам, ам! Стоитдать этому мифуразвитие — воти готовы Эврипиды,Софоклы, литургии,иконы.
22 марта 1922.