Клемпнеровскому красноречию дана была новая пища.
— Потому что танцуют вместе? О, они проживут с глазу на глаз до восьмидесяти лет, а браку их все будет не больше месяца. Сказать вам, что такое супружество Блошей? Ну так вот: это фиалка среди дикого мака, идиллия в суде присяжных. Знаете вы, кто такой Блош?
Андреас отрицательно покачал головой.
— Вы полнейший профан, не в обиду вам будь сказано. Из всех биржевых дельцов Блош пользуется самой дурной славой, он продал душу Туркхеймеру. Он берется за операции, за которые старому и почтенному банкирскому дому Туркхеймер браться не к лицу. Патрон умеет ценить его скромность и ежегодно дает Блошу заработать в среднем пятьдесят тысяч марок. Ну, может ли, по-вашему, у такого человека, как Блош, быть то, что называется сердцем? Так вот, слушайте! Примерно лет пять тому назад Туркхеймер послал Блоша куда-то в провинцию взыскать долг с одной из своих жертв. Так, с мелкого фабриканта, который как дитя радовался тому, что может принять участие в спекуляции земельными участками вместе со знаменитым банкирским домом Туркхеймер. Боясь упустить завидный случай, он заложил и перезаложил фабрику, наполовину выплатил свою долю за участки, а остальное получил в кредит от Туркхеймера. Когда участки поднялись в цене, Туркхеймер поспешил закрыть своему компаньону кредит. Теперь он только дожидался срока платежей, чтобы за бесценок получить его долю. Дело было так ясно, что, казалось, можно было покончить с ним вполне полюбовно. Итак, Блош приезжает с лучшими намерениями, готовится к собранию кредиторов и не возражает против полюбовной сделки, в том случае, само собой разумеется, если участки достанутся Туркхеймеру. И что же он узнает? Тот человек действительно обанкротился, но, надо вам сказать, обанкротился по-честному, так что и поверить трудно. Просто трогательно — он продал даже драгоценности своей дочери.
Потрясла ли Блоша беседа с ним? Как знать? Но я больше вас знаком с мрачным миром дельцов, и, поверьте мне, великодушие так же слито в них с хищническими инстинктами, как их универсальная глупость с деловой сметкой. Один раз в жизни Блоши могут позволить себе сентиментальный поступок; и поскольку Блоши — народ везучий, это тоже идет им впрок.
Словом, когда Блош после озадачившей его вконец беседы расстается со своей жертвой, он видит у окна в гостиной, где почти не осталось мебели, дочь банкрота. Он тотчас же возвращается к отцу, теребит усы и несколько смущенно говорит:
«Господин Мюллер, очень сожалею, что могу показаться вам назойливым, но должен сказать, что буду счастлив, если вы отдадите мне руку вашей дочери».
Разорившийся человек, которому вдруг в зятья, как с неба, свалился миллионер, хватается за голову и, прослезившись, падает на колени перед своим спасителем. Представьте себе эту сцену в театре! Эффектно, как вы полагаете?
— Поразительно! — заметил Андреас.
— А надо вам сказать, что Туркхеймер неоднократно высказывал намерение женить Блоша на Асте и взять его в долю.
— Поразительно! — повторил Андреас. — И Блош счастлив с женой? — спросил он.
— Больше того! — сказал Клемпнер, — он ни разу не изменил ей. Говорю вам, образцовый брак, если только такой возможен в кругах, где в сущности на брак смотрят как на институт допотопный.
Андреас еще долго слушал бы клемпнеровские рассказы. Стоя в дверях, он с безотчетным страхом глядел в зал, где танцевали. Ему чудилось, будто там притаилась опасность, которая могла свести на нет весь успех сегодняшнего вечера.
«А что, если меня заставят пригласить одну из этих жаждущих потанцевать девиц, — задавал он себе вопрос, — как мне с ней быть и что тогда будет?»
Худые девицы были мало декольтированы; те, что пополнее, — значительно больше. Лица у многих были бойкие, улыбки не всегда привлекательные, но у всех без исключения отнюдь не наивные. Они казались Андреасу жеманными, как принцессы, насмешливыми, как уличные мальчишки. До чего бесцеремонно смеется прямо в лицо солидному, богатому на вид господину с кривыми ногами вон та невзрачная крошка.
Андреас был почему-то уверен, что от девиц ему ждать нечего. Они сидели в ряд, отливая всеми цветами радуги, и откровенно потешались над мужчинами, Андреас разглядывал их и про себя называл «индюшками». Но все же они наводили на него страх. Если ему суждено найти здесь свое счастье, то исключительно при посредстве женщин зрелых, благодаря зрелому опыту ставших добрее и снисходительнее; они способны оценить искреннее обожание молодого человека. «Для девушек я слишком прост», — пришел он к окончательному выводу.
Он вспомнил участливую улыбку Адельгейды, когда она спрашивала, не чувствует ли он себя в Берлине чужим.
Туркхеймер, время от времени тащивший к барышням неосторожно высунувшегося вперед кавалера, вызывал в нем беспокойство. К счастью, он исчез вместе с несколькими другими мужчинами в соседней комнате. Во избежание возможных неприятностей, Андреас уже подумывал незаметно покинуть общество, но тут совсем близко от него прошла хозяйка, которую подозвали две-три пожилые дамы. Ее гордая плавная походка понравилась Андреасу еще больше, чем усталая спокойная поза в кресле, когда он увидел ее впервые. Так можно было лучше оценить ее бюст и совершенно округлую талию, к тому же посадка головы с тяжелым шлемом волос над низким лбом просто зачаровала его, хотя шея была коротковата. Он почтительно поклонился.
— Ах, вот мы и встретились снова, господин Цумзе! — мимоходом, словно невзначай, задержалась она около него.
Клемпнер, все еще разглагольствовавший, оборвал свою речь на полуслове. Он заговорил с проходившим мимо юношей и отошел в сторону, стараясь подчеркнуть свою деликатность.
Андреас мысленно отметил, что фрау Туркхеймер запомнила его фамилию.
— Вы еще не танцевали? — спросила она.
— Еще нет, сударыня.
— Ох, уж эти молодые люди! Но почему же?
Андреас продолжал смотреть ей в глаза, но при этом покраснел. Как глупо изобретать ложь, которую она уже сотни раз, верно, слыхала от других. А не произведет ли гораздо лучшее впечатление, если он просто признается: «Я застенчив».
— Вы, сударыня, будете смеяться, — начал он — в чем же дело?
Фрау Туркхеймер подбадривающе улыбнулась.
— В Берлине я еще ни разу не танцевал, — сказал Андреас со слепой решимостью, — с берлинскими барышнями мне еще не случалось и разговаривать.
Ответом был легкий удар веера по руке.
— Вы робеете? Признавайтесь! — сказала Адельгейда.
— Что тут признаваться! — заявил он, вздохнув. — О чем мне, сударыня, говорить с этими барышнями, после того как я имел счастье удостоиться от вас столь благосклонных слов…
Она снова улыбнулась, на этот раз задумчиво. Его небольшая речь, на сей раз импровизированная, как будто опять показалась ей не совсем обычной, но не такой уж неудачной. Веер ее приподнялся для нового удара, но затем опустился. Она быстро и приветливо кивнула молодому человеку и сказала, проходя дальше:
— Итак, веселитесь! До свиданья!
Кафлиш из «Ночного курьера», вдруг очутившийся около Андреаса и предложивший ему свою изящно изогнутую крендельком руку, наверное видел всю сцену. Он приблизил хитро усмехающееся лицо к самому носу Андреаса и заметил:
— Вот проказник! Впрочем, вас дожидается еще одна пара прекрасных глаз, — добавил он, беря молодого человека под руку. — Я должен вас представить фрау Мор, она осведомлялась о вас.
Не успел Андреас опомниться, как уже стоял перед красивой женщиной, сидевшей среди бальных маменек на низкой софе. На ней было темно-лиловое шелковое платье, которое пристало бы даме и в более преклонных летах. Ее густые каштановые волосы были причесаны очень гладко. В руке у нее не видно было лорнета, что успокоило Андреаса, а на его поклон она ответила очаровательно доброй, почти материнской улыбкой. Во всем существе ее было что-то необычайно мирное, чуждое тщеславия и страстей. Она казалась олицетворением добродетельной женщины, как раз вступающей в пожилой возраст.
— Ах, господин Цумзе, — сказала она, — я должна вас поблагодарить, вы доставили мне приятную минуту. Ваша вещица в «Нашем веке»…
Андреас не поверил собственным ушам. Фрау Мор прочитала его стихи в приложении к «Ночному курьеру». А может быть, просто Кафлиш, так противно ухмыляющийся, рассказал ей об этом. Здесь ведь никогда не знаешь, чему верить. Он промямлил два-три слова благодарности. Около них уже вальсировало несколько пар. Андреас чувствовал себя обязанным пригласить фрау Мор.
— Я, собственно, не танцую, — возразила она, подымаясь.
Андреас считал себя отличным танцором, но тут все было ему непривычно. Паркет был слишком натерт, а шлейф фрау Мор слишком длинен. Отводя свою даму на место, он чувствовал себя посрамленным. За два тура под люстрой он трижды сбился с такта. И все же фрау Мор продолжала быть неотразимо любезной: Андреас не решался откланяться до тех пор, пока одна из дам не втянула ее в беседу.
Кафлиш, дожидавшийся Андреаса, сейчас же снова завладел им. Молодой человек неожиданно приобрел своего рода известность, и Кафлиш, на правах старого друга, старался, чтобы их больше видели вместе.
— Зачем это я понадобился фрау Мор? — невольно спросил Андреас. Ласковое обращение красивой женщины взбудоражило его. Он чувствовал, что за ним охотятся, и считал необходимым бережливо расходовать свои милости. Надо внушить фрау Туркхеймер, будто она единственная, кого он стремится обожать.
Кафлиш усмехнулся.
— Вы думаете, это она ради ваших прекрасных глаз? И не воображайте, дорогуша. Фрау Мор заискивает перед очаровательной хозяйкой дома. Вы новый фаворит, значит фрау Мор должна заручиться вашей симпатией.
— Чего ради? — спросил Андреас, все же немного разочарованный.
— Она, понимаете ли, женщина снисходительная. Она прощает Адельгейде ее слабости. Среди женщин, у которых есть свои слабости, это, понимаете ли, иногда водится. Они основывают общество взаимного страхования своей доброй славы. П