людей, тем лучше будет выбор (больше число и лучше знаешь), вместе с этим соединяется мысль, что это ведет к физическому волнению, к тому, что влюбишься, а мне хотелось бы принести, сколько возможно, в супружество душу и тело девственным, так чтобы я мог сказать своей жене: «Ты первая, которую обнимаю я, ты первая, которую люблю я». Потом необходимость играть на фортепьяно или на чем-нибудь, — это менее, но все-таки очень хорошо было бы, чтоб иметь возможность услуживать этим добрым людям. Потом мне кажется, что должно было бы уметь рисовать, — по крайней мере, настолько, чтобы мочь делать очерки профилей и лиц, а то вот хотелось бы сохранить лицо этой жены сына, а между тем я не могу этого сделать. Потом необходимо говорить по-французски и немецки, потому что я все более и более чувствую, что начинается новый период в моей жизни, что физически-духовная потребность любви будет все усиливаться и усиливаться во мне, что мысль о подруге жизни, с которою делить сердце пополам, которую обнимать, которую целовать, которая, наконец, будет в едино тело со мною и в едину душу, — что эта мысль все сильнее входит в мою голову, и я теперь весьма много думаю о том, как будет, когда я женюсь, точно так же, как раньше думал много о том, как, например, видеть нагих женщин. И пришло в голову, как развивается духовность и как проникается духовностью чувственность: сначала мне хотелось только просто видеть нагих жнщин, чтоб физическая природа волновалась, чтоб сердце судорожно билось, а то все равно, хороша эта женщина или нет, на красавиц не хотелось смотреть; а теперь хочется смотреть на красавиц; а между тем чувственность развилась сильно, и между тем она стала гораздо духовнее — да, так; жениться теперь моя дума, и этот вечер (не потому, чтобы меня слишком взволновала эта брюнетка, а просто потому, что здесь я был в обществе девиц в первый раз после того, как развился в этом отношении, т.-е., собственно говоря, в первый раз сознательно и со вниманием в течение нескольких лет, весьма многих, потому что на свадьбе у Вас. Петр. я был занят им и Над. Ег., а раньше на девиц смотрел решительно не так), — этот вечер будет иметь большое влияние на меня, и кажется, что он двинет меня намного вперед: мне сильно хочется и танцовать, и бывать на вечерах, и проч., хотелось бы также и рисовать, и говорить по-французски и немецки для этого необходимо — итак, вот новый источник недовольства собою. Наконец, мне стало жаль, и глубоко жаль, этой прекрасной, умной, пламенно-чувственной и роскошной женщины, что досталась она мужу невзрачному, глупому, пошлому, настоящему канцелярскому чиновнику, истинно типичному, с пошлыми ухватками, который не может удовлетворить ни чувственности, ни души ее, что должна она жить в нужде и беспокойстве, — жаль стало ее и всех подобных ей, родившихся в одном с нею состоянии, т.-е. собственно жаль не ее, как ее, а ее как одно из этих лиц этого рода, не как ее именно, а как символ, как сосуд, в котором проявилось это, — жаль, наконец, стало и этих девиц, т.-е. снова не собственно этих девиц (хозяйкиных дочерей, — конечно, они милы), а всех девиц этого состояния, родившихся хорошими и не пошлыми в этом положении в обществе: как грустна, скудна удовольствиями, однообразна их жизнь — целый год ждут они этого праздника, и этот праздник, этот праздник так ничтожен, так все помеха на нем, так все не клеится, — жаль от души. И вот из этого сожаления о них, между тем как это никогда не приходило в голову мне о Любиньке, не приходило в голову о других сестрах, — из этого я снова вижу, что я глупый и смешной человек, и даже, собственно, пошлый и гадкий человек: всегда свои кажутся мне пошлы и неинтересны, поэтому я и не думаю о них, а другие, т.-е. все, которых я не знаю, о них всегда я предполагаю хорошо, — и, напр., Ступины кажутся мне лучше Любиньки, эти девицы гораздо лучше и Любиньки, и Ступиных, так что я всегда сравниваю себя с тем, что читал где-то: «О вы, чувствительные люди, плачущие в театре над мелодраматическими несчастьями актера и не находящие места и предмета для вашего сострадания, жалости, помощи и любви в мире!» В самом деле, что за тупость: почему не примечать из того, что делается кругом тебя!
Шутя я начну учиться танцовать, но для того, чтобы начать, должно иметь много денег, почему нынче я не могу, а как этого не будет, во всяком случае, весьма долго, т.-е. не будет денег, то шутя я стану тосковать об этом, как тосковал, напр., — да о чем я не тосковал?
Пришел я оттуда, начал читать и скоро уснул. Дорогою Ал. Фед. говорил, что если б был на месте Ив. Вас., употребил бы все старание употребить ее. Это на меня подействовало неприятно, как вообще на меня это действует, когда говорят о соединении полов так, как об еде.
29-го. — Проснулся, когда сердце тосковало оттого, что вчера вечером был у Ив. Вас., — т.-е. отчего именно, это трудно решить; тосковало довольно сильно. Я сначала играл в шахматы один по книге, после стал собираться от скуки, т.-е. тоски, к Славинскому, после раздумал, потому что думал, может быть, придет Вас. Петр. и что не хотелось у них обедать. И в самом деле, Вас. Петр. пришел, играл в шашки, курил и ушел в 1 час, я стал писать в этот листик. Когда читал Гизо, писал этот листик, у меня не было на сердце ничего, решительно ничего; во время, когда был Вас. Петр., постепенно забывалась тоска. Вечером хотел итти к Славинскому, но в 4 или менее пришел вдруг Пелопидов. Я ругнул его в голове, но ничего, конечно, остался дома: во-первых, расстроил план, во-вторых, принес чрезвычайную скуку; но против ожидания, когда он сидел, просто только, да и то не слишком, скучал, а беситься не бесился. Торопил чай, чтоб он скорее ушел, — ушел в 7.
Я посмотрю, не расположить ли так: ныне к Вас. Петр., к которому обещался завтра и к которому хожу теперь как бы по обязанности, без всякого удовольствия, даже с некоторою неохотою; утром завтра — к Пластову и Благосветлову, который в доме Соловьева, как узнал от Пелопидова, вечером — к Славинскому. Между тем стал подстригать на всякий случай бороду; если вздумается идти.
(Пошел ужинать, после продолжаю.)
Стал вместе с этим играть в шахматы один; Любинька сказала, чтобы играл с ней, — и начал, и время прошло, и не пошлось к Вас. Петр. Ничего решительно нынешний день, а за этим листком провел почти 2 часа.
30-го [декабря]. — Встал в 7. Пришла охота пересмотреть эти записки, т.-е. сосчитать, сколько страниц, — перенумеровал, и выходит, что ровно 100 страниц, а перед этим попались в руки письма, и я сложил октябрь и ноябрь, 63 и 73 №№, в месячные конверты, более потому, что теперь топится печь и хорошо сжечь; за этими делами прошло полчаса и теперь 7½.
(Писано в 9 час., 31-го.)
Утром вздумалось, что можно после обеда быть у Славинского и Вас. Петр. вместе. Так и сделал. Утро просидел дома.
Оттуда пошел к Ал. Фед., занес «Débats» и остался у него. Там был Чернявский, и мне было скучно довольно, но собственно не хотелось идти к Вас. Петр., и я просидел там до 10½. Говорил между прочим о Робеспьере и Луи Блане. Это в первый раз я обещался быть у Вас. Петр. и не был.
Утром был Фриц, я взял у Любиньки 2 руб. сер. и отдал ему. Без меня был Корелкин и принес два письма, одно от В. И. Промптова.
31-го [декабря]. — Встал в 9 и как встал, сел за это. Хочу, так как весьма холодно, утро провести дома, в 3 [час.] к Вас. Петр., у него пробыть до 6 час., после домой, — лучше, чем поздно вечером. Итак, мое последнее посещение в этом году, и первое в следующем, будет посещение Вас. Петровича.
Хочется написать общий обзор этого года, да лень. Не знаю, напишу ли. Скорее нет.
11 час. веч. — В последний раз сажусь за это отделение моих записок. Утром в 10 [час.] хотел к Корелкину и взять письмо из университета, потому что вздумалось ошибочно, что есть уже и что теперь суббота; но дорогою вздумал, что будет только завтра, и было весьма холодно, поэтому воротился. Пришел скорняк кроить мех и просидел весь день до 7 [час.]; было весьма холодно, — в 7 и 8 [час.] я сидел в зале в шинели, которую надел в первый раз. У нас в комнатах, даже в маленькой, было весьма холодно, 12–13° в зале и только теперь в маленькой комнате стало как следует, потому что затворена весь день дверь. Я играл утром один в шахматы и проч., читал дрянь, читал и Гизо несколько страниц. В 3½ пошел к Вас. Петр., от которого воротился в 5¾, обещавшись быть завтра, чтоб дать возможность отговориться моим присутствием от того, чтоб идти на вечер, который дает завтра тетка. Над. Ег. в профиль, когда взглянул, понравилась как раньше, а в лицо — только что встала, и прическа спустилась, так что лоб был слишком треугольником. Что-то будет с Вас. Петр.! О, дай бог, чтоб было хорошо!
Когда воротился, спал, читал Гизо, в третий раз начиная читать, и теперь прочитал 20 стр., играл в шахматы с Любинькою.
Прости, тетрадь! Дай бог в наступающем году записывать более радостные, более счастливые, особенно для Василия Петровича, события!
Дай, боже!
11 час. 10 мин.
Дай, боже!
ДНЕВНИК1849 ГОД
Январь
1 [января]. — Встал как бы ничего, перекрестился и поклонился несколько раз, прося бога (в которого, бог знает, верю или нет) о счастьи Вас. Петровичу и себе; после чаю читал Гизо Hist. de Rév. и в продолжение утра прочитал около 100 стр.; в 3 [час.] пришел на минуту Ал. Фед., после Серапион Благосветлов, который просидел с полчаса, после Ив. Вас., который просидел до 6 час. (с час); мне было досадно, что Терсинские так смеются над ним, и я готов был защищать его. С ним вместе пошел к Вас. Петр.; он проводил до окон и пошел домой. Я просидел там час; когда пришел, Надежда Ег. спала, и Вас. Петр. говорил мало. Между прочим, когда она уже проснулась и потягивалась, он сказал: «Счастливы люди, которые скоро привыкают к своему положению; правда, и я часто могу скоро привыкнуть и даже к самому дурному, но не ко всякому… напр., вот хоть к марьяжу… И странное дело, что судьба ставит человека в такие положения, в которых никогда не следовало бы ему быть». Это мне открыло снова глаза на всю глубину ложности положения и горя, в которое поставлен он этим браком. И она? Разве она также не несчастлива? Мне мелькнула мысль, что уже не в самом деле ли должно его назвать человеком безрассудным и без характера, — но мне самому совестно этой пошлой мысли. Когда пришел домой, чаю уже напились, и я сказал, что пил, когда Любинька спросила, — конечно, не стану говорить иначе, — и пришло в голову: хорошо же начинается новый год, — тем, что не пил чаю вечером. Ив. Гр. сказал Ив. Вас., что до весны уже нельзя, а тогда должно будет занять другую квартиру, получше и подешевле и поболе, — итак, и они понимают неудобства этой. Что мне делать, я, конечно, не знаю, но что сделаю — это знаю: пока Вас. Петр. не устроится, я не перейду от них, потому что деньги, сколько возможно, нужны. В зале было холодно, утром на столе перед диваном 12°, и окна замерзли, я отчищал лед. (— Писано это около половины второго в зале, 2 числа.) — Когда воротился, спина ломила, как бы после чрезвычайно долгой ходьбы, как бы начинается лихорадка по этой боли.