Вестерлунд— только сталкруглее и солиднее.
Когда я уходилот Репина, сомной заговорилкакой-то финн:— Скажите, сколькостоит в Питеребутылка спирту?(Очень серьезно.)
Пришел к [Репину]в 3 часа. На кушеткелицом вниз,дремлет, племянникчитает ему«Руль» и «Последниеизвестия». Ондремлет, неслушает. Встряхивается:
«А я ни словане слыхал, чтоты читал... О, этот«Руль» — «безруля и без ветрил».Нет, «НовоеВремя» лучше.Оно знает своюпублику».
Потчует чаем.Для меня заварилсвежий. Приходитслужанка,—берет чайник,хочет налитьчаю. «Нет, возьмитетот (указываетна чайник, гдечай спитой).«Это для ВерыИл.».— Ну возьмитеэтот». Получаяпять пеннисдачи: «Положитетам».
Я читал из Горького«О С. А. Толстой».—«Хорошо шельмапишет. Но главногоон не сказал.Главное в том,что Чертков,мерзавец,подговаривалТолстого, чтобыТолстой отдалсвою ЯснуюПоляну вашемупролетариату,будь он триждыпроклят».
Послушал «Ибикус»Толстого —«бойко, бойко»— но впечатлениямало. Но затописьма Л. Андреевадоставили емуистинное наслаждение.«Ах, как гениально!Замечательно!»— восклицалон по поводуписем АнастасииНиколаевнык сыну. Хохоталот каждой остротыЛ. Н. «Ах, какоебыло печальноезрелище — егопохороны. Домразрушен —совсем, весьпровалился.У меня здесьбывала АннаИльинична.Постарела иона. А СавваАндреев рисует— о, плохо, плохо,бездарность».Илья Еф. ждетк себе Гинцбурга— волнуется,почему ему невыдают паспорта.Я спросил егоо портрете АнныИльиничны: «Да,да, я сделал еепортрет, нопортрет ужеушел»: Обо всехпроданныхкартинах онвсегда говорит:ушли. Просилменя справитьсяо судьбе портретаБьюкенена. Яопять говорилему о РусскомМузее. «Боюсь,вдруг большевикивозьмут и начнутотбирать».Потом мы пошлипрогуляться.Он меня об руку— дошли до паркаРидингера.«Вырублено,и я у себя всевырубил в саду— чтобы былобольше воздуху,света. И «пальмы»срубил. Ах, смотрите(влюбленно),Сириус: ну естьли где звездалучше этой.Остальныезвезды рядомс этой какстеклышки».Захотел вечеромзайти к Федосеичу.«Я вас предупреждаю,что он (оставленопустое местодля пропущенногослова.— Е. Ч.);иначе его тудане пустили бы.Берегитесьего. Это человеккупленный».Но войдя, оченьприветлив —уселся, заставилдочку читатьсвои стихи —но уйдя: «Неталантлива,вот у нас былШувалов, этоталант — Лермонтов!»
Суббота. БедныйИлья Ефимович!Случай с докторомШтернбергомоткрыл мнеглаза: егомоложавость— иллюзия, насамом деле онодряхлел безнадежно.
ВчераИ. Е. подробнорассказал мнеэтот случай.В четверг, внеурочный часявилась к немунезнакомаячета: «мужчинавот с этакимищеками и дама,приятная дама,считая по самомудамскому счету,не старше тридцатилет, милая дама,очень воспитанная,да. Они говорят:«Простите, чтомы явились нев указанноевремя, но мыприсланы к Вамот О-ва Куинджи— мы уполномоченыподнести Вамадрес». И держатв руках вот этупапку: видите,кожа, и хорошаякожа. Ну, самыйадрес банальнейший,обыкновенныефразы: «Тытакой-сякойнемазаный»...(Текст действительнооказался оченьтрафаретным,с намеками влиберальномдухе: «теперь,в этот кошмарно-тяжелыйчас», «надеемсяна лучшее будущее»и проч. Под адресомподписи: Химона,Бучин, Ив. Колесников,Юлий Клевер,Фролов, Курилини другие.) Смотрюя на этогоШтернберга,морда у неговот (хотя держитсяон очень симпатично),и спрашиваю:— Разве вы художник?— Нет, говорит,я не художник,я доктор медицины.—Это меня рассердило(хотя ведь иЕрмаков нехудожник, а былже Ермаков —председателемобщества Куинджи),и я как с цеписорвался. А онимне: — ДорогойИ. Е., приезжайтек нам в Пб. Вамдадут 250 р. жалованья,автомобиль,квартиру. Нуэто меня и зажгло.—Никогда непоеду я в Вашугнусную Совдепию,будь она проклята,меня еще в кутузкупосадят, ну еек черту, ограбилименя, отнялиу меня все моиденьги, а теперьсулят мне подачку...И кто это васуполномочилпредлагатьмне такую пенсию?— Они вдругговорят мне:«Бродский,художник». Ая отвечаю: новедь Бродскийхудожник, талант,разве он администратор— и так рассердился,что разругалих вовсю. Тутвошла Вера исказала им:
— Это с вашейстороны даженахально насильноврываться котцу.
Они встали,поклонилисьи ушли. Я сидел,как истукан,не сдвинулся,даже не пошелих провожать.Невежа, невежа(смеется). А ониочень учтивые,благородные— оставили уменя на столекорзину фруктов.Роскошнаякорзина, персики,мандарины,груши... Рубенсовскаяроскошь. Ониушли, я съелмандаринкуи лег спать.Лег и проснулсяс ощущением,что я отравлен.Фрукты былипропитаны ядом!Не то чтобы уменя расстроилсяживот, а воттут под грудьюподпирает. Явстал, пошелбродить вокругфонтана, оставляяна снегу темныеследы, потомвернулся ивыпил молока.Никогда не пиля молоко с такимудовольствием.Утром спрашиваюВеру: «Ну, Веруся,как твое здоровье?— «Ах, у меняночью былотакое расстройствожелудка».—«Фрукты былиотравлены!»—говорю я. Потомспрашиваю ИльюВасильевича:«Ну как вашжелудок?»—«Расстроен,—отвечает ИльяВасильевич,—но это оттого,что я вчера наночь съел дветарелки тяжелогоборщу».— «Нет,тут не борщ, афрукты: фруктыбыли отравлены».Потом приходитко мне моя модель— вы ее видели,—я отдаю ей всефрукты в химическуюлабораториюдля анализа,но почему-тоанализа неудалось сделать».
— А может быть,фрукты былизелены?
— Нет, нет, прекрасные,спелые фрукты.
— Итак, ИльяЕф., вы считаете,что известныйзаслуженныйдоктор медицины,явившийся квам с поздравит.адресом отобщества Куинджи,зачем-то решилсократить вашужизнь — радикаких выгод?Во имя чего?
Перед напоромздравого смыслаИ. Е. сдается,но на минуту.«Да, да, все этоглупая фантазия»,но я по глазамего вижу, чтоон толькопритворяетсярассудительным.На самом делефантазия владеетим всецело, инет никакогосомнения, чтоэту фантазиюподдерживаетв нем подловатотрусливая Вера.
Лет десятьназад он бытолько прогналидиотку, а теперьон весь в еевласти.
Забывчивостьего действительнострашная. Я ине подозревал,что она можетдойти до такихразмеров. Сегодняутром я долженбыл придти кнему — к 8 ½ часам,но оказалось,что мне нужноехать в Териокик ленсману,прописаться,и я послал кИлье Еф. МарусюСуханову сказать,чтобы не ждалменя. Придя кнему днем, повозвращениииз Териок, япервым долгомрассказал ему,отчего я не могпридти к немуутром, но черезчетверть часаон спросил меня(досадливо):«Отчего же выне пришли сегодняутром? Я таквас ждал?»
При мне пришелк нему какой-тодюжий мужчина,квадратноговида. Он пришелспросить ИльюЕф-ча, нужна лиему и впредьгазета «НовоеВремя».— СпросимИлью Васильевича.—Илья Васильевичсказал, что богс ним, с «НовымВременем»,довольно иодного «Руля».Когда мужчинаушел, Илья Еф.сказал мне, чтоэто сотрудникздешней русскойгазетки «РусскиеВести».
Оставшисьвдвоем, мы занялисьчтением. Я сталчитать ему«Руль» от 22 октябряпрошлого года,причем вначалемы оба думали,что это свежаягазета (я незаметил словооктябрь), причемя скоро понялсвое заблуждение,а И. Е. дослушалгазету до конца,хотя в нейговорилось,что Францияеще не призналаСоветскуюВласть, чтоОльдор оправдани проч.
Читая ему газету(потом я отыскалпоследний №от 20 янв. с. г.), явсякий разуказывал ему,что то или другоесообщение —ложь, и он всегдасоглашалсясо мною, но явидел, что этоpro forma, что насамом-то делеон весь во властиогульных суждений,готовых идей,сложившихсяпредубежденийи что новыемысли, новыефакты уже невходят в этуголову да и ненужны ей. Всяего политическаяплатформа данаему Верой, Юриеми Ильею Васильевичем.Юрий и Вера —как подпольные,озлобленные,темные неудачливыелюди, предпочитаютобо всем думатьплохо, относитьсяко всему подозрительно,верить явнымклеветам инебылицам. Несомневаюсь,что версия оботравленииплодов Штернбергомпринята имиза чистую монету.Такими же «чистымимонетами»снабжают ониИлью Ефимовичаи в областиполитики втечение последних7—8 лет. Кто такойего племянникИлья Васильевич?По словам ИльиЕф., это бывшийврангелевскийофицер, адъютантмногих генералов,который толькотого и ждет,чтобы Врангелькликнул клич.«И Врангелькликнет, да,да! Врангельсебя покажет.Мы читали туткнигу генералаДеникина, чудо,чудо!»
Самое неприятноето, что влияниеэтих людейсказалось ина отношенииРепина ко мне.
В первое времяон согласилсянапечататьсвои «Воспоминания».Теперь егосвите померещилсяздесь какой-топодвох, и всеони стали напевать,что, исправляяего книгу, ябудто бы погубилее. Со всякимиобиняками иучтивостямион сегоднянамекнул мнена это. Я напомнилему, что мояработа происходилау него на глазах,что он неизменно,даже преувеличенно,хвалил ее, восхищалсямоими приемами,что на его интонациия никогда непокушался, чтоя сохранил всесвоеобразиеего языка. Ноон упорно, хотяи чрезвычайноучтиво, отказывался:— Нет, этой книгене быть. Ее нужнонапечататьтолько через10 лет после моейсмерти.
Так как корректураего экземпляравесьма несовершенна,он считает, чтовсе ошибкинаборщиковпринадлежатмне.
Дажеэтой фантазиимне не удалосьизгнать из егозакостенелогомозга. Он упорностремилсяпрекратитьразговор —всякими любезностямии похвалами«О, вы дивныймаэстро», ипроч.
Заговорилио Сергееве-Ценском.«О, это талантище.Как жаль, чтоя не успел написатьего портрета.Замечательныйязык, оригинальныйум».
Семена Грузенбергаругает. « Написалмне письмо,чтобы я написалему о методахсвоего творчества,но я даже неответил... Нуего».
Интересно, чтосквозь этутолщу мещанскогозакоснелогостарческогоиногда проступаетпрежний Репин.Заговорилимы, напр., о нынешнейшколе. Я сказал,что в этой школемного хорошего,—напр., совместноевоспитание.
— А что же этопишут, будтоот этого совместноговоспитания12-летние девочкистали рожать.
— Но ведь вы,Илья Ефимович,сами знаете,что это вздор.
— Да, да, я всегдабыл сторонникомсовместноговоспитания.Это дело оченьхорошее.
Но эти прежниемысли живутв его головеотдельно, независимоот нововременскихи не оказываютникакого влиянияна его черносотенство.Например, онговорит: я былвсегда противникомпреподаванияв школе ЗаконаБожия, и тут жеругает СоветскуюВласть за изъятиеЗакона Божияиз школьныхпрограмм.
Честь ему ислава, что, несмотряна бешеноесопротивлениесемьи, он всеже со мноювстречается,проводит сомною все своесвободноевремя. Напившисьчаю, он пошелко мне; оченьласков, оченьвнимателен,—но я вижу, что