остановил онменя.— Знаете,какое — гнуснейшеестихотворениеПушкина? Самоемерзкое, фальшивое,надутое, мертвое...
— Какое?
— «Для береговОтчизны дальней».Оно теперьмне так омерзительно,что я пойдудомой и вырвуего из книги.
—Почему теперь?А прежде вы еголюбили?
— Любил! Прежделюбил. Глупбыл. Но теперьЖирмунскийразобрал егопо косточкам,и я вижу, чтооно дрянь. Убилего окончательно.
*«Короли и капуста»(англ.).
Жирмунскийуже года двав разных газетах,лекциях, докладах,книгах, кружках,брошюрах разбираетстихотворениеПушкина «Дляберегов Отчизныдальней». Разбираетдобросовестно,учено, всесторонне.<...>
26/V. Чудесноразговаривалс Мишей Слонимским.«Мы — советскиеписатели,— ив этом нашавеличайшаяудача. Всякиедрязги, цензурныегнеты и проч.—все это случайно,временно, и неэто типичнодля советскойвласти. Мы ещедоживем дополнейшейсвободы, о которойи не мечтаютписатели буржуазнойкультуры. Мыможем жаловаться,скулить, усмехаться,но основнойнаш пафос —любовь и доверие.Мы должны бытьдостойны своейстраны и эпохи».
Он говорил этоне в митинговомстиле, а задушевнои очень интимно.
В воскресениеон приведетко мне «Серапионовыхбратьев». Жаль,что так сильнонездоровится.Если бы ввестив роман то, чтоговорил М.Слонимский,получилосьбы фальшивои приторно. Ав жизни этобыло оченьнатурально.<...>
28 мая. Вчера,в воскресение,были у менявполне прелестныелюди: «Серапионы».Сначала Лунц.Милый, кудрявый,с наивнымиглазами. Хохочетбешено. Черездва месяцауезжает в Берлин.Он уже докторфилологии,читает по-испански,по-французски,по-итальянски,по-английски,а по внешностигимназист изхорошего дома,брат своейсестры-стрекозы.Он, когда былу нас в «Студии»,отличался тем,что всегдаговорил о своеймаме или о папе.(Его папа имелздесь мастерскуюнаучных приборов— но и сам захаживалк нам в студию.)У Левы так многорассказов омаме, что в Студийномгимне мы сочинили:
А у Лунца мамаесть,
Как ей в Студиюпролезть?
Оночень благороденпо-юношески.Ему показалосьнедавно, чтоВолынскийоскорбил МариэттуШагинян, онустроил страшныйскандал. Заменя стоялгорою в Холомках.Замятин считаетего лучшим из«Серап. братьев»,то есть подающимнаибольшиенадежды.
Потом пришлидва Миши: МишаЗощенко и МишаСлонимский.Зощенко темный,молчаливый,застенчивый,милый. Не знаю,что выйдет изнего, но сейчасмне его рассказыочень нравятся.Он (покуда)покладист. Орассказе «Рыбьясамка» я сказалему, что прежнийконец был лучше;он ушел в Лидинукомнату и написалпрежний конец.О его предисловиик «Синебрюхову»я сказал ему,что есть длинноты,он сейчас ихвыбросил. Всесерапионыговорят словечкамииз его рассказов.«Вполне прелестныйчеловек», «блекота»и пр. стало ужекрылатымисловами. Оннаписал кучупародий,— говорят,замечательных.К Синебрюховуон нарисовалмножестворисунков.
Миша Слонимский,я знаю его сдетства. Помнючерноглазогомальчишку,который ползалпо столу своегоотца, публицистаСлонимского.<...>
Потом пришелИлья Груздев— очень краснеющий,критик. Он тожебывш. мой студист,молодой, студентообразный,кажется, неочень талантливый.Статейки, которыеон писал в студии,были посредственны.Теперь все егоучастие в Серап.Братстве заключаетсяв том, что онпишет о нихпохвальныестатьи.
30 мая. Был у менясегодня Волынскийс Луниным —объясняться.Он в СоветеДома Искусствнеуважительноотозвался оработе прежнегоСовета. Мы всезаявили свойпротест и ушли.<...>
Ах,как ловко иумно он сегодняизвивался ивилял: он менялюбит, он обожаетСерапионов,он глубокоценит мои заслуги,он готов выброситьвон Чудовского,он приглашаетменя заведоватьЛитер. отделоми проч. и проч.
Я сказал емувсю правду:бранить насон имел бы право,если бы он самхоть что-нибудьделал. Он запять месяцевокончательноуничтожилСтудию, уничтожиллекции, убилвсякую духовнуюработу в «ДомеИскусства».Презиратьлегко, разрушатьлегко. Лучшеталанты и умыбез программы,чем программабез умов и талантови т. д. Но он былобаятелен —и защищалсятем, что он идеалист;ничего земногоне ценит. Пунинтоже в миноре.А давно ли этилюди топталименя ногами.
31 мая, вечер.Всю ночь писалсегодня статейкуо «Колоколах»Диккенса иполучил за нее14 миллионов. Опроклятие!Четырнадцатьрублей запол-листа29.Весь день болитголова <...> Сегоднявечером, несмотряна дождь, вышелпройтись и, самне знаю почему,попал к Замятину.Там сиделиДобужинскийи Тихонов. Онивстретили менявеселым ревом.Добуж. закричал:«Это я, это ясвоей магиейпритянул васк себе». Оказывается,они все времяобсуждали, какреагироватьна наглое посланиеЧудовского.Решили: обидеться.Посылаем вСовет письмо,что письмоЧудовскогоеще сильнееоскорбило нас.Решили составитькомитет: председательницаАнна Ахматова,Добуж. заведующ.Худ. отделом,я — литературным,Замят, тов.председателя,Радлов тов.председателяи проч. <…>
1/VI. Опятьканитель сВолынским. Онвошел сегодняв кабинет Тихоноваи говорил большечасу. Были толькоТих. и я. Дал нампонять, что,если кого обожает,так это насобоих. Есликого ненавидит,то Чудовского.Так как Пунинас ним не было,он сказал: «Чтообщего моглобыть у меня сПуниным?» Мыоба говорилис ним ласково,потому что онв этой роли мили талантлив.Замятин, войдя,не подал емуруку. Я скороушел. Сегоднявесь день переводил«Королей икапусту» — изаработал 10мил. рублей30.Вечером впервыепосле болезничитал лекциюв Доме Литераторов.Потом с Лидойв шахматы. Потомзаписывалсоврем. слова31.Решил с сегодня записыватьэти слова: собирать.У меня есть дляэтого многовозможностей.Сегодня весьдень был дождь.Переводя О`Генри,я придумалбольшую статьюо мировой инынешней литературе:обвинительныйакт. О`Генриогромный талант,но какой внешний:все герои егокак будто насцене, все эффектычисто сценические,каждый рассказ— оперетка,водевиль и т.д. Большинстворассказов оденьгах и оденежных операциях.Его биографияочень интересна,но это связаноименно с упадкомсловесности.Биографииписателей сталиинтереснееих писаний.
На ночь я теперьчитаю «AChronicle of the Conquest of Granada», by Washington Irwing*.Усыпительнейшаявещь. Но какотлично написана!Почему я с детствастоль чувствителенк хорошемукнижному стилю?Почему для меняневыносимЕвгеньев-Максимов,историк Покровскийи так восхищаетменя изящноеслово-течениеу Эрвинга. <...>
* «Хроника завоеванияГренады» ВашингтонаИрвинга (англ.).
13 июня. Вчеразаседание во«Всемирной».Браудо делалдоклад о Германии.Доклад тусклый,тягучий. Лернернаписал мнеприлагаемое:
(Вклеен листок,почерк Н. О.Лернера.— Е.Ч.)
Слушаю этислова, широкиекак дырявыймешок, в которыйможно все чтоугодно сунуть,и все вываливается,и мне хочетсясказать что-нибудьпростое, конкретное...Какие честные,прямо мыслящиелюди сапожники,дворники,красноармейцы.Из неумныхлюдей книгаделает чертзнает что.
19 июля. Весьдень на балконе.Это моя дача.Сижу и загораю.Был вчера уАнненкова.Вместе с Алянским.Он прочиталсвою статьюо смерти искусства,написаннуюв бравурномевреиновскомтоне. Есть отличныекуски, и вообщеон весь — художественнаянатура. Многодешевых мыслей— для читателя,а не для себясамого — ноесть и поэзия,и остроумие,и хороший задор.Сегодня былаФаина Афанасьевна,был Лунц (едеткорреспондентомИзвестий ВЦИКана Волгу), былвечером Анненков,сел со мноюрядом на кроватии требовал,чтобы я емупереводил новыйамериканскийжурнал. Я в двачаса перевелему почти весьномер, он жаднослушал, не пропустилни одного объявления:«А это что? Здорово!»Очень изящноодет, сидел уменя в перчатке.Я редактируюБернарда Шоу32— для хлеба.Уже три дня нена что купитьхлеба. <…>
Июль. ВстретилАнну Ахматову.Шагает так,будто у неестрашно узкиебашмаки. <...>Заговорилао сменовеховцах.Была в «ДомеЛитер.». Слушаладоклад редакторов«Накануне».«Отвратительно!Я сказалаВолковыскому:представьтемне редактора«Накануне».Мы познакомились.Я и говорю: —Почему вы напечаталимои стихи?33— Мы получилиих из Москвы.—Но ведь я в Москвене была 7 лет.—Не знаю, справлюсьв Берлине инапишу вам.—Нисколько этилюди не теряютравновесияни в каких случаях.
Кажется, 27 июля1922. Ольгино. Послеистории с Ал.Толстым34, послебронхита, плеврита,Машиной болезни,Лидиной болезни,безденежьяуехал в Ольгиноотдохнуть,<...> я сижу набалконе с утрадо ночи — и читаю,пищу, сортируюсвои бумажки<...>
31 июля. «Тараканище»пишется. Целыйдень в мозгустучат рифмы.Сегодня сиделвесь день с 8часов утра дополовины 8-говечера — и казалось,что писалвдохновенно,но сейчас ночьюзачеркнул почтивсе. Однако, вобщем, «Тараканище»сильно подвинулся.<...>
3 августа.«Тараканище»мне разнравился.Совсем. Кажетсядеревяннойи мертвой чепухой— и потому яхочу принятьсяза «язык». Дождикмилый и мирный.<...>
10 августа. Мурабольна. Кровавыйпонос. Я не узналее — глазазакатываются,личико крошечное,брови и губы— выражаютстрадание.Смотрел на нееи ревел. <...> Какя счастлив, чтодостал деньги:купили лекарств(я ночью ездилв Знаменскуюаптеку) — купилиспринцовку— денег не былодаже на полфунтаманной. Деньгия достал у Клячко— милый, милый.Он дал МарьеБорисовне 100мил. и мне 100 миллионов.За это я организовываюдля него детскийжурнал «Носорог»35.Были мы вчераутром у Лебедева— ВладимираВасильевича.Чудесный художник,изумительный.Сидит в комнатенкеи делает «этюдыпредметнойконструкции».Мы привезлик нему его жерисунки — персидскиеминиатюры —отличная,прочувствованнаястилизация.Клячко захотелкупить их (онислучайно былиу меня). Клячкоспросил:
—Сколько выжелаете за этишесть рисунков?
— Ничего нежелаю. Эти рисункитакая дрянь,что я не могувидеть ихнапечатанными.
— Но ведь всезнатоки восхищаютсяими. Ал. Бенуаговорил, чтоэто работаотличногомастера. Добужинскийне находил словдля похвал...
— Это дела неменяет. Мнеэто очень ненравится. Я нежелаю видетьпод ними своеимя.
—Тогда позвольтенам напечататьих без вашегоимени.
— Не могу. И безтого печатаетсямного дряни.Я не могу способствоватьувеличениюэтого количествадряни.
И как бы оправдываясь,