– Главное, мяча не бояться, – сказал Фома.
– Мяча бояться – ничего не выйдет, – подтвердил Бухвостов, нацеливаясь с другого боку.
И Карасик с размаху сел на песок, с гудящей головой, от которой отскочил твердый, как чугунное ядро, мяч.
– Вот так, – удовлетворенно заметил Фома, – хорошо! Головой приняли.
Они воткнули два прутика, отчеркнули ворота на песке.
– Только не больше пяти минут, – предупредил Баграш. – Начали!
– Есть!
– Принял…
– Подача…
– Сильно!..
И мяч, понукаемый этими короткими возгласами, резво заходил от ноги к ноге.
– Беру!
– Перевод.
– Даю…
– Пас!
– Сади!
– Гол?
– Там!
– Сидит!..
Стиснув зубы, Карасик лягнул катящийся на него мяч.
– Хорошо! – сказал Баграш. – Первое дело – мяча не трусить.
Карасик, подбодренный, бросился грудью на мяч и получил удар под ложечку. Он сел на песок задохнувшись. Он вдруг разучился дышать, потом вспомнил, как это делается, и втянул воздух широко открытым ртом.
– Кончили, кончили! – кричал Баграш.
Но гидраэровцы разыгрались и гоняли мяч. Тогда Баграш вынул маленькую судейскую сирену и свистнул. Звук этот вмиг отрезвил глиссерщиков. Фома поймал мяч, сдул с него песок. Бухвостов взялся за брезент, которым укрыли мотор.
– Выключен?
– Выключен.
– Контакт?
– Есть контакт…
Машина рванулась, толкнула воду, потом выдрала нос и начала свой скользящий бег. И пошла колесом вода с боков. Понеслись справа, слева берега.
Глава XX«Лермонтов»
С реки идет прогретый ветерок. Волга отдает накопленное за день тепло. Зеленая звезда бросила прерывистую дорожку поперек реки. У острова горит багровый огонек бакена и шевелит в воде хвостиком отражения. Вода тихонько чмокает берег и поблескивает, как станиоль. А у того берега все черно и тихо. Только иногда продернется вдруг серебряная нить и оборвется, словно струна беззвучно лопнула.
Где-то далеко, на коренной, гулко бьет колесами о воду тяжелый буксир. По зеркальной целине плывет ноющее гудение тяги в топках и доносится глухое биение, будто кровь стучит в ушах.
– Э-э-эй!.. На плоту-у…
– Ого-о-о?
– Ло-от поднимай…
– Ладно-оть…
Ночь тычется в лицо и ладони, теплая, шершавая, влажная, как губы жеребенка. Кандидов сидит на причальной тумбе. Он вяло тренькает на балалайке и ловко во время паузы подбрасывает в рот подсолнухи. Потник валяется вместе с рукавицами на палубе. Плывет мимо вода, огромная, нескончаемая. Антон вдыхает во всю грудь сыроватый воздух надволжья и чуть не захлебывается. До чего ж хорошо! Плакать хочется или заорать во всю глотку, чтобы спало это томительное оцепенение! И внезапно, расправив плечи, Антон орет:
– Ого-го-го!.. Кан-ди-до-ов Ан-то-о-он!..
– О-он!.. – далеко отзывается эхо.
Просыпается дед-водолив. Он чешет кадык, зевает, утирая рот бородой.
– Что ты народ тревожишь, оглашенный?
Кандидов смолкает. Ему неловко, что он забылся. В такие вечера он сам не свой. Опять просыпается в нем и начинает баламутить с бешеной силой жажда какой-то необыкновенной жизни, а пора бы уже угомониться.
В комнате для пассажиров мирно похрапывают люди. Они лежат вповалку, на скамьях, на полу.
Они ждут парохода, и у каждого есть свое направление в жизни, лишь бы билет достать.
Мерцают топовые и сторожевые огни на мачтах. Антон плюет в воду, полную звезд. Вода у пристани течет воронками, маленький водоворотик уносит плевок.
– Сегодня сверху какой идет? – спрашивает он водолива.
– «Пушкин» сегодня.
– «Пушкин», – повторяет Антон. – Вот знаменитый был человек! Поэт… Сколько с тех пор навигаций прошло, а фамилия все гудит! И ведь при каких условиях жил, притесняли как! А выбился все-таки, как-никак. А теперь, возьмем, я – все дурак дураком.
– Тебе грех жаловаться. Тебе фарватер кругом свободный. На большой реке живем, воды хватает. Плыви, пожалуйста, куда требуется. Ты бы учиться шел. Вон Петька Косой старшим помощником на «Льве Толстом», Сережка – летчик. Я вот и то из бакенщиков в водоливы произведен.
– А я все никак себя доказать не могу. Был Кандидов, и есть Кандидов. Тошка Кандидов, и всё. А кто такой Кандидов? Чего такое Кандидов? Зачем ему вообще фамилия дадена – неизвестно. Канди-до-о-ов! – орет во все горло Антон. – До того берега еле дойдет.
Он спрыгнул с причала и направился к куче арбузов. Водолив молчит: он знает – сейчас этот оглашенный загубит один арбуз. Бог с ним – раз тоска у человека, можно один арбуз и сгубить.
– Грешишь, тамада, – говорит он все-таки, – с жиру бесишься. Да тебя ж по всей Волге знают!
– Э, что там знают! – отмахивается Антон и выбирает арбуз.
С арбузом под мышкой он возвращается обратно. Забирается опять на тумбу, вынимает складной нож. Шлепает холодный шар. Щелкает пальцем. Арбуз отзывается добрым звоном. Он спел, налит соками. Антон сжимает его, поднося к уху. Слышится легкий хруст. Пристроив арбуз на колени, Антон старательно выцарапывает на гладкой корке: Антон Кандидов. Он подходит к фонарю, любуется на свою работу и, размахнувшись, швыряет арбуз в Волгу.
– Плыви, друг, на низ! Пускай знают – есть, мол, на Среднем плесе такой Антон Кандидов… существует.
– Тамада, не балуй! – говорит водолив, привыкший к чудачествам Антона. – Что ты в конце концов мальчика строишь!
Великолепный бас профундо большого парохода… Гудок повис над рекой и заглох потом, как будто взяли аккорд на органе.
– Низовой почтовый подходит, – говорит водолив.
Антон не спрашивает, какой пароход идет снизу. Это его пароход. Сегодня проходит «Лермонтов», тот самый, на мостик которого он взбегал ночью восемнадцатого года с наганами в каждой руке. А теперь этот пароход ходит от Нижнего до Астрахани, ходит нарядный, везет веселых пассажиров. И никто из них не знает, что на маленькой пристани ждет грузчик Антон Кандидов, красный волгарь, завоеватель парохода.
Уже видны отличительные огни – изумрудно-зеленый и раскаленно-красный. Сотрясая звездные миры, пароход дает подходный. Гудок медленно оседает, и окрестности долго истолковывают его так и этак.
Вот уже дали свет на верхней палубе. Пароход подваливает – огромный, ослепительный, он начисто заслоняет собой ночь. Колеса работают то вперед, то назад. Борта пристани и парохода сближаются. Между бортами клокочет, всплескивает бестолочь воды. Скрипят кранцы. И все на пристани приосанилось, преобразилось. Темнота сбежала и стоит за мостками на берегу. И водолив уже не вялый непроспавшийся дед, а расторопный заведующий пристанью.
Старпом, блестя пуговицами, сбегает на пристань:
– Выгрузка сорок восемь мест. Есть что грузить?
У касс толпятся пассажиры. Начинается посадка. Гремя чайниками, волоча по трапу тяжелые мешки, пассажиры перебираются на пароход.
Застенчивый человек в легком подпитии провожает дочку. Девочке лет тринадцать. На ней пуховый платок, завязанный крест-накрест на спине. Девочка ушла на пароход, а отец все втолковывает ей, перегибаясь через перила:
– Так ты, Нюша, маме твоей и передашь – хорошо, мол, устроился, слава богу, и приглашает опять, мол, к себе. Поняла?
– Поняла… – ворчливо отвечает Нюша.
– Не забудешь?
– Да не забуду же!..
– И не пьет, скажи, в рот не берет, ни боже мой! Сегодня не в счет… Гостинец не потеряла?
– Давай, давай на погрузку, – раздается с мостка женский голос, глубокий и низкий. – Поживей там на пристани. Хочу в Вольск вовремя прийти.
На пристань сходит с парохода маленькая коренастая женщина в форменном кителе и фуражке.
– Кандидов есть?
– Есть, товарищ капитан.
Подбегает Антон.
– Здорово, тамада! А ну, давай по-кандидовски, раз-два…
– По-о-озволь! – кричит Кандидов.
Скрипят мостки. Идет погрузка. Ритмически прыскает помпа на пароходе.
– А я тебе книжки сменить привезла. Успеваешь? – говорит капитан подбегающему Кандидову. – Прочитал?
– Ясное дело… По-о-о-зволь!
– Ваня, дай ему книжки! У меня там отложены, – кричит наверх энергичная водительница «Лермонтова».
Муж капитанши, учитель в пенсне, проводящий на пароходе каникулы, приносит книжки.
– Вот списочек, – кричит Антон, пробегая с кладью на спине. – По-о-озволь!..
– Нюша, – не унимается провожающий, – ты где?.. Граждане, извиняюсь, там девочка такая едет, Нюша. Позовите ее…
Хмурая Нюша выходит на нижнюю палубу парохода.
– Нюша, ты не забудешь? Ты скажи – папа на низ работать нанялся. Насчет одежи, обуви пусть не сомневается.
Третий гудок и два коротких отрывистых, чтобы скинули чалки.
– Тих-ай!
Шипит пар. Под кожухом пришли в движение большие многолопастные колеса.
– Тамада, поступай ко мне помощником по грузовой части! – кричит с мостка веселая капитанша. – Судно тебе известное.
Черный раскол встает между пристанью и пароходом. За колесом пошла вода. Белая пена, завиваясь кругами, закипела позади.
– Нюша, ты так, стало быть, и скажи – папа прокормит, мол, скажи.
– Да ну тебя, уже сто раз сказал! – буркнула девочка с парохода.
– Вот, – закричал в ночь провожающий, – а если она, мама твоя, значит, не согласна… тогда скажи… папа говорит… – И он заплакал.
Пароход унес в ночь свои огни и шумы. И тотчас ночь заняла свое место у пристани, вернула тишину, утихомирила воду, пролегла черными мерцающими далями.
Кандидов сбросил рукавицы и скинул потник. Он собрал книги и пошел спать.
У берега качнулась, заплюхала об воду лодка, подошли и побежали вдоль берега валы от разворачивающегося «Лермонтова».
Глава XXIГидраэровцы
Пока дошли до Горького, Карасик успел близко сойтись с ребятами из Гидраэра. С Баграшом и Фомой он сблизился очень быстро. Как-то на стоянке у Мурома Баграш разговорился, и Карасик узнал, что водитель глиссера был когда-то одним из первых русских летчиков.