22 августа, 11 час. веч.-Утро прошло так: писал Срезневского только; был Андрей Иванович и весьма занимательно
рассказывал о своих дедушках и кулачных боях, так что старина наша так и выступала перед вами. Большой мастер рассказывать!
Ничего особенного, даже почти ни о чем не думал, кажется. В 5 пошел к Вас. Петр., как раньше думал, так; оба спали, он проснулся, говорит: "Надя нездорова". Говорил о Марье Петровне и Пархумове Я просидел 10 минут и ушел в действительности потому, что она нездорова, хотя раньше думал уйти не поэтому, а просто так, как обыкновенно. Сказал ему, что ухожу потому, что будет Раев; хотя солгал, но вышло так. Когда выходил, сказал в сенях: "Вам нужны деньги?" - "Да ну", - сказал он с обыкновенным своим в таких случаях видом. "Со мною теперь немного, всего 3 целковых", - и положил ему в руку. Он отнекивался почти, только было, конечно, неприятно отчасти ему, как разумеется само собой, и несколько пожал мою руку, но слабо, так что как будто не хотелось выразить и то, что благодарен. Это меня растрогало головою, сердце ничего. Деньги ему весьма нужны, я должен спросить у Ал. Фед.
Пошел домой; пришел в 6 час. Ал. Фед. и просидел до 10_1/2, говорил много и хорошо и о нем и от души и все, как всегда, даже лучше, но что это перед В. П., как и Ив. Гр., что перед Вас. Петр.! Не человек перед человеком, Булгарин перед Гоголем! Это я пишу головою. Все время, когда он сидел, сердце у меня, хоть слабо, съеживалось, и думал о Вас. Петр.; денег все-таки не спросил-просто потому, что не привелось, а не почему-либо и не какому-либо затруднению или что замешался бы - это вздор решительно, это я пишу в твердом убеждении, что это вздор -тут действительно нужны, а я что перед действительною нуждою? и моя щекотливость! она при этом случае и не мешается в дело и хорошо делает. А не спросил главным образом потому, что знал, что скоро буду у него, завтра же, и завтра буду в 9 час, в ответ на его предложение, чтобы я был у него. Завтра хотел зайти В. П., оттуда, т.-е. от Казанского, и посидеть.
Писал Срезневского и теперь написал до конца взятия[60]… 10-я страница. Теперь несколько буду продолжать, однако верно немного. Теперь решительно ничего почти не чувствую-12 час Дописал до устройства дунайских славян.
23 августа. - В 6 час. вечера пришел Вас. Петр. Мы сидели, несколько времени разговор был пустой, после он стал говорить: "Вы сами запутываетесь, давая мне; и странно, для чего вы это делаете; думаете ли вы, что после этого я более буду вас уважать? вовсе нет, да это и сами вы знаете, да и не интересуетесь моим мнением". - Это его сильно тревожит и ему даже как-то неприятно одолжаться, как он и говорил ныне и говорил два раза, тут и после, когда я пошел его проводить. Встал уходить. - "Зачем?" - "Да она теперь, я знаю, что плачет; мне ее жаль, я знаю, что ей тяжело, очень тяжело, хоть ни слова об этом не говорит. И зачем я это
сделал? Если бы не она, ушел бы, да и кончено, был бы спокоен; а теперь вот нет. И ушел бы, если б она была одна дочь у отца или мог бы оставить много денег. Эх, я какой! У Казанского 10 000 сер, взять бы, да знаю его, что умрет, а жалость есть в сердце, - жаль, умрет, если взять; так жаль было бы, что половину" отнес бы снова ему, пусть пропадаю, ничего, а 2 500 ей бы, да 2 500 домой, а сам пошел бы в Сибирь". Это говорено было с таким видом и тоном, как обыкновенно говорит он такие вещи, так что видно, что он не то, что думает это, а вообще нечто в этом роде. - "А жаль ее; она, бедная, много переносит горя и чувствует его, между тем как я уж и не чувствую; и не заслуживает его, потому что у нее в душе много добрых качеств, очень много. Да хоть бы уж одна скверная квартира чего стоит, сколько делает огорчения! И она надеется, что вот я получу степень в университете, и тогда вдруг переменится наша участь, а я уже не знаю, чего и надеюсь, сам не знаю".
Он говорил это таким тоном, что мне жалко было, это само собой, но вместе мне показалось, что он с большим чувством говорит о ней, чем раньше. И сам же удивляется: "Как я равнодушен к ней! Это оттого, что я решительно окаменел; а между тем она так много меня любит, что я даже не знаю, за что". - Я говорю ему: "Конечно, вам это покажется смешно, но на это скажу я вам словами Веры из письма ее к Печорину: "В тебе есть что-то такое, что любящая тебя не может не смотреть с презрением на всех других мужчин", и действительно, стоит только сравнить кого-нибудь с вами, чтоб он совершенно исчез со всеми своими качествами, обратился в ноль".- Он это принял серьезнее, чем я ожидал: "Я знаю,
что вы это говорите от души, но дело в том, что вы знаете только одну половину меня, а другую не знаете, и что я хуже, чем вы предполагаете. И чего я ни делал, чтобы выпутаться из этого положения, да вот недостает практического ума и опытности, и не могу - вижу, что все не успеваю: у Абазы сказали, что мест нет таких, которые были бы хороши, а конторщик получает всего 25- 30 руб. ассигн. жалованья. Одно остается - поступить на службу, но знаю наперед, что с полгода не выдержу, не знаю, когда срок приемный".-Вообще, пока мы говорили, он более, чем раньше, порадовал меня, хотя, конечно, в сущности все грустно: он не теряется, не отчаивается, все отыскивает средства и способы. - Великий человек! И она, кажется, более и более пробуждает его участие, хоть он и говорит, что попрежнему равнодушен к ней. Он говорит: "Я не понимаю, сколько у вас доброты, что вы занимаетесь чужим горем, я не охотник до этого, потому что - верно оттого, что сам много натерпелся его - во мне чужое горе возбуждает самые неприятные мысли". - "Да ведь вам может будет легче, когда выскажетесь?" - "Да, иногда бывает". Его стесняет и это! Боже, какой человек! А когда он говорил о деньгах! Я был так глуп, что даже не переменился в лице и не сконфузился, как ожидать должно было, но не нашелся переменить предмет разговора и
переменил, уже когда довольно много говорил об этом неприятном предмете.
После пришел Ал. Фед., вскоре после [него] Снежницкий и Горизонтов. При них. разумеется, у нас разговор шел кое-как, -говорили о детстве, о том, как он был в семинарии; он хотел уйти, я говорю: "Неловко; слышите, стучат, значит чай. должно напиться". Он хотел притвориться, что не слышит, но снова застучали, и он остался. Когда напились, он пошел, я за ним; дорогою говорил об Ив. Вас: "Это человек, что он всем, кто на палец ниже его, наносит оскорбления, и мне нанес бы, если бы я не был так зубаст, а вот Надя слабее, так он и делает; и я думал, что она не понимает - нет, понимает весьма хорошо и оскорбляется, - напр., тем, что тогда, когда он был без меня, он был в пальто, без сюртука и расстегнулся и высунулась рубашка; это свинство, и она сильно оскорбилась, и тем тоже оскорбляется и замечает, что он вообще и раскланивается с ней, и делает ей такие вопросы странные, и говорит так, - это свинство, и я не думаю, что это не на-меренно".-"Что в пальто без сюртука, - сказал я, - это может быть без намерения, а поклоны и вопросы и тон обращения очевидно умышленно".-"Да.-сказал он вдруг.-позабыл взять "Мертвые души" (мы были в это время у Гороховой).-"Воротимся,-сказал я, - и возьмете". - "Нет, теперь уже 8 час, и она плачет, бедная; да и не хорошо, потому что Раев здесь; я зайду завтра".-"Она читала?"-спросил я.-"Читала".-"И понравилось ей?" - "Конечно, потому что у нее много природного ума и здравого смысла, и она эти вещи понимает, конечно, во сто раз лучше Ив. Вас. и ему подобных и никогда не назовет "Женитьбы" и "Игроков" вздором и не скажет, что "Ревизор" ни то, ни се". И стал снова говорить о деньгах: "Я много думал после, как вы ушли". - Звал к себе, - странно, зачем, когда видел, что я не одет,-но, конечно, не стал принуждать. Когда я воротился (в 8Ч2), гости уже ушли, что мне было несколько неприятно. После читал "Мертвые души" несколько, несколько сверял лекции, с 10 до 11 спал, после ужинал. Дописал до религии южных славян, сверил до богослужения. Ничего почти нынешний день сердцем не чувствовал, и когда говорил с Вас. Петр., только тогда чувствовал несколько, но не так сильно. А он когда говорил, то дышал даже так тяжело, что было видно, так весь колышется. 12 часов, ложусь.
24-го [августа], 12 час. вечера. - Утром писал письмо, сам понес, чтобы быть в университете; там получил от Алексея Тимофеевича Ивану Григорьевичу и прочитал газеты санкт-петербургские за нынешний день. -Луи Блан, Коссидьер отданы под суqqд {38}; вообще, как видно, большая реакция и много уже двинулось назад с февраля. Это нехорошо. Дома Любинька прочитала, что в Академию посылают Промптова, Клюкова и Кипарисова. - Мне вздумалось несколько о Левицком. Хорошо, что Промптов туда едет. После писал до 6_1/2 час, перемешивая это чтением вслух "Мертвых душ" и разговорами. После пришел В. П., пошли
к нему. Он говорит: "Лучше б у меня болели зубы, чем у нее", и вообще вел себя несколько, едва-едва, лучше; но мне стало неприятное все-таки она всегда ласкается к нему, а он никогда не приласкает ее. Она в самом деле весьма, весьма добра: зубы болят весьма сильно, и она чрезвычайно хорошо держит себя - не куксится, не хнычет, а тверда; мне сказала: "Я собиралась вам сделать выговор: зачем вы всегда подойдете к воротам и уходите назад?" - Я сказал В. П, что это нехорошо, что он рассказывает, в самом деле она может этим оскорбляться, что мне скучно бывать у них или т. п.- "Если б,- говорит он,- я нашел 10 тысяч вместе с Николаем Гавр., уходил бы его". - "А я, - говорит она, - так разделила бы".-"Нет, ты позвала бы его сюда к нам делить, а я уходил бы". -"Нет, не дала б, как можно?" - "Мы оба с ним не сладим?" -"И стала бы кричать". - "Да ведь он пропадет за это?" -"Нужды нет, зачем хотел убить". - Когда стали пить чай, я не хотел, потому что пил и потому что это ведь расход для них. Она и раньше меня заставила как-то выпить, и теперь.-"Ну, так не наливай и мне, и я не буду пить, пей один". - "Да ведь он в самом деле пил". - "Нужды нет". - "И если бы он хотел, то сказал бы". -