Либан все время ждал, когда же она, наконец, заговорит о законном браке. Но Эмма и не думала говорить об этом, — и вдруг Либан понял почему. Ведь у Инги не было ни гроша. Либан все же тешил себя мыслью, что сама Эмма не против женитьбы. Но она не имела никакого влияния на своего беспутного сынка. Почувствовав жалость к своей подруге и еще большую к самому себе, он совсем раскис. Когда они стали прощаться, на лице Эммы появилась какая-то двусмысленная, гаденькая улыбка, но его убитый вид разжалобил ее. Она крепко обняла своего друга.
— Мы ведь сами не без греха, — растроганно проговорила она. — Разве мы не любили друг друга вопреки всему? Бедным детям и невдомек, что они поют с нашего голоса.
Либан усомнился: так ли уж невдомек? Но Эмма была на этот счет вполне спокойна — Вольфу никогда не приходило в голову в чем-либо заподозрить свою мать.
Спустя несколько дней Инга, как ни в чем не бывало, вернулась домой.
— Здравствуй, папочка. Я была с Вольфом в Вене!
— А лучше ты ничего не могла придумать? — Либан рванул на себе воротничок, чувствуя, что задыхается.
— Так что ты теперь в курсе дела, — добавила дочь. — Больше я никому не скажу ни слова. Можешь не беспокоиться, папочка!
— Какая предупредительность! — сдавленным голосом сказал Либан. — Впрочем, у вас особые взгляды. Мы в дни нашей молодости смотрели на вещи иначе…
— Предпочитая лицемерить, — отпарировала Инга.
— А если я все же воспользуюсь правами отца… — выдавил из себя судья, чувствуя, что терпению его приходит конец.
— Тогда, к моему величайшему сожалению, наши пути разойдутся навсегда. — Инга говорила мягко, но решительно.
У Либана захватило дух, как у человека, впервые выглянувшего вниз из окна самолета.
— Ты бы хоть попыталась выйти замуж за своего любовника! — только и мог проговорить он.
— Невозможно! Хотя бы из-за Эффи! В следующий раз — ее черед.
— Бесподобно! Дальше идти некуда! — это был крик безумия и в то же время облегчения.
Дочь насторожилась.
— Что это с тобой, папочка?
— Что со мной? — торжествующе прохрипел он. — Наконец-то я отомщен! Пусть все идет прахом! Чем скорее, тем лучше! На что вы еще способны? Отомстите же за меня.
Он и сам не знал за что и кому. За его потерянную молодость? Виновникам его разорения и позора? Все чувства его пришли в полное смятение. Сбросив на миг вековые оковы нравственности, судья был готов решительно на все.
— Не забудь и меня! Обними меня, дитя! — воскликнул он в порыве бурного ликования.
Дочь в ужасе отпрянула. Это было слишком даже и для нее. Но возбуждение Либана быстро улеглось. Он испугался, что дело может кончиться сердечным припадком, и поплелся к кровати. Катастрофа казалась ему неминуемой, он ожидал самого худшего. И действительно, вечером позвонила Эмма и попросила немедленно приехать. От волнения она едва могла говорить. Сначала Либан заявил, что болен. Он не мог простить Эмме того, что в прошлый раз она так долго заставила себя упрашивать. Но потом все же обещал прийти.
Около полуночи они встретились в пустынном переулке; крадучись, как воры, они добрались до своего дома, который казался им незнакомым и чужим в настороженной тишине.
Гигантские тени, скользнув по стене, обогнали их и исчезли в темном пролете лестницы. Они замерли. Бежать. Бежать без оглядки!
— Идем! Не призраков же нам бояться! — сказал судья.
Войдя, они все же обшарили все углы, — каждый делал вид, что ищет какую-то забытую вещь.
— Ну что там стряслось? — уже в который раз спрашивал Либан, но ответа не было. Повернувшись, он увидел, что Эмма стоит посреди комнаты, словно окаменев, лицо ее застыло в трагической маске.
— О боже! Что с тобой, дорогая? — Искреннее волнение в его голосе вывело Эмму из оцепенения.
— Ему нужны мои деньги, — проговорила она, заливаясь слезами.
Рыдания мешали ей говорить. Либану стоило немало труда узнать, наконец, в чем дело. Сын требует все ее деньги! На этот раз Вольфу не повезло. В Вене он не только развлекался. Это было бы еще полбеды: перебесились бы они там с Ингой, чего и ждать от нынешней молодежи! Так нет, он пустился в рискованные спекуляции и прогорел, а расплачиваться решил деньгами матери, ее деньгами! Что может быть ужаснее этого?
С распущенными волосами, с безумным взглядом, Эмма металась по комнате, натыкаясь на стулья. Попытки старого друга успокоить ее только подливали масла в огонь. Да, она вправе распоряжаться своими деньгами. Но ведь деньги с каждым днем все больше обесцениваются. Без Вольфа она не может сделать ни шагу. Но он требует неограниченных полномочий и грозит в противном случае бросить ее на произвол судьбы. Завтра утром она должна дать окончательный ответ. Сопротивляться бессмысленно! А ведь счастье явно изменило Вольфу. Все может рухнуть! Конец! Полное разорение! Нищета!
Либан слушал подругу, но думал о своем.
«Мне это больше не угрожает, — пронеслось у него в голове, — я все это уже испытал. Денег у меня больше нет, но я тебя понимаю, бедная ты моя. Не то что ты! Горе оскорбленного отца тебя не тронуло».
Постепенно вопли Эммы начали раздражать его.
«Так отчаиваться, унижать себя — и все из-за денег! В конце концов трудно ей сочувствовать, когда у самого нет ни гроша».
При этой мысли он улыбнулся и вдруг понял, что улыбка получилась гаденькая, вроде той, какую он видел на губах Эммы во время их прошлой встречи. Либану стало стыдно, но оставаться рядом с подругой было свыше его сил, и он вышел в соседнюю комнату.
В этот миг послышался шум подъезжающего автомобиля. Хлопнула парадная дверь. Оба инстинктивно бросились друг к другу и застыли на пороге между двумя комнатами. Ночной гость был еще далеко, но они чувствовали, что долго ждать не придется. Тот внизу и не думал таиться — его твердые шаги гулко разносились в тишине спящего дома. Либан повернулся к Эмме и увидел в ее глазах отражение собственного страха. Бежать, бежать! Они крепко взялись за руки, как бы пытаясь удержать друг друга. Резко лязгнул замок, — он уже в квартире. Трудно ли взбежать по лестнице молодому, полному сил человеку? Еще миг, и двери комнаты широко распахнулись. Тут юноша круто остановился, сдержав свой стремительный порыв. Он увидел старуху мать с распущенными седыми волосами, старика, державшего ее за руку, их смятенные, смертельно побледневшие лица. Вольф перевел дух.
— Ну вот! Так-то оно лучше! Привет, дядюшка! Надеюсь, вы все обсудили. Так, мама, дашь ты мне доверенность?
Старики молчали. Пока они собирались с силами, Вольф объяснил свое неожиданное появление:
— Я сразу сообразил, что вы еще сегодня же встретитесь в обычном месте. Ключи у меня были: я уже давно сделал слепок с твоих, мамочка. Теперь я отдам их тебе — они мне больше не нужны.
Эмма тщетно пыталась выиграть время, по не могла произнести ни слова и лишь беспомощно шевелила губами. Но тут на помощь ей пришел судья.
— Ты изверг, а не сын, — гневно произнес он. — Ты что, пришел сюда как кредитор? Но то, что ты делаешь, не дозволено и кредитору!
Юноша рассмеялся.
— Идет! Я не сын, я кредитор! Да еще какой! Такой кредитор, как я, может требовать все, что угодно!
— Вон! Ничтожество! Проси у матери прощения или убирайся! — прогремел судья.
Вольф захохотал еще громче.
— Недурно! Я еще должен каяться в ваших грехах. Вы, кажется, забыли, где мы находимся.
Он окинул взглядом комнату. Старики затрепетали. Вольф воспользовался их растерянностью.
— Я пришел сюда как человек дела! В делах сантименты неуместны. Сделка заключается на предложенных мной условиях, — иного выхода нет. Чем кричать, дядя Либан, ты бы лучше сам уговорил маму.
Старый судья попробовал вновь перейти в наступление:
— И не подумаю! Напротив. Я использую против тебя все свое влияние, весь свой авторитет!
Тирада не имела успеха.
— Авторитет? Много ли ты на нем заработал? Я делаю деньги иначе.
— Знаем, как ты их делаешь, — неуверенно протянул Либан. Но тут же снова обрушился на Вольфа: — Экая невинная физиономия! С виду — милый молодой человек, а душа — как у работорговцев в древности. Готов продать и мать родную и подругу детских игр. Осквернить собственную колыбель! Какой цинизм! Разрушит все, оставит одни развалины и укатит в своей машине, все с той же безучастной физиономией. Да и сам ты не человек, а бездушная машина.
Ненависть сделала старика красноречивым, — напрасно Эмма тянула друга за рукав, опасаясь, что он окончательно испортит дело. Другой рукой она пыталась привлечь к себе сына. Но было уже поздно, Вольф эффектно откинул голову и принял ораторскую позу; полный задора и в то же время изящества, он казался олицетворением самой юности.
— Ничего другого я и не ждал! Развалины, говоришь ты? А кто превратил мир в развалины? Кто обрек наше поколение на жизнь среди этих развалин? Вы!
— Подобные обобщения — лучшее доказательство твоей незрелости, — процедил сквозь зубы судья, но, несмотря на презрительную гримасу, лицо его становилось все бледней.
— Я знаю, каков я, — доносился до него звонкий голос юноши. — Вы научили меня только разрушать! Что бы стало со мной, если б я все это принимал близко к сердцу? Но я не из таких, я даже вас готов спасти от неизбежной гибели. Вы сами уже ни на что не способны! История сметет вас со своего пути, — вы сделали все, чтобы ускорить катастрофу. А теперь вы теряете голову. Мы — ваша единственная надежда! Да, мы, бездушные машины, безучастные ко всему! Бог послал нас на землю, чтобы погубить ваших врагов. Ваш так называемый порядок держится только нами! Еще немного — и вы разрушили бы его до основания. И после этого вы еще смеете возмущаться тем, как мы ведем дела?!
— Молчи! — взмолилась мать.
Она видела, что ее друг еле держится на ногах, не может вымолвить ни слова.
Юноша замолк на мгновенье. По его побледневшему, искаженному лицу было видно, что он страдал не меньше обоих стариков. Сердце его учащенно билось, он сам испугался своих беспощадных слов. Но остановиться уже не мог: слова сами рвались наружу.