3) Она сказала (когда разговор был о моей влюбленности и что я не ревнив): «Вы мне нравитесь; если я после взгляну и скажу— ах, какой хорошенький! то ведь это всего на пять минут».
4) Вскоре после как мы сели в зале, я все останавливался и говорил немного с остановками. Она сказала:
«Ну, что же вы не говорите?»
«Я хочу слушать, что вы будете говорить о наших будущих отношениях».
«Что же мне говорить? У меня тоже свои понятия об отношениях жены к мужу».
«Какие же?»
«То, что жена должна всегда помнить, что она жена; должна уважать мужа и еще что — я не скажу».
«Что же? В том, что вы сказали, нет еще ничего особенного — это обыкновенные понятия. Что же вы хотите сказать еще? Мне все можно говорить».
«Как вас мучит любопытство! Продолжайте говорить, что вы хотите сказать, а я свое скажу когда-нибудь после».
5) Когда я сказал, что весьма высоко ставлю свой ум, она сказала:
«Я знаю, что вы считаете себя умнее всех».
«Что вы хотите этим сказать? То, что я считаю себя умнее вас? Напротив, я скажу, что вы в наших отношениях показали гораздо более ума, чем я».
6) После того, как я сказал, что ворочусь из Петербурга с решительным предложением, если она до тех пор не найдет себе жениха лучше, она сказала:
«Конечно мы должны переписываться, чтобы знать ход обстоятельств». (Да, я должен спросить, в каком тоне должны быть эти письма с моей стороны — решительно сухие или с чувствами.)
Теперь я воротился от Шапошниковых, где виделся с О. С., которая осталась очень довольна.
(Итак, прерываю прежнее описание новым и докончу его после.)
В 43Л вдруг вбегает ко мне Вас. Дим. Чесноков и отдает записку от С. Г. Шапошникова, потом бежит, говоря, что ему ре-, шительно некогда. Там сказано, что в этот вечер будет у них О. С. и чтобы я был. Я тотчас начинаю- собираться. Отъезд Николая Димитриевича в Аткарск задерживает меня на 20 минут. Снова собираюсь. Должно пить чай. Таким образом проходит час почти, й в 40 минут шестого я отправляюсь. Когда подхожу к дому, мне навстречу Серг. Гавр. Шапошников, который идет за мною: «О. С. уже час дожидается вас и падала в обморок». Вхожу к нему в комнату. Мимо меня пробегают девицы, которых я не различаю в своих вспотевших очках. Я думаю, что между ними и О. С. Вхожу в комнату и начинаю протирать очки. Вдруг с постели встает О. С. и шутя говорит:
«Наконец-то! Как долго заставили вы меня ждать! Я в отчаянии! — (тут С. и Ив. Гавр.) — Посмотрите, как у меня бьется сердце!»
И она берет мою руку и прикладывает ее к своему сердцу.
«Что вам за охота кокетничать?» — по обыкновению говорю я.
«Дайте-ка посмотрю, как у вас бьется сердце — где оно у вас?»
И она прикладывает свою руку к моему сердцу. И мы садимся рядом у стола Сергея Гавриловича.* И. она начинает подсмеиваться над моими долгими сборами.
«Я ему велела каждый раз бриться, как он должен видеться со мною. Боже мой! весь пропитан розовым маслом. Давайте, я причешу вам голову».
И она начинает переделывать несколько мою прическу и заставляет подойти к зеркалу, чтобы убедиться, что теперь я совсем не тот и что теперь я стал очень хорош. Я иду за нею к зеркалу. Между тем девицы уже снова вошли. Мы сидим рядом, но долго и совершенно тихо, поэтому совершенно свободно мне говорить нельзя. Подают чай. В это время я успел сказать ей:
«Я все пишу свой дневник».
«Дайте мне прочитать».
«Вы [не] прочитаете, потому что я так пишу, что мою рукопись кроме меня никто не может прочитать. Но я, если угодно, прочитаю вам его, когда будет время. Сергей Гаврилович (громко), позвольте бумаги, я напишу что-нибудь, чтобы Показать, как я пишу. (Тихо.) — Что прикажете написать для пробы?» (Она тихо):
«Ольга, друг моей души».
Я пишу ей своим манером. Она пишет на этом лоскутке: «Коля, тебя любит Ольга». Я рву этот лоскуток.
Да, раньше этого разговор главным образом вертелся на ее кокетстве и на том, что я говорил, что скромность есть лучшее украшение девицы и что она не хочет иметь этого украшения. Наконец, когда она хочет писать еще что-то, я кладу карандаш на другую сторону; она протягивает мимо меня руку, чтобы достать его; я говорю:
«Снова кокетство — вам угодно, чтобы я поцеловал еще вашу руку».
«Вовсе не угодно», — и она не дает мне ее. Наконец, берет карандаш. Я спрашиваю:
«То, что вы будете писать, будет совершенно серьезно?»
«Совершенно». И она дает мне записку: «Женитесь на Симе, она вас лбвит. Она добрая девушка, и вы с нею будете (она написала это слово с ошибкою — будите) счастливы».
(О, подумал я, несколько должно бы поучиться вам право-Писанию, а вы, думал я, не делаете ни одной орфографической ошибки.)
«И это вы пишете серьезно? Тут нет ни одного слова правды!»
«Как нет?»
«Кроме одного: ловит».
«Как же вы говорите: нет?» И тут она начинает причесывать мне голову и после, когда… — нет, раньше этого, раньше чаю и раньше чем взошла Анна Ивановна — после разговора о кокетстве и скромности и после как она дает мне целовать свою руку, я говорю:
«Ольга Сократовна» (тут были, С. и Ив. Гавр., маленькие дети и Фогелев) — я говорю вслух, разумеется: «Ольга Сок ратовна, я не понимаю, к чему вы кокетничаете со мною? У меня есть невеста в Петербурге. Наши отношения не могут повести ни к чему».
Она шутя поворачивается (она сидела на стуле, который между стеной с окнами и столом) к стене, закрывает лицо руками: «Я буду плакать!» — и притворяется, что всхлипывает, потом сообщает это известие вошедшим девицам, с которыми садится на диване С. Гавр.
«Хотите, я опишу вам вашу невесту», — и описывает Серафиму Гавриловну, однако в таких лестных выражениях, что я не догадался, и потом, проходя мимо меня на стул, говорит на ухо:. «Это Серафима Гавриловна».
Теперь следуют мои слова о дневнике и переписка, после переписки причесыванье головы. Когда я сел, она снова стала подле меня и начала поправлять волосы. Я сказал громко:
«Что вы кокетничали со мною раньше, это понятно; но зачем вы кокетничаете теперь, когда знаете, что у меня есть невеста?»
Она отходит к окну и садится подле Афанасии Яковлевны; сбоку садится Фогелев, я сажусь в углу. Она говорит с Фогелевым. Я говорю о ней, о ее кокетстве с С. Гавр., который сидит подле меня, она показывает вид, что не хочет слушать, хотя слышит, и что сердится на меня.
Через несколько времени я подсел к ней, когда встал Фогелев. Она не хочет смотреть на меня, не хочет дать мне руки, спрятала их, сложив на груди. Я поцеловал ниже, кисти.
«Как вы смеете?»
«Что же (вслух) с вами делать? Вы ведь хотите этого», — и я снова поцеловал.
«Как вы смеете делать то, что вам не позволяют?»
«Ольга Сократовна, — сказал я тихо, — неужели я в самом деле оскорбил вас?»
Это я сказал улыбаясь, она посмотрела на меня. Я наверное думал, что это все шутка, но все-таки у меня была слабая мысль, что может быть я в самом деле оскорбил ее тем, что сказал рань-
ше это (раньше, чем я сел рядом, когда встал Фогелев, я сел на-" против).
(продолжаю 26 числа в 7 час.)
и тут я сказал… Нет, теперь некогда, после возвращения от Ко-былиных буду продолжать.
(Продолжаю, 11 часов почти.)
Передал в гимназии конверт Венедикту для передачи О. С. В конверте письма Саши и Введенского и объяснения значения лиці которые там упоминаются, потом соображения относительно моих будущих доходов.
Итак, продолжаю.
Итак, сидя против нее, я сказал, что у нее есть целая веревка, сплетенная из волос тех людей, которых она дурачила.
«Там есть и ваши, следовательно, я вас дурачу?»
«Конечно».
Вот за это она приняла вид оскорбленной.
Итак, я подсел к ней. Она отворотилась к окну.
«Ольга Сократовна! простите меня!» — Она не отвечала. «сПростите». — Не отвечает. «Дайте мне поцеловать вашу ручку— ведь вам хочется», — она спрятала руки, les mains, сложивши их на груди, но оставила ниже локтя открытые части, потому что рукава были довольно короткие. Я нагнулся и поцеловал.
«Как вы смеете?»
Я снова поцеловал.
«Как же вы смеете, когда вам не дают позволения?»
Я все это делал с шутливым видом. Она продолжала сидеть, несколько отворотясь к окну. Я нагнулся к ее уху:
«Неужели я в самом деле чем-нибудь оскорбил вас, Ольга Сократовна?»
Она несколько оборотилась, чтобы взглянуть на меня, и я в самом деле принял серьезный и несколько унылый вид, потому что в самом деле могло случиться, что я сказал что-нибудь такое, чеіМ другая на ее месте оскорбилась бы.
«Mesdames, пойдемте танцовать в зал», — сказала кто-то из других девиц.
«Вы будете танцовать со мною, Ольга Сократовна?»
«Конечно».
Но вместо залы пошли в комнату Сер. Гавр. О. С. села на диван, я стал поодаль,‘представляя человека, состоящего под опалою. На столе лежала ее муфта.
«Это муфта Ольги Сократовны», сказал Сергей Гавр., поцеловал ее и дал мне. Я поцеловал тоже.
«Не смейте дотрагиваться до моей муфты», — и я положил и более не трогал. Довольно долго сидели здесь.
«Сядьте на диван подле Ольги Сократовны».
«Не смею».
И наконец я ушел, чтобы показать вид, что и я кокетничаю.
Пмкурип папиросу, воротился и сел подле нее. Она все не смотрела ил меня.
«Простили ли вы меня?» — Она ничего не сказала.
«Дайте вашу руку». — Не дала. Но сидит, не отворачиваясь, и уже не показывает, что оскорбляется тем, что я сел поДле нее.
«Видите, уже готовы простить вас», — сказали С. Г. и Фогелов. Да, вот что значит пококетничать, — и я умею пользоваться этим: ушел, и меня простили, а если бы не уходил, до сих пор продолжала бы сердиться.
«Простите же меня, Ольга Сократовна», — и я взял ее руку. Она со слабым сопротивлением дала мне поцеловать ее. Тотчас пошли танцовать в залу. Там был Гавриил Михайлович, и я должен был сесть и говорить с ним до начала танцев.
«Берите же даму», — сказал мне, наконец, Сер. Гавр., который готовился сесть за фортепиано. И я стал с О. С., которая стала перед столом и в первой фигуре не садилась.