— Он собирается ловить рыбу голыми руками.
Длинный тощий господин загадочно пожал плечами, но все же поставил на пятерку. Но его примеру последовали не многие.
Седьмая лошадка остановилась у столба. Андреас спокойно сунул остаток выигрыша в карман брюк, поднял голову и быстро огляделся с твердым намерением посмотреть в упор на того, кто посмеет усмехнуться. Но его поведение, напротив, вызвало нечто похожее на восхищение. Когда он отходил от балюстрады, тощий господин, который проиграл и все-таки продолжал игру, с завистью посмотрел ему вслед.
— Браво! — услышал он чей-то голос за своей спиной.
Он увидел Туркхеймера, который, наконец, выиграл и теперь опять, как и в начале вечера, казалось, ловил его взгляд. Они обменялись вежливым поклоном.
Уже взявшись за портьеру, Андреас почувствовал у себя на плече чью-то руку. Господин Либлинг серьезно и торжественно посмотрел ему в глаза, его черная борода слегка дрожала:
— Не сочтите меня навязчивым, дорогой господин… господин… н… н…
— Цумзе, — подсказал Андреас.
— Не сочтите меня навязчивым, если я дам вам совет: никогда больше не играйте! Это предостережение уберегло бы от гибели многих, будь оно сделано вовремя. Вы, возможно, заметили, что новичку приписывают особое счастье. Что за глупое суеверие!
«Однако ты и сам не побрезговал им воспользоваться», — подумал Андреас.
— Один раз это еще позволительно, — ласково продолжал Либлинг. — Но второй раз — ни в коем случае. Здесь начало грехопадения, — прибавил он проникновенно, с чувством пожимая юноше руку.
Прежде чем Андреас задернул за собой портьеру, он услышал несколько голосов:
— Уважаю, он умеет остановиться вовремя!
— У этого шалопая все данные выйти в люди!
«Чего ради мне втягиваться в игру? — раздумывал Андреас, проходя по бальному залу. — Неужели они считают игру страстью? Я не пойму, зачем рисковать деньгами, пока их хватает. Вот когда они на исходе, тут ничего не скажешь».
Он скользнул взглядом по группе дам, но не нашел фрау Туркхеймер. Затем вышел на галерею и украдкой, совсем незаметно, вынул свои серебряные часы. Было начало четвертого.
Медленно спустился он в вестибюль. Теперь ему уже незачем было следить за собой, как пять часов назад, когда он подымался по этим самым ступеням. Он вполне владел своими чувствами и, посмотрев на свое отражение в высоких зеркалах, признал, что у него осанка триумфатора. Теперь он мог вдыхать аромат и услаждать зрение красотой высоких гелиотроповых кустов, орхидей и пурпурных кактусов всевозможных разновидностей, которые были расставлены по ступеням вдоль ажурных чугунных перил и превращали широкую лестницу в своего рода висячий сад. На площадках стояли обитые кожей скамейки, на которых был вытиснен туркхеймеровский герб: турок, размахивающий саблей. Андреас присел на минутку, и мимо него промелькнули две дамы, уходившие с бала. Он следил взглядом за сверканием их бриллиантов и блестящими бликами света, падающими сквозь переплет листвы на их атласные платья, и шептал про себя: «Вы у меня в руках!» Впрочем, он не представлял себе точно, что подразумевалось им под этими многозначительными словами.
Продолжая свой путь, он предался более трезвым размышлениям. В таком берлинском доме за один вечер можно пережить очень много. Он уходит не тем, кем пришел: он обогатился опытом и знаниями, за которые заплатил не слишком дорогой ценой — наткнулся на Лицци Лаффе в неподходящий момент и наступил на шлейф Асте Туркхеймер. Странно, их он ощущал как врагов. Затем раза два-три вызвал неловкое молчание, разговаривая с молодыми людьми, и струсил перед девицами. Вот и все его неудачи. Удачи же заключались в том, что с ним милостиво обошлась фрау Туркхеймер, столь милостиво, что многих это навело на размышления и неизвестно еще, чем все это кончится.
«Мне, правда, повезло, — рассуждал сам с собой Андреас, — но если бы я не был осторожен и рассудителен и не знал, чего хочу, тогда у меня, пожалуй, не лежало бы в кармане вот это».
И он нащупал тысячную бумажку.
Внизу в передней несколько заспанных лакеев вскочили со своих мест. Андреас, возможно, ошибался, но ему показалось, будто в их обхождении с ним сквозила известная почтительность. Может быть, у них уже выработался нюх на удачников?
Небрежно сунул он тому, который подал его дешевое пальто, двадцать марок, пожалев, что у него не нашлось монеты в пять марок.
Когда он уже стоял в подъезде, кто-то окликнул его:
— Э! дорогуша, послушьте!
Кафлиш из «Ночного курьера», улыбаясь и кивая, бегом догонял его. Он просунул руку под руку Андреасу.
— Вы уже домой? — воскликнул он. — Я тоже. Замечательное совпадение. Дивная летняя ночь, правда? Самое большее двадцать градусов. Возьмем экипаж?
По всей Гильдебрандштрассе снег сверкал от фонарей карет, двойной вереницей тянувшихся от одной решетки до другой. Большей частью это были собственные выезды. Когда совсем позади они нашли свободный извозчичий экипаж, Кафлиш спросил:
— А где вы живете?
Взбешенный Андреас бросил кучеру свой скромный адрес, который, как ему казалось, находился в вопиющем противоречии с его теперешним общественным положением. Журналист попросил у Андреаса сигарету. Закуривая, он поинтересовался:
— Ну, как вам понравилось у Туркхеймеров?
— Очаровательный дом, — заявил Андреас.
— Не правда ли? Едят, играют, и скучаешь не больше, чем полагается. «Со всеми удобствами и отдельным ходом», это главное. До остального нам дела нет.
«Как так?» — хотел было спросить Андреас, но потом спохватился. Ему опять пришло в голову все, что он в душе решил насчет своих отношений с Адельгейдой. Дело вовсе не в том, чтобы увлечь госпожу Туркхеймер на остров любви. Едва ли удастся вытащить ее из района Тиргартена. Придется как следует ознакомиться с местностью. Андреас уже претендовал на такое положение в ее доме, которое налагало бы на него известные права и обязанности. При этом он почти не знал, что это за дом.
— У Туркхеймера, должно быть, пропасть денег, — заметил он. Кафлиш окутался облаком дыма.
— Ничего, хватает, — сказал он. — Он положил себе в карман все, чего недодал правительству Пуэрто-Стервенца.
— Пуэрто-Стервенца? — переспросил Андреас.
— Святая невинность! Хотите, я сделаю вам одолжение? При первом удобном случае расскажу Туркхеймеру, что вы не слыхали о его афере с Пуэрто-Стервенца. Он будет в восторге, таких оригиналов ему еще не приходилось встречать.
— Я об этом, разумеется, слыхал, — поспешил соврать Андреас, — но не совсем уяснил себе детали.
— Это и не так легко, как вы полагаете. Многие их никогда себе и не уяснят: Туркхеймер большой человек — этим все сказано. Представьте себе, что Туркхеймер сговорился с президентом или диктатором республики Пуэрто-Стервенца, который, кстати сказать, будто бы беглый каторжник, осчастливить эту очаровательную южную республичку железной дорогой. Президент назначает Туркхеймера своим генеральным консулом и поручает ему выпуск акций этой концессии. На берлинской бирже их к котировке не допустили. (Тогда еще Туркхеймер не был тестем Гохштеттена. Поразительно, чего мы достигли под покровительством глупцов!) В Вене правительство оказалось сговорчивее. Но главным покупателем акций «Железные дороги Пуэрто-Стервенца» была все же Германия. Что поделаешь, у немецкой публики трогательное пристрастие к ценным бумагам со звучными названиями. Как говорят, тропическая республика даже выплатила первые дивиденды. Но когда президент от эмиссии на семьдесят миллионов не получил ни пфеннига, он смекнул, что Туркхеймер даст много очков вперед даже видавшему виды каторжнику, и отказался от этого предприятия. Он решил, что для экономического и морального преуспеяния его страны железные дороги не нужны; кроме того, выяснилось, что Пуэрто-Стервенца окончательно обанкротилась. Тут уж, разумеется, Туркхеймер ничем помочь не мог, и с тех пор Германская империя делает республике бесконечные представления. Говорят, скоро туда опять пошлют крейсер для защиты интересов немецких кредиторов и чтобы показать миру, как далеко простирается могучая длань Германии. Понимаете, дорогуша?
— Стало быть, семьдесят миллионов! — в раздумье произнес Андреас.
— Не правда ли, большой человек, — вдохновенно воскликнул Кафлиш. — Я всегда говорю: для нас, современных литераторов, нет ничего выше гениев действия. Наполеон, Бисмарк, Туркхеймер!
Он попросил вторую сигарету и погрузился в молчание. Мысли усталого Андреаса задержались на последних словах Кафлиша. Итак, этот человек тоже в своем роде не чужд литературных идеалов. Впрочем, идеалы были в свое время и у тех, что заседали за столом в «Кафе Ура», пока они не продались очередному Иекузеру; и при случае идеалы эти опять всплывали часа в три ночи, если их потчевали на даровщинку вином. После впечатлений этого вечера Андреас вкушал приятный отдых в сознании своего превосходства: превосходства свободного поэта над пишущим поденщиком.
Кафлиш протер стекло. Карета завернула на Линиенштрассе.
— Мне надо обратно, — заметил он. — Я живу на Альбрехтштрассе. Прямо удивительно, — начал он снова, — какое счастье вам сегодня привалило! Вы, наверно, оторвали порядочный куш, а ведь это была удачная мысль — показать вам игорный зал. Сделайте одолжение, очень рад. Всегда готов услужить коллеге и не требую процентов. A propos [19], нельзя ли перехватить у вас до первого сто марок? Если бы вы только знали, какой Иекузер скаред. Прямо сказать стыдно: за шесть лет работы у него я почти все пальцы исписал, а получаю по-прежнему только десять пфеннигов за строку. А за неполные строки он вычитает!
Андреас сунул руку в карман и, не дождавшись, пока Кафлиш кончит, дал ему кредитку. Кафлиш не сразу его поблагодарил. Должно быть, он не ожидал больше двадцати марок.
Экипаж остановился, и Андреас попрощался. Не успел он захлопнуть за собой дверцу, как Кафлиш опустил окно и крикнул ему вслед: