Ионов взялсяхлопотать предвластями обулучшении бытаписателей.Кто-то хотелвзять у Ионовакнигу со стола.Ионов сказал:стоп, нельзя!Я заметил: «АЩеголев у васвсегда берет».—«Ну Щеголеви отсюда возьмет»,—и он указал накарман.
Острецовбыл совершеннопьян. Из егобессвязноголепета я понял,что «Муха»будет разрешена.
«Может быть,мне повидатьКалинина ипопроситьего»,— говорюя.— «Ну нет, мнеКалинин неуказ! Недавноя запретил однукнигу по химии,иностраннаякнига в русскойпеределке.Книга-то ничего,да переделкаплоха. Получаюписьмо от Троцкого:«Тов. Острецов.Мы с вами многоссорились,надеюсь, что— это в последнийраз. Разрешите«Химию» такого-то».Я ответил, что«Химию» я разрешу,но не в такойобработке. Онприслал мнетелеграмму:«Нужно разрешить«Химию» в этойобработке».И что же вы думаете,я послушал его?Как же!»
Вышел «Мойдодыр»7-е изд. На обложкезначится 10000 экз.А Клячко говорил,что тиснеттолько 3 тыс.Издание прекрасное.
«Красная газета»3 сентября (наклеенавырезка изгазеты — Е. Ч.):
В газетах печатают,будто мноюполучено письмоот Ильи Репина,где он сообщает,что едет в Ленинградпо приглашениюАкадемии Наук.Такого письмая не получал.В последнемего письме комне он лишьговорит, чтохотел бы приехатьна родину, чтобыпосмотретьвыставку своихкартин в РусскомМузее, посетитьТретьяковскуюГалерею, повидатьсяс друзьями.
Уважающий васК. Чуковский
Решаюсь отказатьсяот Дактиля.Ничего не могуписать из-занего. Ну его.Не надо ничего!
5 сентября.Ночь на 6-ое. Деньчудесный,—скоропреходящиедожди и солнце,осеннее. В Иннамуриипахнет вереском,грибами, брусникой,бродил с Муройпо Иннамурскимхолмам. Пишусвой идиотскийроман,— левойногой — но и тотрудно12.
6 сентября,воскресение.Сегодня переехалив город. С утрасолнце, сейчасдождь. Домаосталось толькотри стула дамой письм. стол.Все увезеноЖиватовскими.Сейчас, разбираябумаги, нашелсвою старуюзапись о Муре,относящуюсяк 1924 г. 10/IX.
—Мама, бываютворы хорошие?
— Воры?
— Не делай тытаких страшныхглаз, мне тогдакажется, чтоты — вор!
Там белочкадругая,
Там зайчикспит, лежая.
4 ноября 1925 г. ВПитер приехалЕсенин, окончательнораздребежженный.Я говорю Тынянову,что в Есенинеесть бальмонтовскоесловотечение,графоманскаяталантливость,которая несегодня завтраначнет иссякать.
Он: — Да, этоБальмонт передМексикой.
Мой «Крокодил»все еще запрещен.Мебель все ещеописана фининспектором.С Клячкой всееще дела неуладились.Роман мой «КК К» все еще некончен. Книгао Некрасовевсе еще пишется.Я все еще лежу(малокровие),но как будтовсе эти невзгодынаканунеконца. Эти двамесяца послепереезда надачу были самыехудшие в моейжизни,— мебельувезена,— другоймебели нет,—Клячко надулменя, как подлец— не дал обещанныхденег, я заболел,Лида заболела,Боба заболел,требуют с меняденег за квартиру,фининспектортребует уплатыналога, описалимебель,— право,не знаю, как явынес все этикамни, валившиесямне на голову.
Сейчаскак будто началсяпросвет: легче.Третьего дня,в воскресение1-го ноября сидиту меня Сапир,вдруг, вдругзвонок, приходитусач и спрашиваетменя. Я испугался.Уж очень многокатастрофприносили мневсе эти усачи!Оказалось, этотусач принесмне 250 долларовот Ломоносовой.За что? Для чего?Не знаю. Но это— спасение.<...>
Мура: — А ты, мама,была когда-нибудьна другой звезде?
8 или 9 декабря.Был у Клюевас Дактилем.Живет он наМорской в номерах.Квартирастилизованная— стол застланпарчой, иконыи церковныекниги. Вдольстен лавки —похоже на кельюиеромонаха.И сам он жирен,хитроумен,непрям и елеен.Похож на квасника,в линялой рубахебез пояса. БранилИонова: ограбил,не заплатилза книжку оЛенине. «Вы,говорит, должныбыли бы этиденьги отдатьв фонд Ильича».А я ему: «Вы бымне хоть наситничек дали».
—Потому что уменя и на ситничекнет (и он указална стол, где напарчовой скатертилежали черныекорочки). Я былу него по поводуанкеты о Некрасове.
— Я уж вам однутакую оболванил.
— Я не получал.
— Я дал ее такомукучерявенькому.Ну да напишуновую, насколькомоего скудоумияхватит, и с парнишкойпришлю — вотс этим.
В комнате вертелсяпарнишка —смазливый —не то половойиз трактира,не то послушникиз монастыря.
Покупал очки.Готовых нету.Пришлось заказать.Был у Горлинапо делу Богданович.Ее очень ущемляетНиколай Петров:выжучиваету нее гонорар,который причитаетсяей как переводчице«Скипетра».Эту пьесу привезей Тарле, я пристроилее в Госиздате.Теперь Александр.театр ставитее. Постановщик— Петров оспариваетправо ТатьяныАлександровнына гонорар изаявляет, чтоон так многовнес творческойработы в этупьесу, что емуполагаютсявсе 100% авторскихза «Скипетр».<...>
— «Каракуль»объявлениев газете. Мураговорит: этимимехами твойбородуля пишет.(Бородуля писалкаракулями).<...>
17 декабря. Толькочто написалв своем «Бородуле»слова: Конецпятой части.
Тричетверти девятого.Ура! Ура! Мнеосталась толькочетвертая часть(о суде), за которуюя даже не принимался.И нужно выправитьвсе. И боюсьцензуры. Ноглавное сделано.Вся эта вещьнаписана мноюлежа во времясамой тяжелойболезни. Болезньзаключаетсяв слабости и,главное, тупости.Больше 5 часовв течение дняя туп беспросветно,мозги никакне работают,я даже читатьне могу.
Лежать мне былохорошо. Свойкабинет я отдалКоле на деньи Бобе на ночь,а сам устроилсяв узенькойкомнатке, гдеродилась Мура,обставил своюкровать табуретоми двумя столиками— и царапаюкарандашомс утра до ночи.Трудность моейработы заключаетсяв том, что я ниодной строкине могу написатьсразу. Никогдая не наблюдал,чтобы кому-нибудьдругому с такимтрудом даваласьсамая техникаписания. Яперестраиваюкаждую фразусемь или восемьраз, прежде чемона принимаетсколько-нибудьприличный вид.Во всем «Бородуле»нет строки,которая былабы сочиненабез помарок.Поэтому писаниепроисходилотак: я на всевозможныхклочках писалкарандашомчерт знает что,на следующийдень переделывали исправлялнаписанное,Боба брал моюисчерканнуюрукопись ипереписывалее на машинке,я снова черкалее, Боба сновапереписывал,я снова черкал— и сдавал вперепискубарышне «КраснойГазеты». Оттого-тов течение 100 днейя написал 90страниц,— т. е.меньше страницыв день в результатецелодневногои ежедневногонапряженноготруда. Ясно,что я болен. Уменя вялостьмозга. Но какее лечить, я незнаю.
25/XII, пятница.Лежу в инфлуэнце.С 20-го в жару ибездельи. Мнеоставалосьдва дня — покончитьс корректурамикниги о Некрасовеи с «Бородулей»— и вдруг
Как ураган,недуг примчался.
Болит правоеухо, праваячасть головы,ни читать, ниписать, умираю.Был Тынянов,сидел у меняполдня — каквсегда светлый,искрящийся.К моему удивлению,он не все забраковалв моей книгео Некр. (я показывалему статью«Проза ли?»).Начало ему непонравилось,а главка о рифмахи паузах вызвалашумную похвалу.
«Бородуля»у меня написанпочти весь —I, II, III, V частии эпилог. Былу меня вчераМак из «Красной»,убеждает менядать свою фамилию,но я не хочу.Доводы я емупривел, не скрывая.Сейчас вышлакнига Боцяновскогоо 1905 годе. Там былазаметка обомне. Госиздатскаяцензура выбросила:«Не надо рекламироватьЧуковского!»В позапрошломгоду вышла моякнига о Горьком.О ней не былони одной статейки,а ее идеи раскрадывалисьпо мелочамжурнальнымиписунами. Каккритик я принужденмолчать, ибокритика у настеперь рапповская,судят не поталантам, а попартбилетам.Сделали менядетским писателем.Но позорныеистории с моимидетскими книгами— их замалчивание,травля, улюлюкание— запрещенияих цензурой— заставилименя сойти ис этой арены.И вот я нашелпоследний угол:шутовскойгазетный романпод прикрытиемчужой фамилии.Кто же заставитменя — переставшегобыть критиком,переставшегобыть поэтом— идти в романисты!Да я, КорнейЧуковский,вовсе и не романист,я бывший критик,бывший человеки т. д.
Слышенголос Муры.Она, очевидно,увидела елку.
Мура. Лошадь.—Кто подарил?Никто. «Никто»(ей стыдно сказать,что дед Мороз,в которого онанаполовинуне верит). Бобекошелек, Колекошелек, Ленена юбку. Мураполучила лошадь— и пришла спросить,как назватьее. Я сказал«Савраска»и стал читатьстихи Некрасова— из «СмертиКрестьянина».Мура все этистихи переносилана свою игрушечнуюСавраску и,тихо плача,любовно гладилаее и целовала(тайком).
31 декабря. Читаюгазеты взасос.Съезд не представляетдля меня неожиданности13.Я еще со временсвоего Слепцоваи Н. Успенскоговижу, что намелкобуржуазную,мужицкую рукуне так-то легконадеть социалистическуюперчатку. Я всеждал, где жеперчатка прорвется.Она рвется намногих местах— но все же еенатянут гениальныеупрямцы, замыслившиекакой угодноценой осчастливитьво что бы то нистало весь мир.Человеческий,психологическийинтерес этойсхватки огромен.Ведь какаяполучаетсятрагическаяситуация: странатолько и живет,что собственниками,каждый, чутьли не каждыйиз 150 миллионовдумает о своейкурочке, своейкозе, своейподпруге, своейкорове, или:своей карьере,своей командировке,своих удобствах,и из этого должнобыть склеенохозяйство«последовательно-социалистического»типа. Оно будетсклеено, носопротивлениесобственническойстихии огромно.И это сопротивлениесказываетсяна каждом шагу.
УмерЕсенин. Я встречалего у Репинаи Гессена.Когда-нибудьзапишу, чтовспомнится.
Перевожу «Rain»14,пьесу, удивляюсь,почему не бралсяза нее до сихпор. Очень эффектная,и я даже, переводя,волнуюсь. Градусыу меня устанавливаютсявсе около 37, прыгаюткак зайцы,— ия опять лежуза переводом,как и во времена«Королей иКапусты». Завтрановый год. Еслимое здоровьепойдет так, яне доживу до1927 года. Но этовсе равно. Ячувствую нето, что у насуже 1926-й, а то,что у нас еще1926, я смотрю нанас, как на древних,я думаю, чтоподлиннаяистория человечестваначнется лишьс 2000 года, я вижусебя и всехсвоих современниковнаписаннымив какой-то книге,в историческомромане, издавней-давнейэпохи.
Мой Некрасовсдан в типографиютолько вчера— т. е. последниелистики. Сапиробещал, что 7янв. начнутпечатание