— Мне кажется, я даже где-то встречал вашу фамилию, господин… господин… н…
— Цумзе, — подсказал Андреас.
— Господин Цумзе, — повторил доктор Бединер и провел двумя растопыренными пальцами по своему высокому лбу, словно что-то припоминая. Может быть, он силился вспомнить «Гумплахский вестник»? Андреас охотно поговорил бы о своих успехах и надеждах, о стихотворениях, новелле, Кёпфе, «Кафе Ура» и Туркхеймерах. Но неожиданная любезность всемогущего человека привела его в такой восторг, что он в течение нескольких минут, онемев и весь зардевшись, смотрел на доктора Бединера.
Еще ни разу в жизни не встречал Андреас таких изысканных манер, такого светского лоска, такой естественной непринужденности в каждом движении, в каждом взгляде, в каждом слове. Доктор Бединер сидел несколько боком, склонившись к ручке кресла, на которую опирался локтем. Другой рукой он время от времени делал быстрый, но неподражаемо плавный жест, словно пояснявший все, на что он только намекал. Его улыбка, казалось, безраздельно предназначается для его визави; нельзя было даже допустить, что он может подарить таким же вниманием другого. Он говорил медленно, глуховатым голосом, и «р» рокотало у него где-то глубоко в горле, что звучало особенно барственно. Во всем существе доктора Бединера, несмотря на простоту его обхождения с бедным молодым человеком, невольно сквозила такая аристократическая сдержанность, что Андреасу казалось, будто редактор спустился из высших дипломатических сфер и в любое мгновение может вознестись обратно.
Доктор Бединер, так и не выяснив, где ему встречалась фамилия Андреаса, осведомился:
— Вы уже приобрели литературные связи?
— Мне, никому не известному дебютанту, это очень трудно, — скромно возразил Андреас. — Я знаю двух-трех редакторов, например доктора Полаца.
— А, Полаца! — сказал доктор Бединер, сделав рукою жест, явно не выражавший большого уважения. Все же он прибавил: — Я очень ценю Полаца как человека, мы с ним, можно сказать, приятели.
«Оказывается, и он в приятельских отношениях с главным редактором «Ночного курьера», — подумал Андреас. — А я и не знал!»
— Только я бы вам не советовал работать в его газете, — продолжал доктор Бединер. — Для вас это не находка, между нами, конечно.
Андреас поклонился, обрадованный таким доверием. Как хорошо, что Полац даже не подумал ввести его в «Телеграф»! Затаив дыхание, выслушивал он поучения доктора Бединера.
— Газеты строго партийного направления не для многообещающего таланта, — сказал главный редактор. — Там вы себя скомпрометируете и притом без всякого вознаграждения за потерю независимости. У нас же, да будет вам известно, наоборот — каждый сотрудник сохраняет свою самобытность. «Ночной курьер» первым понял, что партийная пресса изжила себя. Само собой разумеется, мы за здоровую либеральную экономическую политику; в противном случае мы были бы безумцами. (Тут доктор Бединер сделал жест рукой, будто ставил большие скобки.) В общем, мы считаем себя органом немецкой духовной культуры.
Доктор Бединер остановился. Он чуть было не увлекся, но сейчас же вернул себе привычное аристократическое равновесие, минутную утерю которого Андреас в своем энтузиазме даже и не заметил. Главный редактор с удовольствием наблюдал впечатление, произведенное им на юношу. Он даже улыбнулся, подумав, что взгляд Андреаса из-под длинных густых ресниц поразительно вкрадчив при всей своей искренности и что отражающееся в нем безоговорочное поклонение должно очень нравиться женщинам. У него даже мелькнула мысль о фрау Туркхеймер. Однако он колебался: плохо сшитый черный сюртук, придававший статному юноше какую-то мешковатость, предписывал осторожность. Волосы подстрижены отвратительно, но посадка головы прекрасная. Наконец доктор Бединер решился:
— Вам прежде всего следовало бы проникнуть в театр, я разумею — в круги, близкие театру.
«Опять театр, — подумал Андреас. — Видно, это неспроста».
Он открыл было рот, но доктор Бединер тут же прервал его:
— Вы, верно, еще не писали для сцены, но это дела не меняет. Сейчас уж мира не завоюешь, сидя у себя в кабинете. В наше время писатель не должен жить затворником. Вам надо осмотреться в обществе.
«Уж не идет ли речь о Туркхеймерах?» — подумал Андреас.
Однако главный редактор опять замялся.
— Пока что ориентируйтесь на нашу газету, — сказал он. — Воскресное приложение «Наш век» открыто для молодых талантов. Напечатаем вас два-три раза, а затем зачислим в постоянные сотрудники. Тогда вам, разумеется, легче будет завязать отношения с театрами. Вот все, что я могу вам обещать.
Последние слова он произнес медленнее, как бы ожидая чего-то. Но Андреасу уже мерещились столбцы «Ночного курьера», широко открывающие ему свои объятия. Все его радужные надежды снова ожили. Его бросило в жар, и, не подумав, он сказал:
— Господин доктор, если б не ваша не заслуженная мною чрезвычайная доброта, я ни за что не осмелился бы попросить вас об этом. Простите, что я сейчас решаюсь: не приняли ли бы вы меня в качестве сверхштатного сотрудника?
Внезапно на лице доктора Бединера отразилась глубокая озабоченность.
— Вы ошибаетесь, — сказал он. — Я слишком хорошо отношусь к рекомендованным мне молодым людям, чтобы отделываться от них таким способом. Видали вы тех тридцать неудачников, что зря убивают там время?
Андреас понял, что назначение окошка в приемной — отпугивать ему подобных.
— Мне нет дела, кого сажает туда господин Иекузер, — продолжал доктор Бединер, — но я вижу, что, слоняясь из угла в угол, можно только облениться и стать никудышным человеком. Тот, кто дольше других выдержит этот искус, в конце концов добьется скромного местечка в провинциальной газете. Неужели ваши мечты ограничиваются этим? Нет, голубчик, — закончил главный редактор, — мы придумаем для вас кое-что получше. Я уже сказал, что именно мы можем вам обещать. Вы же знаете, как много значит для меня человек, замолвивший за вас слово.
Каждый раз, как доктор Бединер употреблял деловое холодное «мы», по спине у Андреаса пробегали мурашки. Он понял, что частная беседа с высоким покровителем окончена и что сейчас он в качестве безвестного просителя стоит перед лицом одного из сильных мира сего. Сам виноват: своей глупой просьбой он свел на нет весь предыдущий разговор! Он чувствовал на себе взгляд доктора Бединера, ясно говоривший, что аудиенция окончена. А теперь главный редактор уже без всякого стеснения посмотрел на часы, стоявшие на огромном письменном столе. Бедный юноша кусал губы. Он побледнел и смутился, но твердо решил: пусть лучше редакционный служитель выставит его за дверь, но он не уйдет по доброй воле, так ничего и не добившись.
«Погибать так погибать, — решил Андреас. — Если я сейчас уйду, то оставлю по себе такое плохое впечатление, что хуже и не придумаешь. Я должен получить рекомендацию к Туркхеймеру», — упорно твердил он, уставившись на светлый в цветах английский ковер, покрывавший пол. Он хотел посмотреть на картину, висевшую довольно низко, но у него не хватило духу. Он не решался поднять взор выше лакированных ботинок и белых гетр доктора Бединера, на которые с неподражаемым шиком ниспадали серые брюки. Ах, будь главный редактор просто важной шишкой, перед которой бедному юноше вроде Андреаса приходится ползать во прахе! Но он внушал ему уважение как личность; именно поэтому Андреас так и робел. От волнения у него начался шум в ушах. Тут он услышал, что доктор Бединер барабанит по краю письменного стола. Он бросил робкий взгляд исподлобья, положение становилось невыносимым. Но, к его удивлению, главный редактор вертел в руках письмо господина Шмюке. И даже, чуть улыбаясь, глядел поверх письма на молодого человека, упорство которого в конце концов, может быть, внушило ему уважение. На черный сюртук, конечно, придется закрыть глаза. Обаятельность всего облика Андреаса перевесила. К тому, же господин Шмюке был самым влиятельным избирателем среди гумплахских либералов.
— Светские связи, — начал доктор Бединер, — я, как сказано, считаю основным. И я охотно готов облегчить вам первые шаги. Постойте, я дам вам рекомендацию в один дом, где подающие надежды таланты всегда встречают радушный прием. Хозяйка дома объединяет весь цвет людей искусства. Там вы встретите влиятельных лиц. Постарайтесь усвоить тон, царящий у Туркхеймеров, друг мой!
С этими словами он протянул Андреасу визитную карточку, на которой, пока говорил, набросал несколько строк. Молодой человек вскочил. Гордый тем, что достиг цели, сунул он драгоценный конверт во внутренний карман так небрежно, словно не придал ему особого значения. Этот жест снискал, по-видимому, одобрение главного редактора, который положил руку юноше на плечо и любезно проводил его до двери. В приемной было слышно, как доктор Бединер сказал откланивавшемуся Андреасу:
— До свидания, друг мой!
«Странно, — думал ослепленный счастьем Андреас, сбегая по лестнице, — мне уже казалось, что все пропало, а тут вдруг я угодил к нему в друзья, вроде Шмюке и Полаца. Главное, не робеть», — решил Андреас, торжествуя, но вдруг на площадке лестницы так стремительно налетел на спешившего вверх человека, что обоим пришлось уцепиться друг за друга, чтобы не упасть.
— Пожалуйста, не стесняйтесь! — сказал незнакомец, держа Андреаса в объятиях. Затем он поднял цветок, выскользнувший у него из петлицы.
Несмотря на бурную встречу, у Андреаса составилось о нем самое приятное впечатление. Это был среднего роста, коренастый малый в цилиндре, одетый довольно элегантно, с той трафаретной элегантностью, которая никому не бросается в глаза. В лице его тоже не было ничего примечательного. Он мог в упор смотреть на вас пытливым собачьим взглядом и вынюхивать что ему нужно прямо у вас под носом, и это не показалось бы наглостью. Он был так жизнерадостен и добродушен, что ему, конечно, нигде не давали отпора, рассказывали все что угодно и при этом его совсем не замечали. Каких еще качеств можно было желать для репортера? Уже по тому, как он любезно отодвинул Андреаса к сторонке, чтобы пройти самому, было ясно: этот всюду пролезет и все разузнает, минуя любые преграды. У него настолько не было своей физиономии, что и столкновение с ним, собственно, не шло в счет.