над высотоюснега, направлениеми силою ветра,количествоматм. осадков.Делает она этодобросовестно,в трех местаху нее снегомеры,к двум из нихона идет налыжах и дажеложится на снегживотом, чтобыточнее рассмотретьцифру. И воткогда мы заговорилио будущей погоде,кто-то сказал:будет завтрадождь. Я, веряв науку, спрашиваю:«Откуда вызнаете?» — «ТаисияЛьвовна виделаво сне покойника.Покойникавидеть — к дождю!»Зачем же тогдаложиться наснег животом?
16 апреля. Сегодняеду в Москву— читать об Ал.Толстом. Увымне: третьегодня я сидел набалконе ЭкскурсионнойСтанции, мнепоказалосьочень жарко,я сдуру снялпальто и шапкуи простудился.Это значит —читать лекциюхрипло — дляменя это хужевсего. Я скупилцелую аптекуаспиринов итеперь лежув постели сутки.Здесь на Экскурсионноймне было хорошо.Я отдохнул отлюдей. Я не точто не люблюлюдей, но я нелюблю себя,когда сталкиваюсьс людьми. Тонстановитсяу меня не мой,не хороший. Ксожалению,приходилосьчасто ездитьв Питер — насобрания по«Современнику».Там мы работалицелые дни сутра до ночи— я, Замятин,Тихонов, Эфрос.Тихонов однаждытак устал, чтовместо Достоевскийи Толстой сказал:
— Толстоевскийи Достой.
У нас в первомномере идутстихи Тютчева.Говоря о программепервого номера,Тихонов сказал:
— Мы дадим стихиФета.
— Какого Фета?Тютчева.
— Ах, я спутал.Обе фамилииначинаютсяна Ферт.<...>
Статью об Ал.Толстом я писалнеувереннои потому выбросилмного хорошихмест.
Замятин тожезамаялся очень.Он пишет пьесудля 1-й Студии.Переделывает«Островитян».Мы, вся редакция,были у Ал. Толстого,слушали чтениеего «Ибикус»,который онпредназначаетдля нас. Обедон устроилграндиозный,сногсшибательный(хотя сам говорит,что управдомуза квартируне плачено).Был Щеголев(пил без конца),Анненков (говорит,что собираетсяза границу),Белкин. <...> Мнерассказ Толстогопонравился:легкомысленный,распоясанный,талантливыйанекдот. <...>
17 апр. 1924. Москва.Сегодня приехал.Лежу на постелив гостинице«Эрмитаж» —через полчасанадо идти выступатьв «ЛитературномСегодня», котороеустраиваетжурнал «Рус.Современник».Приехал я с Ал.Н. Тихоновымпрямо к Магараму.Магарам в восторгеот всего, ликует,всей душойотдается журналу.Ночью я спаллишь благодарявероналу — от11 до 5. Ехал вмеждународномсо всеми удобствами— на счет Магарама.Москва взбудоражена— кажется, мычересчурразрекламированы.В Эрмитажеостановилисьтакже Замятини Ахматова.Ахматову виделмельком, онаговорит, немогу по улицепройти — такойужас мои афиши.Действительнопо всему городурасклееныафиши: «прибывшаяиз Ленинградатолько наединственныйраз». Сейчася зайду за неюи повезу ее вКонсерваторию.Она одевается.Эфрос оченьнедоволенсложившейсяобстановкой:говорит, слишкоммного шумувокруг «Современника».Особенно худо,если увидятв нашем выступленииконтрреволюцию.Это будет гнуснейшаяподтасовкафактов. Передтем как журналначался, Тихоновпри Магарамеспросил всехнас: «Я прошувас без обиняков,намерены ливы хоть тайно,хоть отчасти,хоть экивокаминападать насоветскуювласть. Тогданевозможнои журнал затевать».Все мы ответили:нет, Замятинтоже ответилнет, хотя и нетак энергично,как, напр., Эфрос.
5 мая. Понедельник.Коля женится.Погода с утраблагодатная— но к 4 часамветер с востока— холод, тучи.Я уехал в Ольгино,так как нужнозакончитьстатейку оЧестертоне.Был я вчера умамы Мариныс визитом, именя поразило,что в их домеживет в нижнемэтаже целаяколония налетчиков,которые известнывсему домуименно в этомзвании. Двоеналетчиковсидели у вороти щелкали зубамигрецкие орехи.Налетчиковабабушка сиделау открытогоокна и смотрела,как тут же напанели гуляетналетчиководитя. Из другогоокна глядитналетчиковажена, лежит наподоконникетак, что в вырезеее кофточкина шее видныее белые груди.Словом, идиллияполная. Говорят,что в шестомномере тогоже дома живетдругая компанияналетчиков.Те — с убийствами,а нижние — без.Они приняливо мне горячееучастие и помогалимне найти Марининадрес. Марининамать говорит,что никто недоносит наналетчиков,т. к. теперь весьдом застрахованот налетов. Ядумаю, что доми так застрахован— своей бедностью.Пять часов. Ещедва часа моемусыну быть моимсыном, потомон делаетсямужем Марины.Без десятишесть. Коляидет венчаться.Вчера он побрился,умылся, готовится.В этих приготовленияхдля меня естьчто-то неприятное.Вчера МарияНиколаевнасо смехом говорила:«Бедный Коля,он так измучился»— и это меняпокоробило.Обычное бабьеторжество:самодовольстволингама. Мыхоть кого измучаем.И кроме того,маменькиперешептываются,соображают,наблюдают,подмигивают— нехорошо. Ярад, что уехалот свадьбы.Честертонкончен. Надоидти к Евг. Евг.Святловскому— попроситьу него Энц. словарь,где есть картаВладим. губернии.Хочу принятьсяза заметку онекрасовском«Тонком человеке».Моя статья обАл. Толстомпровалилась.Ни Тихонов, ниЗамятин непросят менянаписать вторуютакую же. Очевидно,она и вправдуплоха. Я читалее в Москвескандальноплохо, провалилсясовсем. Я кончило Честертоне,и свадьбы недля меня.
Бунт машин.Был два раза,и оба раза ушелс середины —нет сил досидетьдо конца. Второйраз в зале оказалсяАл. Н. Толстойс АйседоройДункан. Монаховзаприметилих и сказалпублике в началеспектакля: —Здесь находитсяпо контрамаркезайцем одинчеловек, Алекс.Ник. Толстой,автор этойпьесы. Советуювам аплодировать!— Все зааплодировали.—Не так! — сказалМонахов.— Нужноорганизованнее!— Театр зааплодировалв такт. Но этобыли аплодисментыавансом. А когдакончился 1-йакт, ни одногохлопка!
Сижу в Ольгиноголодом. <...>
6 мая. Вторник.Восемь часовутра. Ну воти прошла у Колипервая ночьс Мариной. Этуночь я спал,но, просыпаясь,мучительнодумал о Коле,как о маленькоммальчике — вКуоккала, и ещераньше в Одессе.В Одессу я приехалв 1904 г. из Лондона— на пароходе— к маме и женена Базарнуюулицу, кругомолеандры ижена, как олеандр,—горько-сладкая.Сидим, счастливы,и вдруг жена:
—Что же ты неспросишь оКоленьке?
А я и забыл онем. Вынесличерненького,с круглым лицом,и я посмотрелна него, как наврага. Тогдаон был мне ненужен. Полюбиля его позже, наКоломенской(№ 11). Он был тогдастрашным мечтателем.«Ну, Коля, постройдом». И он начинализ воздухустроить дом.Прыгал и говорил:окно, окно, окно,окно — и никакне мог остановиться,ему все рисовалисьокна, окна безчисла. Нарисуетпальцем окнов воздухе иподпрыгнетот радости —и опять, и опять.Очень ему нравилсяпамятник Пушкинуна Пушкинской:«памовик».Встанет настул, сложитруки: «Я памовик».—«А что же памятникделает, когдаидет дождь?»— «Памовик —сюда» — и онлез под стул.В Куоккала егопервые стихи:«как я желтоговорю», дружбас Лидой, и мечты.Он так и говорил:иду мечтатьна камни (наберегу наваленныеглыбы гранитные,чтобы волныне налеталина дачу богатогонемца). Вверхи вниз по камням,вверх и вниз— в такт своиммыслям, какптица по жердочкам,придумываетлетательныеаппараты, говоритсам с собой,сам с собой —сказки, путешествия,приключенияу краснокожих.Круглое, наивноелицо. Ум пассивный,без инициативы,но инстинктивноохраняющийсвою духовнуюжизнь ото всякихчужих вторжений.Помню его увлечениеДарвином, сомненияо Боге, лыжи,лодку и английскийязык. Я вовлекалего в англ. язык,он сопротивлялсялояльно. Невыучивал слов,через два днязабывал все,что знал, и Лидавсегда быладля него образцом,хотя из лояльностиопять-такиутверждала,что он знаетгораздо большеее. Жил он лениво,как во сне. Сонно,легко, незаметнопрошел сквозьреволюцию,сквозь Тенишевскоеучилище — нигдене зацепив, ненашумев. Теперьв университете— тоже не замечаяни наук, ни событий.Идет по улице,бормочет стихи,подпрыгиваяна ходу тяжело.В Марину влюбилсясразу и тогдаже стал упрямозаниматьсяанглийским— для заработка,на случай женитьбы.Перевел (довольноплохо) «Эвангелину»Лонгфелло, «СынТарзана» (вместес Лидой, оченьнеряшливо, наура, без оглядки),«Шахматы Марса»—лучше, «Луннуюдолину» (ещелучше), и теперьпереводит «ДомГэрдлстона»с быстротойпаровоза. И вседля Марины.Таким образомМарина до сихпор принеслаему пользу. Сомной у негоотношенияотличные; онне то что уважаетменя, но любиточень по-сыновьему.А все же не знаюпочему, не хотелосьмне, чтоб онженился, и сейчася чувствую кнему жалость.
Здесь в ПитереМакс Волошин.Он приехал —прочитать своистихи возможнобольшему количествулюдей. Но успехон имеет толькоу пожилых, далекихот поэзии. Молодежьфыркает. Тынянови Эйхенбаумговорят о немс зевотой. Коляговорит: мертво,фальшиво. КоляТихонов: «Чертзнает что!» НоКустодиев ипроф. Платоновв восторге. Онпо-прежнемупроизводитна меня впечатлениеловкого человека,себе на уме,который разыгрываетиз себя — поэтане от мира сего.Но это выходиту него оченьнеплохо и никомуне мешает. Виду него оченьживописный:синий костюм,желтые длинныес проседьюволосы, чистыеи свежие молодыеглаза — дородностьпротодиакона.Сажусь писатьему свое откровенноемнение о егопоэме «Россия».
К 12 часам появилосьсолнце. Я лежална балконе иблаженствовал.Вышел на берегморя. Два всадникана белых лошадях.«Пропуск!» —Пропуска у менянет!
— Здесь не местодля гуляний.
Если берегморя, озаренныйсолнцем,— неместо для гуляний,то на всем земномшаре такогоместа нет.
Ахматова переехалана новую квартиру— на Фонтанку.Я пришел к нейнедели триназад. Огромныйдом — бывшиепридворныепрачешные. Онасидит передкамином — накамине горитсвеча — днем.Почему? — Нетспичек. Нужнобудет затопитьплиту — нечем.Я потушил свечу,побежал к малярам,работавшимв соседнейквартире, икупил для Ахматовойспичек. Онарассказывала,что Сологубстал в последнеевремя злой.—Мы пришли кнему с Олечкой(Судейкиной),а он в шахматыиграет (с кем-то).Олечка спрашиваетменя: «Аничка,ты умеешь игратьв шахматы?» Яговорю: нет, неумею. Нарочногромко, Сологубне обращаетвнимания.
9 мая. СпрашиваюМуру: где жеКоля? — Он уехалв церковь:молится-женится.
Колясчастлив: япервый разпосле его женитьбывстретил егов Госиздате.Сияет. Стоиту перил, дожидаетсягонорара. Емувыдали — каквзрослому! —11 червонцев.Но не сразу —сказали: черезчас. Он Марине:сбегаем вУниверситет,на Васильевский.Они «сбегали»на Васильевский— как ни в чемне бывало — раз— два и назад.
12 мая. Солнце.