говорит толькопо-немецки. Нотут мне былпредставленполковник, онбыл в рус. службе.Очень обходительный.Показал мневесь дворец— столы большиеиз приемногозала. Множествоугощений —кофе, чай, закуски— от 3-х до 4-х часовтрапеза. Я тамочень хорошопровел время— дочь президентакрасавица,учится медицине,студентка. М-me— хорошаяженщина, я подселк m-mе, и мыразговорились.Madame утешаламеня: « Ничего— картина вашане очень... новы погодите...не унывайте...она будет продана».У президентабыло многогостей. <...>
О картине: онане могла иметьуспеха, я незнал, кого скем посадить,я видел, чтовещь будетслабая, и в тоже время, когдакончилась(Ярнфельд — онпортретист-литографист),он выпустилкаталоги, вгазетах писалосьмного хорошего,—запросил я закартину многоденег, 200 000 марок— это оченьбольшая цифра— президентшамне все говорила:«Может, вы уступите»— я даже всемговорил, чтовещь неудачная,я только извинялся,что благодарямоей молодости— всего только78 лет — 18 лет яделаю ошибки.Все же я продалкое-что. ПортретАнны ИльиничныАндреевой.Прежде мне тожеслучалосьработать пофотографиям,но тогда былблагодетельСтасов [нрзб].Над финнамиу меня былоработы много.Мне интереснеевсего АксельГаллен в шапке,прислал плохойпортретик.(Галлен приходилко мне позироватьс большим штофомконьяку в кармане.)Портрет тамостался. Галлонен— хороший талант.Он такой дикий;нас угостилсобственникдома, где быланаша выставка,там был и Галлонени Ярнфельд.Картину я оставилтам. Леви возилкартину поФинляндии итам — я считаю,что она вездепровалилась.Потом вернулосьчерез 2 года(сохраняласьв кладовой) всёко мне, и тутуж от нетерпения,как всегда, яначал кое-какуюпеределку (этоуже в этом году).Леви предприимчивыйчеловек, онсделал мнемного добра,он продал «Крестн.Ход», уж я такдоверяю ему,как близкомучеловеку, итеперь Левипоехал в Прагус выставкой.Там Маглич,богатый человек,чех; там сынЮрия Гай, и тожене без хлопотэтого Магличаему дали иждивение— это оченьхорошее пособиедля студента.С Магличем былау нас дружескаяпереписка. Онзвал меня туда.Чехи меня примутхорошо, я былтам в 1900 году попути с Парижск.выставки. <...>
Я переписывалсяс Кони, и А. Ф. меняспрашивает:как вы пишете,воскресшегоили ожившего?(О картине «Радостьвоскресшего».—Е. Ч.) Я писална реальнойпочве. Я наконецзадумался, ивижу, что ожившеготолько писать.Это проза! Авоскресшего— нужно переходитьк легенде —здесь полноевпечатлениемира чудес,мира легенды— есть — нужнобыть большимталантом — ая посредственность,и ничего невыходит. <...>»
Потом был я удочери ШишкинаЛидии Ив., ноона расположенак И. Е. плохо.Говорит: «Унего огромныеденьги, а онтут никогданикому не помог,и выклянчил,чтобы Гая обучалив Праге надаровщинку».<...> Блиновавспоминает,как хорошочитал И. Е. своюстатью о Вл.Соловьеве,когда выступалв Териоках спроф. Павловым.Прямо расцеловатьхотелось — такизящно, интересно,умно.
Надпись на моейдаче
Julkipano
Venajanalanesen onusama palstactile Kivennapan piläjämKuokkala Kylässä on otetten ovaltion hortoon kuokkala pinarrascun*.
* Объявление.Российскоеимущество, домКивеннапскогоуезда в селеКуоккала взятпод охрануфинскими властями(финск.).
28 января. Сейчассижу в Hotel Hospiz№ 40. У меня настоле телефон— puhelin и двебиблии, однана финскомязыке, другаяна шведском.Сегодня я былу проф. Шайковича,у которого моибумаги и книги.С ним вместемы покупалиботинки желтые,узкие, щетку,две пары носкови часы. Отоплениепаровое — душно.В моей комнатеванна, умывальник,чистота изумительнаяи цена за все—2 рубля. Деньполупраздничный:именины президентаСтольберга.Впечатлениепрежнее: маленькийгород притворяетсяевропейскойстолицей, и этоему удается.Автомобили!Радиотелефоны!Рекламы! «Начай» не берутнигде. Бреютв парикмахерскихна америк. креслах— валят на спину— очень эффектно.Словом, Европа,Европа.
С Репиным простилсяхолодно. Онсказал мне напрощание: «Знайте,я стал аристократ»и «Я в «Госиздате»не издам никакойкниги: покудасуществуетбольшевизм,я России знатьне знаю и каждоготамошнегожителя считаюбольшевиком».Я ответил ему:«Странно,— тамживет вашадочка, там вашародная внучкасостоит насоветскойслужбе, там всоветскихмузеях вашикартины, почемуже вы в советскоеиздательствоне хотите датьсвою книгу?»Этот ответочень ему непонравился.
29 января. Четверг.Впервые — послебольшого промежутка— спал. Нельзяне спать в такихдивных условиях.Все были вчерако мне ласковы:Шайкович и егосыны, Колбасьеви его жена.Колбасьевыводили меняв кино: кинобыло усыпительно.
Вспомнил, чторассказываламне Блинова,Вал. П-на. Онадолжна былачитать у Репинакакой-то доклад— ее пригласили.Читает, волнуется...Вдруг Репинговорит: — Незнаю, как вам,господа, а мневсе это скучно.Если лекторшабудет читатьдальше, я уйду.—Конечно, Блиновапрекратилачтение.
У меня под кнопкойэлектр. звонканад кроватьювисит какая-тонадпись. Я думал:указание, сколькораз звонитьгорничной.Оказалось, этоевангельскийтекст. «Walvakaaja rukalkaa!» Matt. 26.41*.
* «Бодрствуйтеи молитесь!»(от Матфея) (финск.).
Вчера виделтрамваи, нак-рые нельзявскочить находу. Во времядвижения подножкаопускается.Пришел сегодняочень усталый,хотел задремать,но за стенойревет какой-томладенец, реветнагло, безнадежно,с громкимивсхлипами, скашлем, какбудто нарочно,чтобы не датьмне заснуть.Сажусь записыватьвпечатлениясегодняшние— хотя так итянет в постель.Утром позвонилШайкович. Япришел к нему,взял у негоклад — фотографиисвоих детей,свои, Репина,Волынского,Брюсова, ЛеонидаАндреева, всезабытое, с чемкровно связанався моя жизнь.Я взял эти реликвии— и домой в Hospiz— и просиделнад ними часадва, вспоминая,грустя, волнуясь.Вылезло, какиз ямы, былоеи зачеркнулособою все настоящее.Потом в 12 час.пошел в посольство— за паспортом.Там встретилКартунена,к-рый был приказчикому «Меркурия»,дружил с Ольдороми Карменом.Теперь он лыс,толст, бородат,маслянист,женат. Служит,кажется, вторгпредстве.Мы взяли автомобильи поехали кпортному, к-рогоон рекомендует.Портной мнене понравился.Мы поехали сженою Колбасьевав суконныймагазин, купилитам синегошевиота мнена костюм. Почемусинего? Почемушевиота? Естья хотел ужасно,но стольковремени ушлона глупое мотаниепо городу, чтоне евши пошелк Шайковичуи с ним в университетскуюрусскую библиотеку,где хранятсямои бумаги.Библиотекасолидная, тихая,чинная, на стенахпортреты Гоголя,Толстого, Чехова,Мицкевича,—маленькийстолик, за столикомстарый проф.Игельстрём,сидит и читаетстарый журнал,где помещены«Соборяне»Лескова. Онслыхал, что вРоссии теперьмода на Лескова— и хочет познакомитьсяс этим писателем.Славу Лесковапривез в Гельсингфорснедавно приезжавшийсюда Шпенглер,а он прочиталЛескова поизданию Элиасбера«Рус. писателио Христе»,—словом, Лесковдо Европы дошелв высшей степениизмененный,искривленный.Вместе со старикомИгельстрёмомсидел похожийна Киплингапроф. фон Шульц,читающий теперьв унив-те лекциио Достоевском.Черные брови,седые усы, лысина.Он жалуетсяна невозможностьдостать вГельсингфорсесамых насущнонужных книг:«Дневник АнныГригорьевныДостоевской»,«СборникиДолинина»,Леонида Гроссмана«Путь Достоевского»и проч. Толькодня два или триназад получилон из РСФСР21-й и 22-й томыДостоевскогопод ред. ЛеонидаГроссмана иобнаружил тамте шесть статейДостоевского,честь открытиякоторых приписывалон себе. Здесь,в Гельсингфорсе,перечитывая«Время» и «Эпоху»,он открыл несколькостатей, которыенесомненнопринадлежатперу Достоевского.Он написал освоей находкестатью длякакого-то ученогоиздания Финск.Академии Наук— и только теперьобнаружил, чтоего Америкаоткрыта давно.С жадностьюслушал он все,что рассказываля ему о новыхраскопках вобласти изученияДостоевского.С Игельстрёмоммы распрощались,условившись,что сегодняя пошлю за своимибумагами мальчишкуиз Mars'a. Напрощание онрассказал мнео Репине: «УРепина в головене все дома.Когда я в 1921 г.вернулся изРоссии, у менябыло к немупоручение; япосетил «Пенаты»,и он пошел меняпроводить. Яговорю ему: И.Е., почему выне поедете вГельсингфорс?— Он говорит:— Не могу, большевикине пускают.—В Гельсингфорс?— Да.— Почемуже? — Это однашайка: что финны,что большевики».
И Игельстрём,и Шульц поразилименя своимсочувственнымотношениемк тому, чтопроисходитв России. Ниодин из них неверит тем басням,которыми утешаютсебя эмигранты.Они отнюдь неэнтузиастывсех мероприятийправительства,но они знают,что здесь истинноеобновлениеРоссии, а непросто капризнесколькихочень нехорошихлюдей. По поводуздешней монархическойпропагандыИгельстрёмговорит, чтоона так гнуснаи глупа, чтоследовало быне боясь беспрепятственнораспространятьее в России,дабы крестьяневидели, ктохочет господствоватьнад ними. Шульцаи Шайковичая пригласилв ресторанпообедать.Шульц жаднорасспрашивало Толстом, олитературе,а я жадно ел,так как с утрадо 4 ½ час. у меняво рту ни росинкине было. Замечательно,что оба этилитератораничего не слыхалио формальномметоде, о работахЭйхенбаума,Тынянова, Шкловского.Я за столомпрочел им целуюлекцию, а потомШульц пошелко мне в гостиницуи стал рассказыватьсвою историю.В молодостион служил врус. армиипрапорщиком— в Чугуеве ив Киеве. Но потомзанялся наукамив финл. университете.Началась война;его призвали.По своим убеждениямон враг милитаризма,поэтому онотказался идтина войну. Власти,не желая подниматьшума, предложилиему: пусть остаетсяв тылу и учитвоенному делуновобранцев.Но Шульц ответил:«Что же этотакое? Чтобыя посылал навойну другихлюдей, а самсидел бы вбезопасности?Нет! Ни за что.Нет, нет!» Тогдаего перевелина испытаниев госпиталь,а потом сталисудить. Судили,судили и присудилик тюрьме, посадилив «Кресты», гдеон много читали излечилсяот головныхболей. Оченьмилый человек:с нежностьювспоминаетсвою тюрьмуи судей, посадившихего туда... Сейчас,дня два назад,он ходил к президентуСтольбергухлопотать задругого такогоже антимилитариста,сидящего вфинской тюрьме.Хлопоты увенчалисьуспехом. Обовсем этом онрассказывалуже на улице— на каком-томосту — где мыблуждали порусской привычке— и портфельу него был оченьтяжелый: весьнабит стихамиБлока.
Оказывается,пиетет к Достоевскомуу немцев таквелик, что германский