— Не жалейте, что познакомились со смешной стороной жизни ваших коллег. Это необходимо, раньше чем перейти к вещам серьезным. Ну, а теперь вы хотите работать всерьез?
— Да, но как? — спросил Андреас с некоторым недоверием.
— О, путей много: пресса, театр, общество.
— Вы забываете о литературе.
— Ничуть. Я сказал: театр, другой литературы у нас нет.
Андреас принял вид снисходительного превосходства, ибо поймал Кёпфа на том, что тот озлоблен, как все неудачники.
— Но ведь вы сами пишете романы?
— О! — произнес Кёпф с гримасой. — Об этом не стоит говорить. Я пишу для себя, мне и в голову не приходит подводить ни в чем передо мной не повинного издателя, которому на его беду вздумалось бы напечатать мои произведения.
«Пусть выговорится!» — подумал Андреас, ему доставляло удовольствие наблюдать слабость Кёпфа.
— С такой публикой, которую никакими силами не заставишь взять книгу в руки, лучше всего ориентироваться на театр, — продолжал Кёпф.
— Но я не написал ни одной пьесы!
— И не нужно, — не задумываясь, уверил его Кёпф. — Театр, несомненно, какой-то стороной примыкает к литературе, но важнее общественная сторона дела. В театре все время приходится иметь дело с людьми, а в настоящей литературе — в конце концов только с книгами. Настоящая литература требует серьезности, сосредоточенности и смелости. В театре все эти качества могут только повредить. Тут прежде всего важны светские связи. Вы же, мой милый, человек светский. Сказать вам, какие у меня основания так говорить?
— Пожалуйста.
— В «Кафе Ура» вас не приняли всерьез. — Кёпф с простодушной улыбкой глядел на Андреаса, которого передернуло. — Не сердитесь! — добавил он. — Я скажу вам взамен кое-что лестное. Вернемся к нашим приятелям из «Кафе Ура»: говорил вам когда-нибудь Полац грубости?
— Нет, зачем же?
— Ну, вот видите. Если бы он принял вас всерьез, на вас что ни день сыпались бы грубости. Вы не поверите, какой у этих людей тонкий нюх на конкурентов. Вы, мой милый, не конкурент. Все сразу поняли, что вы не станете зубами и локтями прокладывать себе дорогу в литературу и прессу, — у вас для этого слишком веселый, открытый нрав.
— С этим я, пожалуй, согласен, — заметил Андреас, прилагая все усилия, чтобы казаться скептиком.
— При вашем счастливом характере вы чрезвычайно быстро продвинетесь в театре, то есть в обществе. Там надо только казаться счастливым, и тогда счастье и в самом деле не заставит себя долго ждать. Даже ваше простодушие, или, скажем, если это вам приятнее, ваше кажущееся простодушие будет там чрезвычайно уместно. В богатых гостиных вас так же не будут принимать всерьез, как и в «Кафе Ура», а для успеха особенно важно, чтобы вас не принимали всерьез женщины! Все то, что им не понравилось бы в других, вам они простят, сочтя это милой наивностью. Вы, дорогой мой, созданы для успеха у женщин!
На этот раз Андреас посмотрел на него с явным недоверием. Но разобраться в приветливом лице Кёпфа, которое, правда, украшал подозрительный нос, было немыслимо. На всякий случай Андреас прикинулся недовольным, — только бы не показаться польщенным. Его успех у женщин, в который он, в общем, верил, нуждался еще, как ему казалось, в подтверждении. Он не позабыл горьких разочарований, которым был обязан прачке и барышне за стойкой.
— Вы сказали мне много приятного, — заметил он довольно сухо, — но я все еще не знаю, как вы представляете себе мою карьеру. Что мне делать, куда обратиться?
— Не следует также забывать, — продолжал Кёпф, не отвечая на вопрос, — что вы родились на Рейне и потому привыкли к более веселым и непринужденным нравам. В Берлине страх прослыть смешным порождает глупость и скуку, и над вами на первых порах будут благосклонно подтрунивать. Но важно одно: чтобы вас заметили.
— Что мне делать, куда обратиться? — нетерпеливо повторил Андреас.
— Как? Я не сказал? Очень просто: отправляйтесь в «Ночной курьер», попросите главного редактора, доктора Бединера, принять вас, а когда он вас допустит к себе, не уходите до тех пор, пока он по собственному почину не даст вам рекомендации к Туркхеймерам.
— Ах, Туркхеймер! Да ведь это же тот, что с Лицци Лаффе…
— Как, вы уже знаете?
— Ну, разумеется, — гордо сказал Андреас.
— Значит, поняли, что вам делать? — спросил Кёпф, на прощанье пожимая юноше руку. — Известите же меня о результатах.
Андреас охотно согласился, но втайне недоумевал, зачем, собственно, он выслушивает все эти сомнительные комплименты. Может быть, Кёпф с первой же минуты их знакомства над ним потешается. Разобраться в этом Андреас никак не мог. Впрочем, не все ли равно, раз никто другой этого не знает. В его положении, при его многообразных внутренних колебаниях и слабых надеждах выбиться иным путем, лучше всего, пожалуй, не рассуждая, внять совету Кёпфа. И на следующее же утро, высоко подняв голову, хоть и чувствуя, что душа у него уходит в пятки, он отправился к доктору Бединеру.
IIIНемецкая духовная культура
На лестнице, по которой он поднимался в редакцию «Берлинского ночного курьера», его ослепил совершенно новый, но уже сильно затоптанный ковер. Редакция была богато обставлена, всюду видна была кипучая деятельность. Мимо него суетливо сновали молодые люди в забрызганных грязью брюках, в общем же очень элегантные. Наверху в большой приемной стояла целая толпа. Андреас, прижатый к стене, заглянул сквозь окошко в узкий и голый зал, где за конторками сидело около тридцати молодых людей. Одни читали газеты, другие болтали, чиня карандаши или чистя ногти.
Распахнулась дверь, и шикарно одетый господин с выбритой верхней губой и рыжеватыми бачками, в надвинутой на лоб шляпе, крикнул в приемную:
— Главный редактор еще не приходил?
Подоспевший редакционный служитель поклонился: — Сию минуту будут, господин генеральный консул! — Наконец-то, дорогой мой! — воскликнул господин и с усталой грацией протянул руку высокому элегантному человеку, который вошел с лестницы и бросил пальто и шляпу служителю. Раньше, чем за ними захлопнулась дверь, генеральный консул спросил — В министерстве иностранных дел были? Ну, что говорит министр?
Андреас почувствовал священный трепет при мысли о том, какая бездна могущества и значения скрыта в этих словах. Тот, кто находится здесь, в приемной «Ночного курьера», в известной мере уже причастен к организации, которая по своему охвату и силе не уступает государству. Доктор Бединер так же запросто бывает в здании министерства на Вильгельмштрассе, как сам министр. Министр внутренних дел, воле которого послушна вся страна, — его коллега. Посты здесь распределены в точности, как в государстве, начиная от послов во всех столицах мира и кончая толпами никому не нужных мелких чиновников, — сверхштатных сотрудников, чинящих карандаши и чистящих ногти. А высоко над этой безличной административной машиной, за оградой законов, под прикрытием своих ответственных министров, которых он назначает и смещает, царит сам великий Иекузер, владелец «Ночного курьера», конституционный монарх. Столь же не подвластный суду современников, как и другие коронованные особы, он пользуется, однако, еще более неограниченным влиянием, ибо при посредстве своего «парламентского бюро» может контролировать и обуздывать даже народных представителей. Он и богаче, ибо большая часть налогов, выплачиваемых ему подданными, то есть большая часть тех пятнадцати пфеннигов, которые ежедневно выкладывают сотни тысяч читателей, попадает в его карман.
Одна половинка двери приоткрылась, но никого не было видно. Все же толпе ожидающих сейчас же сообщился толчок, в конце концов докатившийся до Андреаса, прижатого к стене. Он поспешно сунул руку в карман, где находились его бумаги. К счастью, письмо господина Шмюке было здесь. Молодой человек уже с год не вспоминал о рекомендательном письме к доктору Бединеру от того гумплахского старичка, который увлекался литературой. В Берлин Андреас прибыл, исполненный чрезмерного благоговения к великим мира сего, и не решился сразу проникнуть к одному из них. Господин Шмюке, разумеется, почтенный либеральный бюргер, но более чем сомнительно, чтобы главный редактор «Ночного курьера» придал какое-нибудь значение его письму. Однако, чтобы рекомендация не осталась втуне, Андреас вручил письмо проходившему мимо курьеру, который с целой кипой телеграмм ожидал появления шефа. Тут генеральный консул простился с доктором Бединером, проводившим его до лестницы. Андреас робким взглядом следил за каждым движением человека, от которого зависела его судьба. Он видел, как тот вполголоса обменялся несколькими словами кое с кем из молодых людей, стоявших на его пути, и, задумчиво поглаживая седую бородку рукой, со сверкающим на ней крупным бриллиантом, удалился к себе в кабинет. Какой ошеломляющий размах, какое множество дел и как мало надежд для скромного дебютанта чего-нибудь здесь добиться! Но несколько минут спустя к Андреасу неожиданно подошел тот самый курьер, которому он доверил свое рекомендательное письмо, и пригласил его в кабинет главного редактора. Андреас, покраснев до корней волос, прошел сквозь ряды ожидающих. Он был уверен, что всех поразило оказанное ему предпочтение.
Когда доктор Бединер, улыбаясь, протянул ему руку с бриллиантом, Андреас поклонился как можно вежливее.
— Вы рекомендованы мне как весьма многообещающее дарование, господин… н… н…
— Цумзе, — подсказал Андреас.
— Господин Цумзе, — повторил доктор Бединер.
Он указал на кресло, и Андреас, садясь напротив главы «Ночного курьера», подумал, что более благожелательного приема нельзя было и ожидать. Доктор Бединер продолжал:
— Представленная вами рекомендация для меня тем более ценна, что исходит от моего давнишнего закадычного друга. Надеюсь, мой дорогой Шмюке чувствует себя хорошо?
Андреас поспешил успокоить его насчет здоровья старика. Он был удивлен, услышав о близком знакомстве главного редактора со Шмюке, который никогда этим не хвастался.