Бенуа этогоне делать. «Трудныйактер Яковлев,трудный, упрямый,обидчивый, себена уме»,— говоритБенуа. Был уменя вчера Ник.Тихонов — хриплымголосом читалсвои лохматыевещи. Он оченьпрост, не ломака,искренен, весьна ладони. Бедствуеточень, хотя могбы спекулироватьна своей славе.(Луначарскийнаписал о нем,как об одномиз первейшихрусских поэтов— а он, оказывается,даже не зналэтого.) Бываюя в Аре — хлопочуо различныхписателях:добыл пайкидля Зощенко,П. Быкова, Брусянинойи проч. <...>
Мурка, ложасьспать:
— Мама, я укрыта?— Да.— А мне тепло?— Да.— Ну, я будупать.
Марья Борисовнабыла в клубе«Серапионовыхбратьев». Еевидела Оля13и написаластишки:
Красивая,торжественнаядама,
«Жена Юпитера»— вы скажетео ней.
А муж ее, ну, знаете,тот самый,
Точно на винтикахдержащийсяКорней.
21 апреля 1923. Былвчера в «Былом».Очень забавенЩеголев. Лукаваядетская улыбка,откровенныйцинизм и лень,—сидит в редакции,к нему приходятвсякие люди,он с ними торгуетсяи дает в десятьраз меньше, чемони просят.Вчера у негобыл Ник. Никитин,который долгосчитал, сколькоему долженЩеголев, а когдаисписал цифрамистраницы три— и перевел назолото, то оказалось,что не Щеголевему, а он — Щеголевудолжен огромныесуммы. Так подводитлюдей золотаявалюта. Щеголевсмеется, Никитинскребет затылок.Я спросил недавноЩеголева, читаетли он «Былое»,которое онредактирует.«Да что егочитать... такаяскука»,— сказалон. От Щеголевая к Ал. Бенуа.Бенуа в духе,играл на рояле,щекотал Татана,приговариваякаббалистическиестихи, оченьсмешно рассказывало Теляковском.Нынче Теляковскийопять вынырнул:он напечаталв «Жизни и Искусстве»статью о Мейерхольде14в таком забавномбюрократическомдухе, как будтопародия Зощенки.«Я призвал ксебе Мейерхольдав кабинет и...»Бенуа рассказывал:«Года три назадкто-то хотелвозобновитьбалаганы в«Народном Доме»— т. е. не в самомДоме, а возле.Пригласилинас, экспертов.Снег, тоска, мымолчим. Вдругвижу с краснымносиком, ссамоделковымчемоданом,стоит на снегукамергер Теляковский.Его тоже почему-топригласили.Смотрел онвластям в глазаискательно,был на все готов,и мне казалось,что он с тогосвета... Сегодняедет в ПитерМейерхольд:поздравлятьсяи чествоваться.Здесь его будутвсем синклитомвеличать: ятеперь боюсьдаже мимоАлександринкипройти, как быне поздравитьнечаянно». АннаКарловна Бенуаговорит, чтона дальнейшихпредставлениях«Мещанина вдворянстве»Яковлев игралеще хуже. «Хамтакой, он дажероли не знает:вместо герцогиняговорит княгиня».Оттуда к Розинеру:он купил у менякнижку о Блоке.Оттуда к Форш:чудесный вечер,был Ст. П. Яремич,М. Слонимский,Пяст. Пяст читалсвои стихи омировой войне,написанныев 1915 г. «Грозоюдышащий июль»,—в них он с тойнаивностью,которая былаприсуща намвсем и от которойничего не осталось,прославляет«святую» Бельгию,«благородную»Францию, проклинаетВильгельмаи т. д. Стихи местамиочень хороши.Как будто читаешьв стихах старые«БиржевыеВедомости».
24 апреля. Опятьнегр Мак Кэй.Потолстел, ноговорит, чтоэто от морозу:отмороженныещеки. Оченьмного смеется,но внутреннесерьезен икогда говорито положениинегров в Америке— всегда волнуется.Я сдуру повелего к Клячко;с изумлениемувидел, чтоКлячко не знает,что негры вАмерике притесняемыбелыми. «Какже так? — спрашивалон.— Ведь тамсвобода! Ай даамериканцы!»и т. д. Мак Кэйждет к себе вгостиницуWine-merchant'a*, прок-рого он говорит,что доктордвоюродныйбрат АлександраБлока. Wine-merchantснабжает егобесплатновином. Гулялс Анной Ахматовойпо Невскому,она провожаламеня в Госиздати рассказывала,что в эту субботуснова состоялисьпроводы Замятина.Меня это изумило:человек уезжаетуже около года,и каждую субботуему устраиваютпроводы. Да иникто его невысылает —оббил все пороги,накланялсявсем коммунистам— и вот теперьразыгрываетиз себя политическогомученика.
* Виноторговца(англ.).
7 мая. Был уСологуба неделюназад. Он занимаетдве комнаткив квартиресестры Анаст.Чеботаревской.Открыла мнедверь племянницаАнастасииЛидочка. В комнатеСологуба чистотапоразительная.Он топил печку,когда я пришел,и каждое поленобыло такоечистенькое,как полированное,возле печкини одной пылинки.На письменномстоле две салфеточки— книги аккуратны,как у Блока.Слева от столаполки, штук 8,все заняты егособственнымикнигами в разныхизданиях, впереплетахи проч. Заговорилио романе Замятина«Мы». «Плохойроман. В такихроманах вседолжно бытьобдумано. А унего: все питаютсянефтью. Откудаже они берутнефть? Их называютотдельнымибуквами латинскойазбуки плюсцифра. Но сколькобукв в латинскойазбуке? Двадцатьчетыре. На каждуюбукву приходится10 000 человек. Значит,их всего 240 000 человек.Куда же девалисьостальные? Всеэто неясно исбивчиво».
Заговорило здоровьи. Унего миакардит.Сердце не болит,если он не волнуется.Но волноватьсяприходитсячасто. «Еслинапр., я спорюс друзьями,хотя бы расположеннымико мне; если ячитаю своистихи, хотя быв самом тесномкругу,— я волнуюсь.И по лестницевсхожу оченьмедленно».
Заговорил остихах.— У меняненапечатанныхстихов (он открылправый ящикстола) — тысячадвести тридцатьчетыре (вот, вконвертах, поалфавиту).
— Строк? — спросиля.
— Нет, стихотворений...У меня еще невсе зарегистрировано.Я не регистрируюшуточных, альбомныхстихов, стиховна случаи ипроч.
Это слово«регистрирую»,«зарегистрировано»он очень любит.
— Французскихстихотворенийу меня зарегистрированопять, переводныхсто двадцатьдва. А стихотворенийранних, написанныхв детстве, интимных,на шесть томовхватило бы.
Заговорилио рецензиях.
— Рецензий яне регистрирую.Вот переводыу меня зарегистрированы.Меня переводилина немецкийяз. такие-то итакие-то переводчики,на французскийтакие-то, а наанглийскийтакие-то.
И он вынул изсреднего ящикакарточки и сталчитать однуза другой, дольше,чем следовало.
Я понял: эгоцентризм,доведенныйдо культа. Сологубстоит в центремира, и при немв качествепридворногоисториографа,библиографа,регистраторасостоит Сологубже. Это я подумалбез насмешки,а сочувственно.В такой саморегистрации— для Сологубаспасение. Одинокийстаричок,неприкаянный,сирота, забытыйи критикой игазетами —недавно пережившийкатастрофу15,утешаетсясаморегистрацией.
—Моих переводовиз Верлена уменя зарегистрированосемьдесят.
Окошечки у негов кабинетемаленькие, новид оттуда —широкий. Настене портретыА. Н. Чеботаревской.Она с ним зачайным столом,она с ним надиване, она сним в Париже,все чистенько,по-немецки ибез вкуса развешано.
— Не хотите ливина?
— Я не пью. Даи вам вредно.
— Нет, немногоможно. Хорошеевино. Не можетели вы пристроитьв Госиздатемой роман «Творимаялегенда»?
— Ну, Госиздаттакой вещи невозьмет.
— Почему? Мнеговорили, чтоэтот романчитала КлараЦеткин с восторгом.Вот бы она написалапредисловие.
— А теперь выпишете прозу?
— Нет. Вышел изэтого ритма.Не могу писать.У меня это ритмами.Как болезни.Я, например, вянваре всегдаболен. Всю жизнь.Непременнолежу в январе.
— А стихи?
— Стихов я всегдаписал много.Вот, напр., 6 декабря1895 года я написалв один деньсорок стихотворений.Вернее, цикл.«История девочкив гимназии».Многие из нихне напечатаны,но часть попалав печать в видеотдельныхстихотворений.
Заговорилио Некрасове.Он стал читатьнаизусть, сбиваясь,«Где твое личикосмуглое», «Когдаиз мрака», «Всерожь кругом»,«Если пасмурендень».
_________
Был вчера уАхматовой Анны.Кутается в мехна кушетке. Снею ОленькаСудейкина. Безденег, без мужей— их очень жалко.Ольга Афанасьевнастала рассказывать,что она всепродала, ангажементанету, что у Ахматовойжар, температурапо утрам повышенная,я очень расчувствовалсяи взял их в театрна «Чудо святогоАнтония». Нужнобудет о Судейкинойпохлопотатьперед американцами.
_________
Был у меня ночьюМак Кэй. Он написалстихи о первомМае и хочет,чтобы я переводил.Очень ругательноотзывался обАре, я защищал,мы поругались.Я уже чувствую,что он в своибудущие очеркио России внесетмного клевет,сообщенныхему всякойсволочью. Многосообщает емуMrs. Stark, женаГорлина,— иврет как намертвых.
10 мая.<...> Былвчера у Блока,потянуло наего квартиру,прошел пешкомс Невы, по Пряжке;мальчишкибарахталисьна берегу. Вотего грязно-желтыйдом,— грязно-зеленыйподъезд, облупленныйчерный ход.Звоню.Кухаркаоткрыла. Слевав прихожейтелефон, гдесохранилсяпочерком Блокаперечень телефонныхномеров — «ВсемирнаяЛитература»,«Горький» ит. д. Вышла комне навстречутетка БекетоваМарья Андреевна.Бекетова —поправилась,стала солиднее,видно, внутреннеона в гармониис собой — «Вотживу в комнатепокойной сестры!»— сказала она.Это белая узкаякомната, гдеза тонкойперегородкойматросы. Настене большойпортрет Блокаработы Т. Н. Гиппиус,множествокарточек, и воттетка сидитсреди этихреликвий ипишет новуюкнигу о Блоке— текст к фотокарточкам,которые хочетиздать к годовщинесмерти БлокаАлянский. Я селза столикому окна и сталперелистыватьжурнал «Вестник»,издававшийсяБлоком в детстве.О, как гениальновсе это склеено,переплетено,сшито, сколькотут бабушек,тетушек, нянюшек.Почерк совсемдругой — и весело,весело. А карточкитрагичны. Особеннота, где Блокотвернулсяот стола — отвсех — Лермонтовым,и глядит сострахом вперед;и даже по детскимкарточкамвидно, что бунтарь.Руки оченьсамостоятельно— в детстве.Марья Андреевнастала читатьмне свою рукопись,там, конечно,нет и догадки,кто такой Блок,там мирный ибанальный Саша,любимец, баловень,а не — «Ночныечасы». Интереснотолько, как онпосдирал платьяс гвоздей, чутьего заперлив чулан — да ито анекдот. О,какое страшноелицо у него набалконе, наПряжке! Теткаоб этом не знаетничего. И всечувствуетсякакое-то замалчивание— замалчиваетсяроль ЛюбовьДмитриевны,замалчиваетсята тягость,которую наложилана Блока семья,замалчиваетсясам Блок. ПроЛюбовь Дмитриевнуона сказала:«Люба сюдасвоего портретане дает (в альбом).Она хочет остатьсяв тени. (Помолчав.)Такая скромность!»<...> Я к Ольге Форш.Она одна — усадила— и начала говоритьо Блоке. Говорилаочень хорошо,мудро и взволнованно,о матери Блока:
— Да она ж егои загубила.Когда Блокумер, я пришлак ней, а она говорит:«Мы обе с Любой