— Мы не лицемерим, как вы. Мы не стесняемся называть вещи своими именами, зато есть вещи, которых мы не делаем. Не женимся по расчету. Не обманываем друг друга. Не развратничаем тайком! Да нам это и не нужно. Ведь нам вообще нечего терять, и это ваших рук дело! Мы люди прямолинейные и не боимся сказать вам правду в глаза: мы презираем вас и ваш образ жизни.
Вольф уже не замечал рук матери, протянутых к нему в немой мольбе. Тогда Эмма сделала последнюю попытку.
— Неужели для тебя нет на свете ничего святого? — чуть слышно прошептала она.
Но никакая сила не могла уже остановить его:
— Здесь, в этой самой комнате, вы десять лет прятались от всего света и его приговора. Точней — девять лет, девять месяцев и пять дней. Тот день навсегда останется в моей памяти. Я был довольно впечатлительным мальчиком…
Безумный вопль. Старуха бросилась прочь. Добежав до кровати, она упала на колени, уткнув в подушки седую голову. Опьяненный своими словами, Вольф не сразу заметил, что остался один на один со стариком, который, страшно побагровев, бросился на него с поднятыми кулаками. Вольф спокойно отвел старчески дрожащие руки и сказал негромко, отчетливо выговаривая каждое слово:
— Старый развратник! Ты покушался на честь собственной дочери.
Тот в ужасе отпрянул и исчез в темноте. Юноша ощупью нашел его на полу. Старик лежал ничком, не подавая признаков жизни. Вольф сразу почувствовал себя в родной стихии: он бывал и не в таких переделках. Прежде чем мать, очнувшись, бросилась к распростертому телу, Вольф успел перевернуть его на спину и нащупать пульс.
— Жив, — небрежно бросил он. — Пусти-ка, мама, я перенесу его на кровать. Хорошо, что он не успел ударить меня. Я бы его прикончил! А мне не хотелось бы этого — ради тебя.
СТЭРНИ{17}
ерд Гёц Раков возвратился в 1918 году в Берлин во главе своей роты, совершенно сбитый с толку тем, что произошло{18}. Лично себя он не считал побежденным, но поскольку все кругом посходили с ума, то и он, поддавшись общему настроению, решил временно исчезнуть. Вынырнув снова, он взял курс на крайне правую. Только она одна была в состоянии восстановить порядок в делах Германии и Герда Гёца Ракова. Последние обстояли неважно уже при его возвращении, а теперь шли из рук вон плохо. Отцовская фирма ухитрилась упустить военную конъюнктуру; старик отстал от века, а потом он умер. Герду Гёцу пришлось бы, живя долгами, содержать мать и сестру; он предпочел все продать и остался без гроша. Кто бы мог подумать!
Жить как требует положение — или не жить совсем! Как это люди спекулируют? Спекулировали все, но никто не открывал секрета. Никакой возможности зацепиться! Обер-лейтенант делал безуспешные попытки. Новичок — это видел каждый, — неопытный дилетант! А тут еще и «национальное дело» терпит поражение за поражением{19}, смена режима становится маловероятной. Лисси Лерхе, которую Герд Гёц обнадеживал, что все это ненадолго, перестала ему верить.
С Лисси Лерхе он познакомился во время отпуска, тогда она служила манекеном в магазине на Хаусфогтейплатц. Он хвалился, что устроил ее карьеру. Все сделали мундир и чин; стоило ему кивнуть — и ее начали снимать в кино, а он тем временем вернулся на фронт и уже ни о чем не спрашивал. Спрашивать он начал, когда окончательно сел на мель. В несчастье ищешь по крайней мере верности.
В конце мая 1922 года между ними состоялось решительное объяснение. Это было в ее квартире на Бамбергерштрассе; вечером, когда она примеряла платья, Герда Гёца вдруг осенило. Слишком много платьев и слишком они роскошные; трудно поверить, чтобы их оплачивала какая-нибудь кинофирма. Пока не ушла портниха, он сдерживался и подавал снисходительные реплики. Лисси, вся в ядовито-желтых блестках, золотоволосая, яркая, великолепная, вертелась между тремя зеркалами на своих обтянутых шелком стройных ножках и только роняла накрашенным ротиком:
— Картинка! Сегодня я — женщина, о которой все говорят!
Едва они остались одни, он перешел на колкости. Ему точно известны ее истинные заработки в кино. Его не проведешь. Ведь откуда-то берутся эти деньги! Он это прекрасно понимает.
— Ты опять начинаешь? — не растерялась Лисси и сама перешла в наступление.
С такой шикарной женщиной, как она, надо быть щедрым либо уж помалкивать. Это из-за нее он сбился с пути? Скажите пожалуйста! Раз-другой метал банк, немножко спекульнул кокаином — и даже тут прогорел.
— Сказать кому-нибудь, никто и не поверит, что ты так глуп.
Куда девался милый ротик! Но так как она все-таки любила своего друга, то тут же похвалила его природные данные.
— Взгляни-ка на себя: фигура как из модного журнала и морда надменная!
Во время нежнейшего примирения Лисси, наконец, убедила Герда Гёца, что он должен доверить ей свою судьбу. И не сметь ревновать к ее знакомым, которые берутся ему помочь!
— На твою священную честь, глупыш, никто не покушается, — сказала она и похлопала его по щекам наманикюренными ручками. После чего они отправились на Мотцштрассе.
В баре «Павлин» выяснилось, что Лисси ожидал некто — коренастый господин из породы бульдогов. Его звали Стэрни.
Герд Гёц, едва услышав это имя, вставил монокль. У Стэрни глаза налились кровью. Так и сидели они, застыв, стараясь не глядеть друг на друга.
— Да что это с вами?
Ах, вот оно что! Стэрни был рядовым у Ракова, об этом они и вспомнили.
— Уж если я тебя знакомлю с солидным человеком, который может быть тебе полезен, так ты наверняка в свое время засадил его в отхожее место.
— Отхожее место! — проворчал Стэрни. — В сравнении с тем, куда засадил меня обер-лейтенант Раков, отхожее место сущий рай — не хуже этого бара. — И Стэрни обвел рукой зал, где они сидели: повсюду сверкал искусственный цветной мрамор и освещенные изнутри, словно опаловые столики.
— Вам, я вижу, это только на пользу, — решила Лисси.
Однако Стэрни без всякого удовольствия думал о польской зиме, особенно если вспомнить, что по приказу обер-лейтенанта Ракова он целый день простоял по колено в снегу, привязанный к кольям ограды.
— От этого всю жизнь в сердце свербит.
На что Герд Гёц, в нос:
— Вы слишком дорожили своей драгоценной шкурой. Зато сейчас, кажется, преуспели в спекуляции.
Теперь уверенность зазвучала в тоне Стэрни.
— Я удачливый коммерсант. Кто сидит на бобах и злится, тот называет меня спекулянтом.
Чтобы как-нибудь спасти положение, Лисси приказала капельмейстеру играть шимми и танцевала с обоими. Затем кавалерам пришлось вместе выпить. Лисси тоже выпила, так ей было легче уладить задуманное.
Стэрни должен предложить Герду Гёцу какое-нибудь выгодное дельце. В третьем или четвертом кабачке Стэрни, окончательно расчувствовавшись, прочавкал:
— Раков, выгодное дельце — в порядке. Продайте мне Лисси!
Герд Гёц, разумеется, тут же потребовал удовлетворения.
Лисси пришлось вмешаться, пока они, наконец, не условились встретиться у нее завтра, чтобы поговорить о делах как следует.
Первым явился Герд Гёц. Его беспокоило, не было ли у Стэрни какой-нибудь тайной цели, когда он согласился принять его в долю. Лисси возмутилась:
— Клянусь тебе, с этим человеком у меня никогда ничего не будет!
Герд Гёц пояснил:
— С ним мне было бы еще неприятнее, чем с кем-либо другим. Я ни на какие деньги не польщусь, если коснется…
Тут вошел Стэрни. Он сразу приступил к делу. У него кое-что есть для Ракова.
— По старой дружбе, — сказал он с наигранным простодушием, прикрывая глаза.
Дело, которое он имел в виду, — палка о двух концах. Стэрни ни за что не ручался. Но при удаче можно разбогатеть.
Герд Гёц прервал его:
— Если это затронет мою офицерскую честь…
— А уж это вам виднее, — заключил Стэрни.
Пропал радий, и в не малом количестве, но его можно разыскать. Похищенный в свое время в Румынии каким-то солдатом, который затем умер, украденный санитаром, который не знал, что это такое, он прошел потом через десятки рук и теперь бесследно исчез. Стэрни назвал имена и адреса — те, что были ему известны. Сам он не располагал временем, чтобы все это распутать и целиком посвятить себя этому делу.
— Предупреждаю вас честно, Раков, вам придется бегать высунув язык. К тому же вы будете попадать в самые рискованные положения.
— Это как раз по мне, — сказал Герд Гёц.
Он хотел отправиться немедленно.
— Стоп, получите на расходы.
Стэрни выписал чек, после чего Герд Гёц и отправился.
— Вы порядочнее, чем я думала, — сказала Лисси.
Стэрни ответил язвительно:
— Он бегает, а я сижу с вами.
— Только не питайте, пожалуйста, никаких надежд, — потребовала она деловито. Но раз уж этот человек был здесь, она позволила ему оплатить ее новые туалеты.
— Сегодня я — женщина, о которой все говорят! — произнесла она в виде утешения.
Герд Гёц бегал. По первому адресу он получил совершенно точные сведения о человеке, который своими глазами видел этот радий, с ним можно немедленно встретиться. Однако там ничего как следует не знали и только снабдили Герда кое-какими указаниями. В следующем доме — еще какими-то. Эти указания то кружили Герда Гёца на одном месте, то уводили вдаль. Он попадал к ростовщикам, к трактирщикам, к беднякам, пожитки которых перетряхивал под любым предлогом. Многие дамы соглашались похитить украденное у своих любовников, если Герд Гёц им хорошо заплатит. Ему было назначено анонимное свидание в Гамбурге, в кафе, и там в темном углу он действительно нашел в высшей степени подозрительного субъекта, с фальшивой бородой, который намекал, что у него самого имеется… Радий? Да. А потом у него вроде опять ничего не было. Герд приходил трижды, пока, наконец, ему не показали под столом какой-то сверток. Не успел он его схватить, как получил неожиданный удар в подбородок и упал.