В 6 час. был В. П., посидел с полчаса и играл за меня в карты. Он пришел с папиросами, и я в нем ничего не заметил особенного; сказал об Адлере - он схватился за "Кто виноват", а не о мосте через него подумал. У А. Ф. увидел те номера "Debats", которые последние были у меня, - это, верно, он только [что] получил их от Савина или как зовут этого господина, который их брал, и есть надежда, что снова будет брать, между тем как раньше я решительно думал, что он перестанет. О "Мертвых душах", о которых говорил вчера мне, что надо взять, теперь позабыл, между тем как я несколько беспокоился, - что если узнает, что теперь их нет у меня. Однако, я думаю, знает.
Шел когда домой, встретил Олимпа, которому сказал о Репинском, о котором он просил узнать, что поступил; он говорит: "Сечь бы, остался в правоведении, а теперь переходит, а отец ничего; а как я вышел, он и ругался, и отцу писал". Олимп говорил горячо, и это на меня подействовало не знаю как сказать: во-первых,
как глубоко человек чувствует оскорбления! - Что ему сделал, говоря так, как говорил, Репинский? Чрезвычайно мало, и только раз посудил о нем, как теперь он судит сам о его сыне, а Олимп высказал, что не может вспомнить об этом хладнокровно и хорошо это помнит. - Ледрю Роллен, читал в газетах, говорил так хорошо, что даже "Debats" говорят, что должно все позабыть. - В 9 час. домой, хозяина не будет дома до завггра. В университете был, чтобы узнать расписание, а не для того, чтобы быть на молебне. Дописал чехов до обеда, а после прочитал 10 страниц.
2 сентября. - Ночью ходил за обычною гадостью, но ничего не успел. В университете был - лекций много, скверно; у Грефе на второй был, читает совершенно как Фрейтаг, меня уморила эта детскость их, господ классических филологов. Грефе совершенный ребенок по понятиям своим, и мне совестно было смотреть на человека этого, которому 75 лет. На Софокла не остался и уговаривал других не оставаться, некоторые не послушались; я не буду бывать, как и на педагогических лекциях у него. У Никитенки буду бывать. Куторга читал о характере главных европейских народов, - основные мысли из Гизо, но распространение свое и много, кажется, не так; мне показалось, что это Корелкин, только в другом виде. Начатие лекций не произвело никакого впечатления, как будто они и не прекращались. Говорил я как обыкновенно, кричал, но разговор ни о чем не вязался между лекциями. В третью лекцию, когда был у Грефе Софокл, читал у Эршqqа {43}Hebert, Hйrault de Sechelles, и мне показалось, что я террорист и последователь красной республики. Я несколько поопасался за себя. После читал Hebrдische Sprache, говорит: ни одна книга не раньше Давида. Что же, я говорю, разве откровение должно распространяться в букве, а не духе? Несколько родилось желание приняться за еврейский и библию.
Когда пришел домой, они не обедали. Это хотя порадовало мое самолюбие, но попросил Любиньку впредь не дожидаться и, кажется, не с такою нежностью и признательностью, как должно. После обеда был у Ив. Вас; оттуда я пошел на полчаса к В. П., где Над. Ег. заставила пить чай. Он снова сказал: "что ж, если не хочет". Он думает так, она иначе - и угадывает. Пришел домой, говорили с Ив. Григ, о разных житейских отношениях, как-то о взятках и т. п., что необходимость брать, единодушно и весьма довольны друг другом. В. П. сказал, что выражение у Ал. Фед. иногда бывает нелепое; в самом деле, я сам это заметил по лицу его в полуоборот ко мне третьего дня, что действительно читаю недалекость его на нем, - да, дурака часто можно узнать по этому. Просмотрел еще 8 страниц, писать не хочется, делать дело тоже. 11 час, ложусь.
3 сентября. - Снова не подал прошения и вижу, как худо сделал, что не подал раньше - теперь некогда. В университете объявление на 25 р. - не знаю, что, и мне ли, - никакого впечатления У Фрейтага два раза срезался: во-первых, пересчитывая цезарей,
смешался, перемешал Калигулу и Клавдия и сказал in Florentia. Когда я стал говорить, он сказал: "Carissime Tschernyschevski! Saepius eram offensus voce tua obscura[62], постарайся сказать яснее". Carissime - значит не сердится. Он показал и Грефе меня. Устря-лов понравился, как раньше, но необыкновенного впечатления не сделал. У него видел В. П., ничего не говорил особенного. Куторга ничего, немного лучше, чем раньше. Пришел домой - Любинька ждала обедать; я просил не ждать впредь; она говорит: "нет, ничего". Это хорошо на меня подействовало. Ходил в лавки по Садовой за Светонием, которого раскупили в магазинах - дорог, но видел Гете - 10 р. сер. и Шиллера - 8 р. сер., это меня задело: так дешево! - Пришел Ал. Ф., просидел до _8/2 и сказал, что привез газеты; "Мертвые души", чего я боялся, не спросил. Любинька говорила, когда еще его не было (за обедом): "отчего В. П. не пьет чай и уходит, как слышит стук или т. п." Это меня порадовало. Весь день ничего, более хорошо, чем дурно. Пересмотреть еще до 32-й стр. завтра не успею, хотя хотел раньше так. Куторге также не успел сказать, что хотелось бы быть у него на педагогических занятиях. В университете отличался циническими разговорами. Ал. Фед. сказал, что я должен был отсоветовать В. П. жениться, Любинька сказала, что это нельзя. Итак, А. Ф. не удержался и начал говорить, и сказал, что у него нет такого близкого человека, как я к В. П.
4 сентября, 5 час. - Проснулся в 6 часов. (Да, вчера ночью ходил снова, где Марья, наша прислуга, и клал свой… подле.) Стал тотчас читать лекции Срезневского, не успел однако. Фрей-таг показался ужасным педантом. Куторга говорил все старое. На третью лекцию пошел в почтамт, после читал в библиотеке несколько, пересматривал каталог французский, чтобы посмотреть сочинения Proudhon, L. Blanc, P. Leroux, Ledru Rollin, Guizot. Срезневский говорил против наших беллетристов и критиков: "Этот вздор, - говорит,- высоко ценят, ученый труд - ничего". Это меня несколько встревожило; он однако увлек и показался одним из лучших, кого я слышал. Он сказал между прочим: "Напр., хоть в "Отеч. записках" писал критики человеqqк {44}, который кроме новейшей литературы ничего не знал, да и вообще у нас пишут критику, сами ничего не зная, хоть, напр., чтобы писать на сочинение по политической экономии, должно же знать ее". Неужели это так, и критик, беллетрист тоже не имеет чрезвычайного влияния и чрезвычайных заслуг? И это не пристрастный взгляд? - Программа его обширнее и лучше, чем я ожидал. Воронин сказал мимоходом, что они живут еще на даче, - это меня с этой стороны совершенно успокоило. Из университета я шел не в хорошем расположении духа, теперь еще хуже, отчего - сам не знаю: поводов никаких нет, напротив, мне прислали 10 руб. сер., Любиньке велели отдать 15 р. сер. Из этих 10 р. сер. 5 ныне же
отдать должно В. П-чу. Фрейтаг уморил бы, если бы не было скучно и совестно, своим детским педантизмом и своею глупостью, надутостью или как это назвать.
10_1/2.- Весь вечер до 8-ми ничего не делал, кроме того, что прочитал повесть в "Отеч. записках" 1839 г. "Прошлое" Корфqqа {45}, которая понравилась; хотя несколько заметил пошлого, но мало, и хорошего больше. После пошел к Вас. Петр, отдать 5 р. сер. и взять "Мертвые души" и сказать о "Современнике", что он у За-лемана готов. Просидел час, говорили об университете; для Над. Ег. было скучно. После пошел домой: поговорили несколько о зверинце, где был Иван Гр.; после читал в "Отеч. записках" 1839 г. "Леqqв" {46}, - довольно хорошо.
5 сентября, 11 часов. - Ходил к обер-полицмейстеру, подавал прошение, но был пожар и поэтому не принял. После заходил оттуда к Ол. Як., которого встретил и прошелся. Ждал В. П., читал более "Отеч. записки", несколько страниц "Мертвых душ", большую часть дня провел, как проводил раньше, в так называемом бездействии, но все-таки написал две страницы новых лекций - образ жизни балтийских славян и дочитал прежнее. Вечером был А. Ф., принес "Debats" 22 июля - 27 августа, а после, когда он ушел, [я] несколько читал их и теперь буду читать. Почти ни о чем не тосковал. Завтра подам просьбу и отдам Срезневскому тетради. Прудонову речь в ответ донесению Финансового Комитета (Тьеру) начал читать - какой необыкновенный жар! В самом деле (хотя это никакого особого впечатления не сделало еще на меня), не решительно ли [я] революци-онист, что не осуждаю с первого раза его и сужу о нем, что он высоко стоит и будет стоять в истории? - Ждал В. П., он не был; я о нем мало думал.
6 сентября. - Вчера вечером и этот день утром читал донесение Следственной Комиссии Национальному Собраниqqю {47}, и странное дело - в сущности нет ничего странного: оно нисколько не переменило моего прежнего мнения о Луи Блане и о партии, которая теперь стала снова господствовать во Франции. Там приведены отрывки из речей Луи Блана в Люксамбургqqе {48}, которые не были напечатаны в "Монитерqqе" {49}, они провозглашают, что это говорить есть великое преступление и что они в ужасе от этого, а мне кажется это ссамыми обыкновенными теперь речами, выражением мыслей, которые должен предполагать каждый умный человек во Франции у себя и у другого умного человека - что народ выше Собрания, - следовательно, имеет право повелевать им и т. д. Действительно, эти люди пристрастны, как партия, а мне кажется, я сужу, как история, как судил Гизо прежние времена. Они, конечно, не могут удержаться от преследования этих идей, но эти идеи велики и в них благо человечества и грядущее его. Луи Блана я уважаю, как и раньше! Что за сила, что за последовательность мысли и слова в этом человеке! И как он одушевлен своим убеждением! И как он убежден! И как он предай своим идеям и