и поехал домой,а куклу оставилв Почтамте.Оттуда в «Кубуч».Обещают печатать«Некрасова»на этой неделе.Оттуда к Надеждину.За столом читка«Сэди». Грановскаядала чудесныйтон. Остальные,кажется, плоховаты.Особенно Надеждин,взявший себероль пастора— и при малейшейэмоции впадающийв еврейскийжаргон. Но делоне в этом, а втом, что пьесавряд ли у Надеждинапойдет. В средурешится — игратьли ему или нет.В Александринкепьеса идетвовсю. Эти подлецыоткладывают«Виринею» и«Отелло», лишьбы не дать Надеждинусыграть «Сэди».—Оттуда к Замятину,он спал, ибовсю ночь пьянствовалс Москвиным.Оттуда к Клячко.Пришел домойтакой утомленный,что вот не сплювсю ночь.
Сейчас возьмусьза «Juno and Paycock». УТаты — первыйзуб. У Бобы ангина.У Лиды докладна семинарииЭйхенбаума.У Муры завтрарождение. Тоска,тоска! Написалс горя фельетоно детском языкеи свез его в 8часов утра в«Красную» кКугелю. РасспрашивалИону о положениигазет. Теперьдело обстоиттак: какой-тоумный человекпредложилуничтожитьутреннюю «Красную»и вечернюю,которая при«Правде». Этобыло бы лучшевсего. Осталисьбы: одна плохонькаяутренняя и однахорошая вечерняя.И денег сохранилосьбы уйма. Но таккак этот планочень талантлив,он ни за что небудет приведенв исполнение,и теперь мудрыеголовы решают,что надо быслить две «Вечерние»— и дать им одноназвание, новое(то есть отнятьу «Вечерней»то лицо, котороедало ей еерепутацию), аутренние газетыоставить по-старому,содержа их насчет этой вечернейгазеты. Канитель,удушье, а мойроман гниет,и его гниениюне видно конца.—Познакомилсяс Сергеем Томским.Он похож на«Птицелова»с перовскойкартины — оченьжанровый человек,бытовой, трактирный.
24 февраля. Среда.Был вчера снована почте — получилкуклу за 25 рублей57 копеек. Потому Клячко получилŁ 30. Коля получилквартиру черезСимона Дрейдена— но нужно 300въездных. М. Б.дает ему 50 р.Сегодня утромбыл в «Красной»,держал корректуру«Детскогоязыка». Фельетонвсем понравился,—даже корректоршаподошла ко мнеи сказала, что«прелесть».Иона говорит,что теперьрешено слитьобе газеты —и что именнотак и будет, п.ч. это — глупеевсего. Credo quiaabsurdum*
* Верю, потомучто нелепо(лат.).
25 февраля. Четверг.Вчера былонашествиевсевозможныхлюдей. Был уменя АдрианПиотровский.Выслушал дваакта переведенноймною пьесы. Емупонравилось,но не очень. Ятоже убедился,что пьеса —«так себе», ирешил 3-го актане переводить.Пиотровскийготовится кюбилею Монахова,который назначенна 17 марта. Пригласилив Комитет именя.
Пришелочень высокийстудент ИнститутаИстории Искусствза рукописямикаких-нибудьписателей, ядал ему рукописиКуприна, Ал.Ремизова,Мандельштамаи Мережковского.
Пришел поэтПриблудный.За детскимикнижками. Читалсвои стихи. Онмолод, талантлив,силен и красив,—но талант унего 3-го сорта:на все руки. Они на пианиноиграет, и поет,и рисует,— приполном отсутствиикакой бы то нибыло внутреннейжизни. Стихиу него так ильются — совсемкак из крана.Очень многодешевки и, какэто ни странно,надсоновщины.
Боба встал спостели.
Мурины имениныпротекалипышно. К ней сраннего утрапришла прачкинавнучка Виктя— белая и круглолицая,вялая. Они вдругвыдумали, чтоя — Баба Яга,которая хочетих съесть, ипохитили у меняножик для разрезаниякниг. Я бегалотнимать у нихножик. Они визжалии убегали — ввосторге веселогоужаса. Потоммы стали прятатьэтот ножик встоловой — икричать «холодно»,«жарко», когдаони искали его.Это было оченьвесело—и я былраздосадован,когда во времяэтой игры пришелПиотровский.
Потом пришлак Мурочке какая-торобкая трехлетняядевочка, котораявсе время просиделав кресле — ибоялась, когдая подходил кней.
Потом пришелее кумир, Андрюша.Мы играли всевтроем в кораблекрушениеи в разбойников.(Забыл записать,что еще до приходаАндрюши мыиграли в спасениепогибающих— я тонул, онивытаскивалименя из воды— и я за это давалим медаль, полтинник,прикрепленныйк бумажке сургучом.)Потом пришлик Муре Агатиныдети — две оченьмилые девочки,потом ТатьянаАлександровна,потом Редьки,принесли медвежонка,посуду и дивнуюкуклу — оченьхудожественноисполненную— русская золотушнаядевчонка измещанскойсемьи, которыхтак много, напр.,на Лахте. Мещанелюбят называтьтаких девчонокТамарами.
Мы сидели застолом и клевалиносом. Мне хотелосьспать. Поболталио всякой ерундеи разошлись.АлександрМефодьевичРедько рассказывал,что во главекакой-то железнойдороги теперьстоит стрелочник,и это несомненноеповышение, ибосперва былстоляр (из ж.-д.мастерских),потом — смазчик,есть надежда,что лет черездесять во главедороги встанеткондуктор. Этобудет «повышениеквалификации».Рассказывалтакже о том,что один выпущенныйиз тюрьмы получилуведомлениеза несколькимиподписями —«явиться застарыми подтяжкамии отточеннымкарандашиком»,которые былиотобраны у негопри водворениив тюрьме, но озолотых часахи запонках вэтом уведомлениине было сказанони слова — словом,«все было беспокойнои стройно, каквсегда»6 —и мне, как всегда,казалось, чтопропадаетчто-то драгоценное,неповторимое,что даетсятолько однажды,—что-то творческое,что было кем-тообещано мнеи не дано.
26 февраля. Пятница.Утром собиралматерьялы одетях, о детскойсказке и пр.Читал Н. Румянцеваи др. Потом в«Красную» кИоне. В 8 часовутра. Я уже привыкходить тудапо утрам. Менятянет тудазапах типографскойкраски, знакомаяи любимаятипографскаягрязь. Типографияи редакция«ВечернейКрасной» находятсяв доме, построенномРосси. Внутрипрелестнаялестница. Типография— на второмэтаже. Небольшая— наборщиковчеловек 20. Работаютспоро. Переговариваясьмежду собой.Работа необыкновенноналаженная.В глубине типографииу одного окошечкастолик — закоторым сидитИона, близоруконаклонясь надгранками. Нетни одной заметки,которую он несократил бывчетверо, непереиначилбы всю — сверхудонизу. Рядомс ним Сизов —его помощник,заведующийхроникой. Этоузколицыймолчаливыйчеловек, в очках,который быстрои виртуозновыправляетбезграмотныедонесениярепортеров.Я часто стоюу него за спинойи смотрю свосхищением,как, ни минутыне задумываясь,он выбрасываетиз каждой заметкивесь имеющийсяв ней мусор.Второго такогомастера я невидал. Ионачасто отдыхает,отходит к печке,болтает скорректоршами,Сизов никогда.Это газетныймонах. Так какв 7 час. утра емунадо быть наработе, он долженочень раноложиться иникогда небывает в театрах.Так как кроме«ВечернейКрасной» онзаведует ещеМосковскимотделением«Известий»,то весь деньу него занятабсолютно, ион никогда невидит тех судов,происшествий,событий, о которыхвещает публике.
Вчера, отойдяк печке, Ионапредложил мнесделатьсяАмериканскимкорреспондентом«Красной». 400рублей в месяц— за 8 писем. Ясказал, чтоподумаю. Пришелдомой, Лидаговорит: «Папа,мне снился сон,что ты в Америке!»Это страшноменя удивило.
Позвонивпо телефонув Госиздат, яузнал, что мой«Крокодил»уже сверстан— и послан мнена квартиру.
Потом я позвонилв «Кубуч», иоттуда мнесказали такое,что у меня помутилосьв глазах:
— Вашего «Некрасова»решено не издавать.
— То есть как?!
— Комиссия«Кубуча» нашлаэто невыгодным.
Я страшновзволновалсяи побежал в«Красную»посоветоваться,что мне делать.Иона сказал,что постараетсядостать мнеиздателя. Макпосоветовалобратитьсяк Бухарину. Япобежал в «Кубуч».Пешком, денегбыло в обрез.В «Кубуче»никого не застал.В страшномсмятении поехаля в РусскийМузей к Нерадовскому— и тут толькопонял, какоеогромное влияниеимеет на человекаискусство. СНерадовскиммы прошли позалам, где Врубель,Серов, Нестеров,и вдруг Нерадовскийотодвинулкакую-то стену,и мы вошли вдивную комнату,увешаннуюстарыми портретами— и у длинногостола — креслакрасоты фантастической,какого стиляне знаю, но пропорциячастей, гармония,стройностьи строгость— все это сразууспокоило меня.Мне даже сталостыдно за моювозбужденностьи растрепанность.К тому же Нерадовскийсам так спокоен,работящ, серьезен— и так связансо всеми этимикартинами ибронзами, чтона душе у менясразу сталоясно. «В этойже комнате мыи устроим нашичтения,— сказалон,— в комнатеможет поместитьсячеловек сто.Приглашенычитать о Репине— Кони, Гинзбурги Тарханова.Они будут читать3-го. Ваше чтениеназначено на10-е. Я хотел сопречьвас с проф. И.П. Павловым иА. К. Глазуновым.Но Павлов неможет. Я ездилк нему. Он отнессяочень горячо,даже прерваллекцию, радименя, сообщилмне о Репинемного интересного,но сам, увы,отказалсяучаствовать.Очень занят.Впрочем, обещалнаписать иприслать нескольковоспоминаний.Павлов готовилсяк встрече сРепиным, онпрочитал о немкнигу, изданнуюнашим музеем.«Терминологиястатей об искусствемне не всегдапонятна,— сказалПавлов.— Многоея читал по трираза, чтобыпонять. Но понялвсе». Приехали в разговорес Репиным упомянулоб этой книжке.Вдруг Репинсжал кулаки,затопал ногамии с таким гневомзаговорил обавторе этойстатьи, что ябуквально незнал куда деваться.Гнев Репинаразрастался,и кончилосьтем, что Репинубежал от меня».Договорилисьмы с Нерадовским,что я буду читатьмою лекцию17-го, и успокоенныйя пошел в «Кубуч».Спокойствиемое дошло дотого, что, войдяв комнату ктов. Кузнецову,ответственномусекретарю«Кубуча», откоторого зависеласудьба моего«Некрасова»,я, вместо того,чтобы махатьруками и кричать,сел у его столаи, покуда онразговаривалс другимипосетителями,вынул из портфелязавтрак и началего медленноесть. Первоевпечатлениеото всей этойкомнаты — впечатлениеучастка. Накурено,казенно, неуютно— особеннопосле дворца.Но вслушавшисьи всмотревшись,я как-то сразуполюбил Кузнецова.Он очень толково,просто, дельноотвечает всемпосетителям,хорошо говоритпо телефону,—в ответах егочувствуетсябольшая осведомленностьи ни йоты бурбонства.Я говорил с нимбезо всякогопафоса. Я сказал,что работаюнад этой книгой8 лет, что это— не халтурнаякнига, что ясогласен небрать за нееникакого гонорараи пр.
«Ваша книга,—сказал он,—единственная,которую намбыло жаль уничтожить.Предыдущееправлениеоставило намцелый ряд никудане годных книг,за которыезаплачено 12500 рублей. Ни однойиз этих книгиздать нельзя.Это — бремя нанашем бюджете.Но если вы согласныне брать у нассейчас за этукнигу гонорара,мы согласныее выпустить— и выпустимво что бы то нистало».
Я чуть не заплакалот радости. Онпоказался мне