рощай» предназначал немедленно исчезнуть, — оглядывал со всех сторон, а потом еще раз спереди и слева, как будто хотел навсегда запомнить, и что после этого для него наступали мучительные часы.
Как легко было тем, кто отдался его воле и его власти и спокойно спал. Но стоило ли мечтать о таком обыденном, тупом существовании? Ах, порой было бы истинным благодеянием иметь кого-нибудь, кто повелевал бы тобой и снимал с тебя все заботы. Феликс поднимался среди ночи, подходил со свечой к зеркалу и выполнял приказы своего визави: «Высунь язык! Приложи ко лбу два пальца!»
«Что за чепуха! Ведь это же опять я сам!» И он с досадой отворачивался от своего отражения.
А потом он мстил тем, кому было так легко, испытывая их долготерпение.
— Рунге, плюнь Буту в лицо! А теперь Бут — Вееку. А Веек — Граупелю. — И так далее.
И они подчинялись! Это было как в сказке.
— Кто плюнет другому в нос, будет моим телохранителем!
А про себя он думал: «Неужто они не понимают, что делают? Они в восторге! Почему они вынуждают меня так страстно презирать их? И вот я одинок. В меня никто не плюет, — им это и в голову не приходит. А мне так хочется! Я знаю, что нельзя, но мне ужасно хочется…»
Он вытащил Бута из свалки и с возбужденным лицом зашептал ему что-то на ухо. Бут в испуге взглянул на него.
— Ну же! — прошептал Феликс, и так как Бут стоял в нерешительности, он занес руку — Или — или!
Бут тяжело отступил назад и на глазах у всех плюнул Феликсу прямо в лоб.
Настало тягостное молчание. Феликс беззаботно засмеялся.
— Теперь давай играть по-новому. Я буду выполнять все, что скажет Бут.
Толпа взглянула на Бута и издала радостный крик облегчения.
— Ну, Бут? Скажи что-нибудь! Что ты мне велишь делать? Не знаешь? Ну скомандуй хоть — направо!
Бут растерянно молчал, и вся толпа присмирела.
— Может, проскакать на одной ножке? Неужели у тебя совсем нет фантазии? Прикажи мне хоть то же, что я тебе приказывал.
Бут недоверчиво отважился:
— Подними руку! Опусти!
Феликс повиновался; а больше Бут ничего не мог придумать.
Но на каждой перемене Феликс возвращался к новой игре. Он подсказывал Буту, что он должен делать.
— Ты можешь требовать от меня все, что я требовал от тебя. Слышишь: все… Ну, что тебе полагалось делать в это время?
— Получать отпущение грехов, — ответил Бут и хотел уже идти.
— Нет, я!
Феликс поднялся в класс и, закрыв глаза, лег на пол:
— А что дальше, Бут?
Кто подталкивал Бута, а кто удерживал.
— Ну, дальше, Бут!
Бут вошел спотыкаясь. Обошел вокруг Феликса один раз, другой и третий.
— А что теперь, Бут?
Все затаили дыхание. Поднеся палец к губам, Бут таращил глаза на Феликса.
— Нет, не пойдет! — сказал он и отвернулся.
— Ты должен, Бут!
— Не заставляй его! — закричала с негодованием толпа. И сколько бы Феликс ни требовал, он встречал все то же тупое сопротивление. Тогда он изобрел другое средство сделать Бута своим господином.
— Бут, куда ведет дорога? Прямо или вокруг дерева?
Бут нерешительно отвечал, Феликс выполнял предписание, и все одобрительно смеялись.
Пришло время школьных экскурсий.
— Бут, куда ведет дорога? По мосту или через ручей?
И Бут, собравшись с духом, кричал:
— Через ручей!
Феликс прыгал вниз, даже не сняв башмаков.
Пока звенел звонок, он успевал быстро спросить:
— Бут, куда ведет дорога?
— На лестницу! — отзывался Бут.
«Если бы он сказал — домой, — думал Феликс, — я должен был бы подчиниться. У меня не было бы выхода».
Еще одна возможность манила его и пугала.
— Дорога может проходить и под партами, — пояснил он как-то и на следующем уроке спросил:
— Бут, куда ведет дорога?
— Под парты, — ответил Бут и закрыл глаза от страха. Когда он открыл их, Феликса уже не было.
— Зачем он туда полез? — удивился учитель.
Весь красный, с блуждающим взором, выбрался Феликс из-под последней парты. О, это дикое самоистязание, это самоотвержение, с которым он отдавался новой игре! Ощущение было более полным, чем когда они по его приказанию колотили друг друга. С затаенной сладострастной гордостью видел он, как их испытующие взоры загораются злорадством.
До сих пор у Феликса не было друзей, вне школы он ни с кем не встречался. Теперь он был неразлучен с Бутом, приносил ему уже выполненные уроки, просиживал у него часами и выжидательно смотрел на него.
— Бут, куда ведет дорога?
— В угол… По лестнице семь раз вверх и вниз… В собачью конуру. — На этом фантазия Бута обычно истощалась. Но неожиданно он напал на мысль извлечь из всего этого практическую пользу: — В булочную, за яблочным пирожным.
И он повторял это все время, пока мать не перестала давать Феликсу деньги.
— Бут, куда ведет дорога?
— В болото!
И Феликс выбегал за калитку, пробирался сквозь кустарник, прислушивался, краснея и бледнея, к лесным шорохам и звукам и с облегчением, как будто ему даровали жизнь, вздыхал, заслышав кваканье болотных лягушек.
В школе Бут теперь хвалился своей властью над тем, кто был грозой для всех. Но получал за это только тумаки. Феликс хотел было обратить это в шутку, по сразу же устыдился своего притворства и объявил:
— Бут — мой друг, какое вам дело?
На него поглядывали с неодобрением и страхом; шушукались по углам; порой его настигали дерзкие взоры; какой-то карапуз, подлетев, спросил невинно:
— Что, Бут разве сильнее тебя?
И Феликс, покраснев, опустил голову. Все молчали.
Полное счастье, о котором мечтал Феликс, должны были принести летние каникулы, когда они с Бутом останутся одни. Он добился от матери, чтобы она оплатила пребывание на Уклейзее также и сына садовника. Крестьянский дом стоял наполовину в воде. Мальчики удили рыбу прямо из окна. На темной от лесистых берегов воде качалась их неуклюжая лодка. Феликс швырял палки в воду — это были торпеды — и докладывал Буту, своему капитану, об одержанной победе. Буту нравилось гордо подавать команду. Но когда Феликс отобрал у него одну из палок, которую сам же достал из воды, и стал уверять, что это акула и что он спас своего капитана, проткнув ей пасть и брюхо, Бут отказался играть, заявив, что все это чепуха, и растянулся на дне лодки.
— Бут, куда ведет дорога?
— В воду, лодку тащить.
Феликс поплыл и потащил на буксире лодку. Он утомился.
— Бут, куда ведет дорога?
Бут лежал, закинув руки под голову, моргал, сопел, наслаждался. В полусне вспоминал он время, когда был на побегушках у Феликса, трясся перед ним и ждал отпущения грехов.
— Дальше, — буркнул он.
Через некоторое время Феликс должен был признаться:
— Я не могу больше. Куда ведет дорога?
Бут придумал что-то новое.
— К… — Но он одумался и добродушно крикнул — В лодку.
— Что ты хотел сказать, Бут?
Феликс никак не мог успокоиться. И Бут наслаждался его волнением. Ночью его растолкали. Феликс в одной рубашке стоял перед его кроватью.
— Бут, куда ведет дорога?
— Черт подери, ты мне надоел. К рыбам, на дно! — Но в следующее мгновение он закричал: — Нет! Не к рыбам! В постель!
Феликс нерешительно спустился с подоконника.
— Но ты же сказал…
— Это я нарочно. Чтобы ты не приставал.
— Но ты все-таки сказал это.
Утром первыми его словами после беспокойного сна, и так неустанно, день за днем, было:
— Так дорога, правда, не ведет к рыбам, на дно?
— Ну да, — отвечал иной раз Бут, но тут же останавливал Феликса.
Занятия в школе возобновились. Феликс явился бледный, осунувшийся, с застывшим взглядом. Его не трогало ни то, что творилось кругом, ни то, что рассказывал школьникам Бут, ни их хихиканье, когда он появлялся. Время от времени кто-нибудь подходил к нему, толкал его плечом, и, отрекшись таким образом от бывшего властелина, с кислой и строгой физиономией шел дальше. Опустив глаза, Феликс ходил по пятам за Бутом и все что-то шептал. Бут, как и другие, толкал его плечом.
— Не знаю, — говорил он, а Феликс с мукой в голосе бормотал:
— Но ты же сказал…
Однажды утром он не явился. Только на второй день обнаружил Бут среди своих тетрадей записку, в которой Феликс писал: «Дорога все-таки вела на дно, к рыбам».
ТИРАН{7}
ерцог сидит, подперев голову рукой. В низкую дверь, скрытую деревянной панелью, осторожно стучат. Он вздрагивает. Приложив руку к сердцу:
— Уже?.. Как глупо, что я так взволнован! Ведь этот страх вызван только тем, что она красива… Будет ли она до этого моей?.. Разве я ее не достоин? Значит, она будет моей.
Опустив голову, он ходит взад и вперед, останавливается перед большим зеркалом и пристально, не отрываясь, смотрит в него.
— Почему я позвал ее до этого?.. Что меня вынуждает? Разве приказ, который я отдам через полчаса, не может быть дан сейчас? Или я должен сперва доказать себе, что не боюсь ее?
Тяжело дыша, он подбегает к столу, достает из ящика кинжал и прячет в карман мундира. Идет к двери. Останавливаясь:
— Женщина!
И, вытащив кинжал, снова кладет в ящик стола.
— В сущности я боюсь ее только потому, что она красива!
Размышляя:
— Вот оно самое ужасное: страстно желать ее и, обладая, неотступно думать, какой она будет — потом. Ибо потом она будет такой же, как и все остальные, какими стали все те, к кому я прикоснулся…
Выпрямившись, со злобной улыбкой:
— Которые прикоснулись ко мне!
Снова стучат, еще тише, чем раньше. Он открывает дверь и говорит:
— Вы привели даму? Просите ее войти.
Голос старухи:
— Сюда, синьора, его высочество зовет вас!
Он отступает назад. Резко:
— Я жду.
Голос старухи:
— Где же вы, синьора? Что это вам вздумалось заставлять ждать его высочество господина герцога! Где это вы там прячетесь в тени деревянных идолов?