ними, как, напр., и над кислыми и скверными гримасами обыкновенного лица, когда оно плачет; вообще все в эти минуты выказывается на лице резче и яснее. Я смотрел внимательно, старался отыскать что-нибудь, что было бы не так, как следует, в ее лице, и не мог найти ничего; оно мне показалось весьма, весьма хорошо, обворожительно, и мне показалось (однако не могло истребить сомнения у меня), что мои сомнения насчет ее красоты, решительной красоты,- вздор; что грубого у нее в лице ничего решительно нет, следовательно, однако я еще колеблюсь сомнением. Однако радости на сердце было; но не через меру.
Чаю пить я не стал у них, хотя и говорили, и это, кажется, на несколько времени рассердило его, т.-е. он думал, что я потому, что не хочется мне с сахарным песком, или, может быть, думал и то, что это по расчету в его пользу я делаю. Она, как всегда, тоже го-
потому, что это было неприятно, или, как это сказать, что я не пью. Ушел я в 9 часов, провел время как обыкновенно, так что не раскаивался, что был у них; она произвела хорошее впечатление, радости, однако, не было у меня; в нем я осудил недостаток внимания к ней: не знаю, следствие ли это тягостного для него расчета (как в отношении к Залеманам - обязан, следовательно…), или в самом деле вследствие того, что я в самом деле ему лучше ее, он оказывает мне больше внимания, чем ей, и это мне неприятно, напр., хоть гулять не идет, когда она хочет и когда он ждет меня. Завтра хотел зайти; я это, может быть, скажу ему.
9-го [августа], 8_1/4, утра. -Вчера вечером читал в «Отеч. записках», в 3 или 2 № за этот год, отзыв о Луи Блане в книге автора «Ораса» и «Компаньона» (кажется, Жорж Занqqд) {27}«великий писатель Луи Блан и великий человек!» Хочу непременно купить его, как только смогу. Ив. Гр. не стал ужинать, я тоже. Вчера докончил И, довольно неисправно, судя по тому, что недостало 30-40. Сосчитал строки и подписал их по углам во всем Несторе и написал до конца 72 страницы _ И г у м е н е - К н я ж а щ ю.
72 час. вечера. - Утро сидел за Нестором, только не все время делал дело настоящее, а от 1 до 2 час. составлял дроби, выражающие отношение между числом строк от конца каждой страницы до начала и до конца той части Нестора, которой я теперь занимаюсь. Голова довольно разгорячилась в арифметическом смысле, и я, как говорит Амос Федорович, своим умом дошел при этом до непрерывных дробей, так что только после заметил, что выдуманный мною способ есть только непрерывная дробь, делая быстро и в уме. Думал, сколько могу вспомнить, довольно живо; чувствовал нетерпение увидеть Василия Петр.; он пришел в 4, просидел до 5, ушел и обещался быть снова, возвращаясь, когда я сказал, что пойду с ним, когда он пойдет покупать утюг. Говорили больше о литературе. Все-таки он сказал: «Мне было неприятно вчера встретиться с Ив. Вас. и Раевым, особенно когда Ив. Вас. стал в струнку и показал на меня, на нее и на Раева, как будто говоря: вот видите сами, что моя правда - она не хороша». Не должно ли предполагать по этим словам, что в сущности он сам считает ее, как и я, красавицею, хотя и не говорит этого, т.-е. не то, что считает, а почти считает, и не то, что красавицею, а выходящею далеко из круга женщин ни то, ни се, хорошеньких только потому, что молоды. Если так - хорошо.
«Домби» окончание ему не нравится: трескучесть, говорит. «Том Джонс» в августовской книжке тоже, говорит, много слабее.
Когда он ушел, я - бог знает с чего пришла охота делать не дело, а в сущности для него, потому, что он курит из трубки - стал чистить чубук и провозился с ним с час; после сел снова писать, дописал прежний полулист до 102-й стр. середины. Он пришел, мы напились чаю, пошли за утюгом; когда шли около Министерства внутренних дел, я сказал ему свое вчерашнее наблюдение над лицом Над. Ег. в то время, как на нем выражалось нежное чувство; он не стал противоречить, может быть потому, что мы подошли, пока я говорил все, к железному ряду, но скорее потому, что не наблюдал за этим и не мог ничего сказать, а еще скорее потому, что заметил сам и то же, что я. А раньше, когда мы шли к Чернышеву мосту и были уже недалеко, он сказал снова то же, что говорил и в первый раз, когда был в 4 часа ныне: «Ныне утром разразилась на меня она упреками и слезами, что я мало бываю дома, да когда и бываю, то все читаю или
пишу, а с нею ничего». Я сказал, что этого должно было ждать, говорил в этом тоне. «Я, - говорит, - немало говорю с ней».-«Для вас немало, потому что у вас каждая минута на счету, и чтоб говорить, когда вы говорите, для этого нужна воля с вашей стороны, а не самому хочется говорить и не самому заговаривается».
Когда пошли с рынка через мостик на Крюковом канале, мимо больницы, он стал говорить, что заботится, что долго нет писем из дому: «Один зять написал, другой написал и писали, что наши пишут тоже, а между тем ничего нет; это или я что-нибудь написал, что им не понравилось и они не хотят отвечать, или кто-нибудь умер». Тотчас перешел к тому, что он, однако, всегда был только горестью для родителей, как говорил ему и отец. Я говорил против этого - не знаю, хорошо ли я это сказал или нет, но прискорбно видеть, как он этим мучается: «Что вы приносили им более радости, чем горя, это доказывается тем, что они вас любят». - «Да ведь он говорит противоположное, сам отец». -«Да это обыкновенная фраза, сама собою выливающаяся в минуты грусти или дурного расположения, да и вы сами разве не видите, что причины, по которым они были на вас в неудовольствии или огорчались, были безосновательны? Это похоже на то, как бабушка горевала, что папенька не хотел выходить из семинарии, чтоб занять дедушкино дьяконское место». - «Да ведь они не могут рассудить того, что их неудовольствия и огорчения неосновательны».- «Могут». В это время мы подходили к квартире. Он заговорил о том, чтобы я зашел, я не зашел. - «Я, - говорил он мне ныне, - сам жалею, что она скучает и грустит с своими, она тоже что-то не бывает у них. Я сказал ныне - побывай у них, Надя, - она не пошла».- «А вот вы и не знаете, что это такое и отчего она в неудовольствии с ними». - «Я жалею ее, но равнодушен к ней», говорит он, как раньше.
Оттуда зашел переодеться, пошел к Ол. Як. У него был Ал. Фед. Мы пошли оттуда вместе. Он заговорил о вчерашней встрече: «Я поколебался вчера в своей уверенности в вас - это первый случай, когда я заметил, что и вы кривите душой, а раньше я был убежден в противном». Он говорил это таким тоном, что в нем было видно в самом деле некоторое сожаление о том, что он разочаровался относительно меня; действительно, это, верно, произвело на него действие вроде того, как измена друга или разочарование в поэтическом воззрении на жизнь, разница только в объеме впечатления, а не роде его. Я покривил душой, как следует, и отвечал веселым, но правдивым тоном: «Вообще я не оправдываюсь, часто случается кривить душой, где бы и не следовало, кривлю, но только здесь не виноват: я в самом деле шел к Славинскому, Лободовский встретился мне около нашей квартиры и утащил к себе; какое бы вам доказательство? да вот: я был без шинели, значит, я был у себя дома».
Это, кажется, убедило его. Совестно мне не было при-этом обмане, напротив, я желал, чтоб он удался вполне, потому что хоть это дело и ничтожно, но все лучше для меня и него-(Ал. Фед.), если он останется в убеждении, что я не кривлю перед ним душою.
После, пришедши домой, стал писать письмо Корелкину в таком тоне, как некогда в Саратове писывал письма: так, ни о чем, только пустая болтовня, совершенно без всякого предмета, только, может быть, остро - смешно и умно, или глупо и более ничего, как угодно. Например, после того, как написал о начале лекций и,, во-первых, о Михайлове: «во-вторых, писать уже не о ком, поэтому-от лиц перейдем к вещам лучше, и как о вещах писать тоже нечего,, кроме того, что сюртуки у меня износились окончательно, то напишу вам об этом и перейду к событиям. Итак: сюртуки у меня износились окончательно. Теперь перейду к событиям».
«Из того, что делается в Петербурге, я не знаю ничего, как: есть; раньше знал по крайней мере, что делаются в неимоверном количестве набрюшники и перцовка, но теперь холера прошлqqа {28}, ни набрюшников, ни перцовки более не делают, что делают вместо них - я не знаю; в провинциях делается весьма многое, - например, в лесных местах весьма хорошо делаются оглобли и лопаты, а в безлесных -кизяки (если вы не знаете…), но эти вещи или недостойны просвещенного внимания, или, если достойны, то я не могу, без некоторого оскорбления вам и несправедливости, предполагать, что они ускользнули от вашей любознательности, а как таковое предположение необходимо для того, чтобы я решился писать вам о них, а этого предположения именно сделать я и не вправе, и не решусь, то и не могу писать вам об этих делающихся в наших провинциях вещах. Теперь долг- рассказчика повелевает мне приступить к рассказу о совершающемся за границей, ограничиваясь пределами того, чего я не знаю. Итак: во-первых, я не знаю, совершается ли на Западе покупка хороших карандашей по гривеннику серебром или соответствующей ценностью своею гривеннику монете; или совершается она у нас или дешевле, или - чего не дай бог, потому, что зачем же желать дороговизны? она сокращает потребление, а следовательно, и производство - дороже: нет, я надеюсь, что дешевле; но, увы, я только надеюсь, но знать наверное я не знаю; это для меня так прискорбно, что я принужден стереть выкатившуюся от избытка чувств слезу и обойтись посредством платка. Слезу стер и посредством платка обошелся. Теперь продолжаю: во-вторых, я не знаю, совершаются ли на Западе купчие крепости так, как у нас в местах присутственных второй инстанции или, может быть, и первой. Многого и другого я не знаю из совершающегося на Западе, но эти двапункта самые важные и сомнение относительно их весьма тяжело для души моей, а средств разрешить так занимающие меня вопросы эти никаких, никаких!!! О как к многого не знает еще человек вообще, и я в особенности, из того, что знать ему было бы необходима