здесь недалекона даче... Я оченьрад, что выходитваш «Некрасов».Мне как разнужно написатьо нем что-нибудьдля ВячеславаПолонского...Полонскийзатевает«Некрасовскийсборник»...
Мы заговорилио детских книгах.—Идиотскаяполитика, которойя, к сожалению,не могу помешать.Теперь Лилинавзяла в своируки урегулированиеэтого дела...
Я.— Оно станетеще хуже, таккак и Лилинаи Натан Венгров— крайне правыев отношениидетской литературы.
Он.— Да, но теперьдетская лит.перейдет введение ГУСа,и есть надежда,что ГУС отнесетсяболее мягко5.
Я.—Едва ли.
Он.— Осенью мысоберем совещание.
6 августа. Суббота.С утра пришелЗощенко. Принестри свои книжки:«О чем пел соловей»,«Нервные люди»,«Уважаемыеграждане».Жалуется, чтоГорохов исказилпредисловиек «Соловью».Ему, очевидно,хотелось посидеть,поговоритьо своих вещах,но я торопилсяк Луначарскому,и мы пошли вместе.Он очень бранилсовременность,но потом мы обапришли к заключению,что с русскимчеловеком иначенельзя, чтоничего лучшегомы и придуматьне можем и чтовиноваты вовсем не коммунисты,а те русскиечеловечки,которых онихотят переделать.Погода прекрасная,я в белом костюме,Зощенко в туфляхна босу ногу,еле протискалисьв парк (вход 40копеек) и прямов ресторан,чрез который— проход кЛуначарскому.Зощенко долгоотказывался,не хотел идти,но я видел, чтоон просто робеет,и уговорил егопойти со мной.
—Всеволод Ивановрассказывает,что Лунач. осталсятут, на курорте,потому что емуне дали валюты,не позволиливывезти деньгиза границу, аему, Всеволоду,позволили, ион взял с собой1 ½ тысячи.
— Хорошо пишетВсеволод. Хорошо.Он единственныйхороший писатель.
Войдя в ресторан,мы сразу увидалиЛуначарского.Он сидел застолом и пилзельтерскую.Я познакомилего с Зощенкой,и пошли к немув номер, он впереди,не оглядываясь.Вошли в комнату.Там секретарьЛунач. сталпоказыватьему какие-токарточки —фотографии,привезенныеиз Москвы,киноснимки:«Луначарскийу себя в кабинете(в Наркомпросе)».Тут же была иРозинель —стройная женщинас крашенымиволосами — ипрелестнаядевочка, еедочка, с бабушкой.Луначарскийнас всех познакомил,причем девочкеговорил потрафарету:
— Знаешь, ктоэто? Это — Чуковский.
Оказалось, чтов семье наркоматого самоговедомства,которое боретсяс чуковщиной,гнездится этастрашная зараза.
Розинель(мне): — Я вас сразуузнала по портрету...По портретуАнненкова6.(Зощенке): — Авас на всехпортретахрисуют непохоже...Как жаль, чтов ваших вещахстолько мужскихролей — и ниодной роли дляженщин. Почемувы нас так обижаете?<...>
Тутже он подписалбумажку о разрешениимне и Зощенкеездить по взморьюпод парусоми заявил, чтосейчас идетиграть с секретаремна биллиарде.
Секретарь вошели сказал: «Вашалекция отложена.8-го не состоится».Лунач. обрадовался.(К Розинели.)«Ну вот какоесчастье; значит,я остаюсь совсеми вами досреды». Онасделала обрадованноелицо и поцеловалаего. Потом ониоба сказалимне, что Хавкинговорил им, чтоя 14-го выступаюздесь на детскомутре. Я не зналэтого — мыоткланялись<...>
ТутЗощенко поведалмне, что у него,у Зощ., арестованбрат его жены— по обвинениюв шпионстве.А все его шпионствозаключалосьбудто бы в том,что у негопереночевалоднажды одинзнакомый, которыйпотом оказалсякак будто шпионом.Брата сослалив Кемь. Хорошобы похлопотатьо молодом человеке:ему всего 20 лет.Очень бы обрадоваласьтеща.
— Отчего же выне хлопочете?
— Не умею.
— Вздор! Напишитебумажку, пошлитек Комарову илик Кирову.
— Хорошо... непременнонапишу.
Потом оказалось,что для Зощенкиэто не так-топросто.— Вотя три дня будудумать, будумучиться, чтонадо написатьэту бумагу...Взвалил я насебя тяжесть...Уж у меня такойневозможныйхарактер.
— А вы бы вспомнили,что говоритМарциновский.
— А ну его к черту,Марциновского.
И он пошел комне, мы селипод дерево, ион стал читатьсвои любимыерассказы:«Монастырь»,«Матренищу»,«Историческийрассказ», «Дрова».
И жаловалсяна издателей:«ЗИФ» за «Уважаемыхграждан» платитему 50% гонорара,«Пролетарий»его и совсемнадул, толькои зарабатываешь,чтоб иметьвозможностьработать.
Зощенко оченьосторожен —я бы сказал:боязлив. Дней10 назад я с детьмиездил по морюпод парусом.Это было упоительно.Парус сочинилЖеня Штейнман,очень ловкиймеханик и техник.Мы наслаждалисьбезмерно, нокогда мы причалилик берегу, оказалось,что парусазапрещеныбереговойохраной. Вотя и написалбумагу от лицаЗощенко и своего,прося береговуюохрану разрешитьнам кататьсяпод парусом.Луначарскийподписал этубумагу и удостоверил,что мы вполнеблагонадежныелюди. Но Зощенкопогрузилсяв раздумье,испугался,просит, чтобыя зачеркнулего имя, боится,«как бы чегоне вышло»,—совсем расстроилсяот этой бумажки.<…>
Неделю томуназад он рассказалмне, как он хорошс чекистомАграновым. «Япознакомилсяс ним в Москве,и он так расположилсяко мне, что, приехавв Питер, сампозвонил, ненужно ли мнечего». Я сказалЗощенке: «Воти похлопочите<...>». Он сразустал говорить,что Аграноваон знает мало,что Аграноввряд ли чтосделает и проч.и проч. и проч.И на лице егоизобразилсяиспуг.
Были вечеромРедьки. Я тоскуюпо Коле. Оченьбуду рад, еслион приедет. Ибез Татки мнескучно.
8 августа. Мысегодня в часполучили изГПУ разрешениекататься вздешнем заливепод парусом.Выехали в морена веслах —ветер с моря— и, заехав закораблик, поднялипарус. Процедураподниманияпаруса и установкимачты отнялау Жени околочаса, все этовремя мы трепалисьна волнах закорабликом.Волны теплые,широкие, добрые.Наконец парусподнят, и мы сблаженнымчувством понеслисьпрямо к курорту.<...> Начинаю писатьо детском языке.Но как труднов этой подлойобстановке.
Моякомната выходитбалкончикомк Дому отдыха,где непрестанныйгалдеж. Справамаленькийребенок: Марьяна,который регулярнокричит, так каку него режутсязубы.
Третьего днябыл я с Розинельюв лодке. Она всногсшибательномкупальномкостюме, и вместес нею ее 8-летняядочь, котораязовет Луначарскогопапой. У Розинелирусалочьизеленые глаза,безупречныеголые руки иноги, у девочкипрофиль красавицы— и обе они принеслив нашу скромнуючухонскую лодку— такие высокиетребованияизбалованных,пресыщенныхсердец, что яготов был извинятьсяперед ними зато, что в нашемморе нет медузи дельфинов,за то, что нашисосны — не пальмыи проч. Они былиэтим летом вБиаррице, потомв каком-то немецкомкурорте — и всеим здесь казалосьтускловато.Розинель рассказывалапро свою дочьИру. Когда узнала,что я — Чуковский,она сказала:«Неужели онжив, а я думала,что Ч. давноуже умер.» <...>
Самое любопытное:она говориласлово максимум.«Мы ждем тебямаксимум двачаса». Ее спросили:«Что такоемаксимум?» Онаответила: «вероятно».И это оченьметко, так какмаксимумупотребляетсяво всех техслучаях, гдеможно бы поставитьвероятно. Своейбабушке онасказала:
—Бабушка, тылучшая моялюбовница!
Лунач. оченьпростодушен.Наш лодочник— красавец,поляк, циркач(продававшийв цирке афишки),человек низменный,пошлый и пьяный,содержит биллиард.Лунач. упиваетсябиллиардомдо чертиков,и вдруг егопозвали сниматься.Он говоритциркачу:
— Пожалуйста,поберегитешары в том порядке,в каком онисейчас. Нупожалуйста,я сейчас вернусьи продолжуигру.
— Не могу, А. Вас.,—кричит этот,пьяный.
— Ну пожалуйста.
— Нет, Анат. Вас.,правило такое:кто оставилбиллиард, егоигра кончена.
Приехал Коля.Говорит, чтотипографияв Госиздатепотеряла сборныелисты, давноподписанныемною к печати.
Вот и 23 августа.Время бежит,я не делаю ровноничего; и неработаю и неотдыхаю. Теперья вижу, что отдыхатьмне нельзя, мненужен дурманработы, чтобыне видеть всегоужаса моейжизни. Когдаэтого дурмананет, я вижу всюсвою оголтелость,неприкаянность.<...>
Одно мое в этидни утешение— Зощенко, которыйчасто приходитко мне на целыедни. Он оченьволнуется своейкнигой «О чемпел соловей»,его возмущаетрецензия,напечатаннаякаким-то идиотомв «Известиях»,где «Соловей»считаетсямелкобуржуазнымвоспеваниеммелкого быта7,—и в ответ наэту рецензиюон написал для2-го изд. «Соловья»уморительноепримечаниек предисловию— о том, что авторэтой книгиКоленкороводин из егоперсонажей.Судьба «Соловья»очень волнуетего, и он оченьобрадовался,когда я сказалему, что воспринимаюэту книгу какстихи, что тосмешение стилей,которое тамтак виртуозносовершено, немешает мнеощущать в этойкниге высокуюбиблейскуюлирику. На другихписателей (заисключениемВсеволодаИванова) онсмотрит с презрением.Проходя мимодома, где живетФедин, он сказал:«Доску бы сюда:здесь жил Федин».О Сейфуллиной:«Злая и глупаябаба». О Замятине:«Очень плохой».Поразительно,что вид у негосегодня староватый,он как будтопостарел летна десять — поего словам, этооттого, что онопять поддалсясидящему в немдьяволу. Дьяволэтот — в нежеланиижить, в тоскливомотъединенииот всех людей,в отсутствиисильных желанийи пр. «Я,— говоритон,— почти ничегоне хочу. Еслибы, например,я захотел уехатьза границу,побывать вБерлине, Париже,я через неделюбыл бы там, ноя так ясно воображаюсебе, как этоя сижу в номерегостиницы икак вся заграницамне осточертела,что я не двигаюсьс места. Нынчелетом я хотелпоехать в Батум,сел на пароход,но доехал доТуапсе (кажется)и со скукойповернул назад.Эта тошнотане дает мнежить и, главное,писать. Я долженнаписать другуюкнигу, не такую,как «Сентиментальныерассказы»,жизнерадостную,полную любвик человеку, дляэтого я долженраньше всегопеределатьсебя. Я долженстать, как человек:как другиелюди. Для этогоя, например,играю на бегах— и волнуюсь,и у меня выходит«совсем какнастоящее»,как будто я ивправду волнуюсь,и только иногдая с отчаяниемвижу, что этоподделка. Яизучил биографиюГоголя и вижу,на чем свихнулсяГоголь, прочиталмного медицинскихкниг и понимаю,как мне поступать,чтобы сделатьсяавтором жизнерадостнойположительнойкниги. Я долженсебя тренировать— и раньше всегоне верить всвою болезнь.У меня пороксердца, и преждея выдумывалсебе, что у меняколет там-то,что я не могутого-то, а теперь— в Ялте — сомной случилсяприпадок, ноя сказал себе«врешь, притворяешься»— и продолжалидти как ни вчем не бывало— и победилсвою болезнь.У меня психостения,а я заставляю