посланник вГельсингфорсе,начитавшисьДостоевского,специальнопоехал с женоюв Питер, чтобыосмотреть теместа, которыеизображеныв «Преступлениии Наказании»и в «Идиоте».
Ну вот и 9-й час.Пора одеваться.Последниестроки я пишуутром 30-го января1925 г. в пятницу.
Вторник 3 февраля.Гельсингфорс.Сижу 5-й день,разбираю своибумаги — своюпереписку завремя от 1898—1917гг.6. Наткнулсяна ужасные,забытые вещи.Особенно мучительночитать те письма,которые относятсяк одесскомупериоду до моейпоездки в Лондон.Я порвал всеэти письма —уничтожил быс радостью исамое время.Страшна быламоя неприкаянностьни к чему, безместность.<...> Я, как незаконнорожденный,не имеющий даженациональности(кто я? еврей?русский? украинец?)— был самымнецельнымнепростымчеловеком наземле. Главное:я мучительностыдился в тегоды сказать,что я «незаконный».У нас это называлосьужасным словом«байструк»(bastard). Признатьсебя «байструком»— значило опозоритьраньше всегосвою мать. Мнеказалось, чтобыть байструкомчудовищно, чтоя единственный— незаконный,что все остальныена свете — законные,что все у меняза спинойперешептываютсяи что когда япоказываюкому-нибудь(дворнику, швейцару)свои документы,все внутренненачинают плеватьна меня. Да таконо и было всамом деле.Помню страшныепытки тоговремени:
— Какое же вашезвание?
— Я крестьянин.
— Ваши документы?
А в документахстрашные слова:сын крестьянки,девицы такой-то.Я этих документовдо того боялся,что сам никогдаих не читал7.Страшно былоувидеть глазамиэти слова. Помню,каким позорнымклеймом, издевательствомпоказался мнеаттестатМаруси-сестры,лучшей ученицынашей Епархиальнойшколы, в этоматтестатенаписано: дочькрестьянкиМария (без отчества)Корнейчукова— оказала отличныеуспехи. Я и сейчаспомню, что этоотсутствиеотчества сделалоту строчку, гдевписываетсяимя и званиеученицы, короче,чем ей полагалось,чем было у других,—и это пронзиломеня стыдом.«Мы — не каквсе люди, мыхуже, мы самыенизкие» — икогда детиговорили освоих отцах,дедах, бабках,я только краснел,мялся, лгал,путал. У меняведь никогдане было такойроскоши, какотец или хотябы дед. Эта тогдашняяложь, эта путаница— и есть источниквсех моих фальшейи лжей дальнейшегопериода. Теперь,когда мне попадаетлюбое мое письмок кому бы то нибыло — я вижу:это письмонезаконнорожденного,«байструка».Все мои письма(за исключениемнекот. писемк жене), все письмако всем — фальшивы,фальцетны,неискренни— именно отэтого. Раздребежжиласьмоя «честностьс собою» ещев молодости.Особенно мучительнобыло мне в 16—17лет, когда молодыхлюдей начинаютвместо простогоимени называтьименем-отчеством.Помню, как клоунския просил всехдаже при первомзнакомстве— уже усатый— «зовите меняпросто Колей»,«а я Коля» и т.д. Это казалосьшутовством,но это былаболь. И отсюдазавелась привычкамешать боль,шутовство иложь — никогдане показыватьлюдям себя —отсюда, отсюдапошло все остальное.Это я понялтолько теперь.
А что же Гельсинки?Хожу, ем кашу,стою у оконныхвитрин, разбираюсвои письмаи рукописи —и хочу поскореедомой... О, какойтруд — ничегоне делать. ВГельсингфорсея только и заметил,что ученицыносят фуражки,как у нас комсомолки,да что трамваичудесно устроены:чуть двинутся,в них дверизамыкаютсясами, подножкиопускаются,и никак не вскочить,что витриныздесь устраиваютсяс изумительнымвкусом, простаялавочка такраспределяетбутылки какие-нибудь,бублики, папиросы,что лучшемухудожникувпору. Оченьостроумно впассаже — папиросаогромная, упалана стекло иякобы разбилаего: трещинасделана припомощи серебрянойбумаги весьманатурально.Или чайник, ккоторому наэкране пририсованпар. А как работаютв «Элланто»фрекены — какпод музыку,энергично,изящно, безлишних движений,эластично,весело, дружно.Стоит специальноходить туда,чтобы наслаждатьсяих ритмическоймузыкальнойработой.
4 февраля. Былвчера у Ярнфельда.Он спокойный,медленный,приветливый.Угощал менязавтраком. Женаего смотрелана меня неопределенно:не знала, в чемдело, почемуона должнакормить этогодлинного русского.У него я виделотличную — поэнергии рисунка— голову работыЭнкеля, большойэтюд Эдельфельда,замечательныйэтюд Энкеля(набережнаяСены), образцыфинских коврови пр. Ни его жена,ни его дочь неговорят по-русски.Он возмущалсяфранцузскиминтервью сПетровым-Водкиным,который в какой-топарижскойгазете похваляетсятем, что он изобрелкакую-то новуюперспективу.«Ну где же здесьновая перспектива?»— спрашиваетон и указываетотпечатаннуюв газете картинку,где видна самаяординарнаякроватка,нарисованнаяпо всем школьнымправилам. ОРоссии сведенияу них дикие:очень они удивились,когда я сказал,что в Крымуможно теперьжить на даче,как и в былыевремена — беззаботнои недорого.—«Неужели вКрыму вообщеможно теперьжить?» Прошлимы из его домапо Фабиан Гаттанв его мастерскую,при университете.Там есть прелестныеэтюды: пейзажи,зарисовки сосени пр. Очень мнепонравилсяпортрет какого-тознаменитогохирурга — слицом моржа,—и большой портретбывшего ректора,80-летнего старца,с превосходнымчеканным узоромморщинок. МешаетЯрнфельдунекотораявялость, дряблостьи академическаячернота колорита.
Эти дни я питалсябеспорядочнои потому постоянночувствую голод.
Замечательно,что по-фински«счет» называется«lasku». Я толькочто получилот своего отелятакую ласку:168 марок от 28—31января. <...>
8 февраля 1925.Оказывается,что я заплатилза свой отельдважды. Они сизумлениемотметили этообстоятельство.
Четверг, февраль.Только теперьприхожу в себяпосле путешествия.Вновь за письменнымстолом. Понемногувтягиваюсьв работу после22-дневного безделья.Работы у менятри: закончитьстатьи о Некрасове,проредактироватьвновь его сочиненияи написатьтрудпесни. Яочень рад такимработам и делалбы их с утра доночи, но у меняна руках четвертая:Свифт для Госиздатаи вообще редактураангл. книг.
15, воскресение...Дела, дела, события!Тихонов арестован.За что, неизвестно.По городу ходятсамые дикиеслухи. Говорят,будто по требованиюИонова — и будтоему вменяютв вину корыстноеуправление«Всем. Литер.».Но в Госиздатеэто отрицают.В Госиздатеговорят, чтоИонов не тольконе засаживалТихонова, нонапротив, хлопотало его освобождении:ездил к Мессингу,взялся в Москвепереговоритьс Зиновьевым.И я верю, чтоон здесь ни причем. Но когдая попробовалзаикнутьсяоб этом вчерав «Современнике»,на меня посмотрели,как на агентаИонова. А междутем я искреннена самом деледумаю, что здесьвозможно роковоесовпадениеугроз Ионоваи ареста Тихонова.В «Современнике»уныло. Сидитодна ВераВладимировна.Она говорит,что Тихоновпривез из Москвы400 рублей длясотрудников,но эти деньгипосле арестаостались утеперешнейжены Тихонова.Я пошел к ней.Она средивеликолепныхкартин и вещей,в нарядномхалатике, снамазаннымикокотистымигубами симулируетбольшую тревогу.Рассказывает,что обыск былот трех до девятичас. Они былиочень милы,позволилиТихонову напитьсякофею. Но теперьон сидит без«передачи»,в одиночке, онаездила в Москву,Луначарскийдал ей запискук Мессингу, впонедельникона к Мессингупойдет, и пр. ипр. и пр. Я намекнул,что сотрудникамтрудно безденег, она сказала«да, да!», но денегне предложила.Рассказывает,что «Блоха»Замятина имелабольшой успех.
16, понедельник.Сколько возьметс меня фининспектор,не знаю. Онпотребовалу меня 400 р. Я написалпротест в налоговуюкомиссию. Теперьбоюсь идти —денег нет ниоткуда.Читаю Беннета«Mr. Prohac» — отличныйроман, так хорошоописан разбогатевшийбедняк, все егомельчайшиечувства переданытак правдоподобно,что кажется,будто я разбогател,и, отрываясьот книги, я начинаюдумать, чтохорошо бы купитьавто. Был вчерау Ионова. Какя и думал, онне виноват варесте Тихонова.Он говорит: «Ямогу открытосердиться начеловека, нона донос я неспособен». Егооскорбляетдаже самоеподозрение,что он способенна такие дела.Я сказал ему,что, пожалуй,для того, чтобыпрекратитьтолки, ходящиепо городу, емуследовало быпохлопотатьо Тихонове. Онсказал: «Плеватьмне на толки,я презираю всехэтих людей(разумей: коллегию).Совсем не длятого, чтобыреабилитироватьсебя, я уже ездилв ГПУ хлопотать,и мне сказали:«Пошел вон!»Но по секрету,так чтобы никтоне знал, я в четверг,чуть вернусьиз Москвы, ябуду хлопотать,чтобы облегчилиположениеТихонова, чтобыему пересылалипищу и проч.Конечно, каккоммунист, япринимаю насебя ответственностьза все, что делаеткоммунистическаяпартия, но высами знаете,что я еще непосадил ниодного человека,а освободилиз тюрьмы оченьмногих».
И говорил онтак увесисто,что я поверилему. Не веритьнельзя.
Мура терпетьне может картинуГаллена «Куллерво»,снимок с которойя привез изКуоккала. Онатребует, чтобыя повесил еелицом к стене.«Ой, чучело!»— говорит онапро Куллерво.
21 февраля. Былиу меня вчераЖеня Шварц иЮ. Тынянов. <...>Тынянов былу меня по поводусвоего романао Кюхле. Я заказываюему этот роман(для юношества),основываядетский отделв «Кубуче». Емуочень нужныденьги. Он принеспрелестнуюпрограмму —я сказал ему,что если романбудет даже вдесять раз хужепрограммы, таки то это будетотличный роман.Он сам очарователен:поднимаетумственнонравственнуюатмосферувсюду, гдепоявляется.Читал своистихотворныепереводы изГейне — виртуозные.<...> —Шварц читалначало своих«Шариков». Естьчудесные места— по языку, повыражению.Остроумен онпо-прежнему.У двух дегенератовбратьев Полетикаон повесилплакат: «Просятне вырождаться»(пародия напросят невыражаться),его стихи насерапионовбесконечносмешны8. Самже он красноносыйи скромный.
Видел я в ГосиздатеСемена Грузенберга.Идиотичностьего с годамирастет: «Я пишуавтобиографиюРепина»,— говоритон. Про «Современник»:«Я слышал, чтовас уже лишиливашего органа».
Начинаюработать для«Кубуча». Сапир,с которым яимею дело, оченьмил. В Госиздатевновь возрождаютжурнал «Совр.Запад». Я тянув это дело Эйхенбаумаи Тынянова. Неподыхать жеим на улице! Асам я работатьне могу в этомжурнале — выйдетштрейхбрехерство.Хотя Тыняновдоказывает,что нет. ВчераГорлин оченьблагородноотнесся к АннеИв. Ходасевич.Я просил у негодля этой несчастнойженщины какой-нибудьработы. Работынет, и негдедостать. Этоочень меняопечалило. Видя