— Ну, что вы! — воскликнула она. — Самые интересные события никогда не записываются, мой милый.
— Это правда! Сколько тайн мог бы поведать такой человек, как Туркхеймер.
— Попросите, чтобы он вам что-нибудь рассказал! — предложила фрау Мор.
— И используйте это! — прибавила фрау Пимбуш.
— Для чего? — спросил Андреас.
Она зло усмехнулась.
— Для торжественного спектакля в день бракосочетания его дочери.
— Ах да, — воскликнул Андреас с наивным воодушевлением, — верно, будет большое празднество? Разве нет еще программы?
Он был так плотно зажат между обеими дамами, что их пышные юбки шелестели вокруг его ног. Супруга водочного заводчика придвинула свою ногу к его ноге, он чувствовал сквозь башмак ее тепло. Фрау Мор обволакивала его ласковой приветливостью взора, меж тем как из зеленоватых глаз фрау Пимбуш струились магические чары. Дыхание женственности овевало его, словно аромат вербены и фиалок.
Если этого было недостаточно, чтобы вскружить юноше голову, то уж во всяком случае он был горд сознанием, что теперь чувствует себя в царстве своих грез как дома. Сегодня он не был затерян в безыменном потоке гостей, а принадлежал к десятку избранных, которые не боялись показать ему кусочек своей жизни, свое себялюбие и мелкую злобу. Неужели это он, собственной персоной приобщенный к роскоши богатой жизни, запросто болтал с пикантными, остроумными женщинами? Успех пьянил его сильнее вина. Все присутствующие внушали ему трогательную симпатию. Какие это искренние, славные люди! Каждому из них он охотно сказал бы что-нибудь приятное.
Часы на самом большом из черных лакированных столиков пробили пять, и охраняющий их золотисто-зеленый дракон пять раз разинул пасть. Тотчас же распахнулись двери, и два лакея внесли уже сервированный к чаю столик. Хозяйка разливала, а фрейлейн Аста разносила чашки. Пимбуш с заученным изяществом наложил себе полную тарелку petits fours [21] и фисташковых пирожных, между тем как Либлинг холодно отверг это лакомство.
Когда Аста подошла к Андреасу, он с любезной улыбкой повторил:
— Ваша свадьба, мадмуазель, конечно, будет отпразднована исключительным образом. Не ознаменовать ли нам ее торжественным спектаклем?
Аста нахмурила сросшиеся брови и презрительно вздернула свои немного угловатые плечи.
— С кем, собственно, собираетесь вы ее праздновать? — пренебрежительно спросила она, не глядя на Андреаса.
Улыбка замерла на губах бедного юноши, который надеялся наконец-то преодолеть молчаливую неприязнь дочери Туркхеймеров. Он почувствовал, что бледнеет. Гнев этой коренастой брюнетки внезапно пробудил в нем воспоминание о той бесцветной блондинке, которая сердито оборвала его: «Что вам в голову взбрело, мальчишка!» Конечно, Аста имела в виду совершенно то же самое, и он был так подавлен ее презрением, что не знал куда деваться. Фрау Пимбуш ехидно улыбалась, но фрау Мор, положив на его руку свою, шепнула с искренним состраданием:
— Мне следовало предупредить вас, что фрейлейн Туркхеймер и слышать не хочет о праздновании. — Она обратилась к девушке: — Милая Аста, с вашей стороны очень нехорошо, что вы лишаете своих друзей возможности принять участие в вашем прекрасном празднике.
— О, скромные свадьбы теперь в моде, — заявил Пимбуш, подходя. Аста высокомерно отвернулась.
— К чему навязывать всему свету свои частные дела? — возразила она. — Такое массовое веселье — просто пережиток.
Либлинг, черная борода которого заметно тряслась, пробормотал что-то себе под нос, но даже он не осмелился громко противоречить решительной девушке. Андреас считал себя обязанным что-нибудь сказать, но не знал, что именно. В страхе он прошептал:
— Фрейлейн Аста воспринимает все с точки зрения современной женщины.
Он чуть не прибавил: «Она скорее существо интеллектуальное, чем сексуальное».
— Пережиток? — повторила, наконец, фрау Пимбуш, и все морщинки на ее порочном лице пришли в движение. — Я даже нахожу, что в свадьбе есть что-то неприличное. Почти что непристойное, — добавила она после минутки раздумья и окинула окружающих взглядом, от которого всем стало неловко.
Кровь бросилась в лицо Асте, на мгновение она мрачно потупилась, затем повернулась и пошла к двери, ни с кем не простившись и не взглянув даже на своего жениха. Фрау Пимбуш и фрау Мор незаметно обменялись многозначительной улыбкой.
Гохштеттен, как в полусне, но все же несколько удивленный, последовал за своей невестой, и Пимбуш тотчас же присоединился к барону. Он взял с этажерки свой цилиндр и осторожно провел по нему зеркальной поверхностью ногтя. Ноготь этот на мизинце левой руки был необычайной длины; над тем, чтобы отточить его и придать ему должный вид, Пимбуш трудился не меньше полугода. Прежде чем поцеловать хозяйке руку, он повертел перед зажженной спиртовкой, на которой кипела вода для чая, свой цилиндр, дабы убедиться в наличии семи бликов. Все это Пимбуш проделал размеренно округлыми движениями, оттопырив локти.
Андреас сознавал, что ему следовало бы вместе с остальными покинуть комнату. После оскорбления, нанесенного ему дочерью хозяев, этого как будто требовало чувство собственного достоинства. Но неужто из-за такой ерунды ставить на карту свою будущность? Он не двинулся с места, глубоко униженный сознанием своего малодушия. Никто как будто больше не обращал на него внимания. Дамы говорили с Либлингом, Андреас молчал, кусая губы.
На его счастье, появилась новая гостья, миниатюрная элегантная дама, птичкой впорхнувшая в дверь. Перья качались на ее шляпке, локоны взбитой прически разлетались вокруг головы. Она села, и из-под ее шелкового платья взвилось облако кружев. Тотчас же она снова вскочила и запорхала по комнате, непрерывно щебеча. И она тоже волновалась из-за «Мести». Никак нельзя достать билетов!
— У меня у самой еще нет, — повторила фрау Туркхеймер. — Вся моя надежда на доктора Бединера.
Она налила чай и оглянулась, ища Асту, исчезновение которой, по-видимому, заметила только сейчас.
— Моя дочь ушла? Ах, в таком случае мне придется воспользоваться вашими услугами, господин Цумзе!
Андреас поспешил к ней и, разнося дамам чашки, постарался щегольнуть столь изысканными манерами, что вновь прибывшая птичка с явным одобрением навела на него лорнет. Это мгновенно подняло его дух.
— Вы позабыли фрейлейн фон Гохштеттен, — заметила фрау Туркхеймер.
— Где же она? — спросил он удивленно.
Фрау Туркхеймер, улыбаясь, указала на амбразуру окна, где перед тем беседовала Аста с женихом. Там сидела фрейлейн фон Гохштеттен, полускрытая желтой шелковой портьерой. Если брат ее по причине анемичности говорил мало, то она, со своей стороны, молчала из высокомерия. Ее обычно забывали в том углу, где она устраивалась, и она так и сидела там до конца, прикрывая лорнеткой умные, осуждающие глаза. Гохштеттеновский нос не оставлял ей никаких иллюзий насчет ее собственной красоты. В тридцать лет на ее худом породистом лице было написано полное отречение. Глядя на ее тонкие, плотно сжатые губы, все ожидали насмешек, и женщины старались держаться от нее подальше. Казалось, она говорила:
«Я не одобряю женитьбы моего брата, но раз уж он оказывает вам честь, принимая от вас деньги, я тоже хочу получить свою долю в этой сделке. Я захирела потому, что тайный советник тратил наши скудные доходы на представительство. Теперь я разрешаю вам вернуть то, что мне принадлежит. Ради этого, конечно, приходится время от времени выносить ваше общество. Иногда я соглашаюсь брезгливо пригубить ваше шампанское вот так же, как сейчас пью у вас чай. Я нахожу, что из ваших гостиных не выветрить запаха подержанного платья, от них разит лавкой старьевщика и задворками. Не беспокойтесь, от меня не скроется то, что об этом напоминает: фальшивые нотки и грубости, которые вырываются у вас. Сколько бы ваши мужчины, покончив с делами, ни важничали и ни распускали передо мной хвост, я без труда обнаружу следы, которые наложили на их фигуру, походку, физиономию их неблагородные занятия — торгашество и считание грошей. Сколько бы ваши женщины ни пыжились, разыгрывая светских дам или кокоток, для меня они всегда останутся тем, чего они боятся пуще огня: наседками из мещанского сословия. Вы увешиваете комнаты настоящими гобеленами и заржавленными латами, едите на старом мейсенском фарфоре, одеваетесь в moire antique [22] и хвастаетесь всякими реликвиями прошлого, словно у вас может быть какое-то прошлое. Да в те времена, когда было создано все это великолепие, о таких, как вы, и не слыхали!»
От высокомерного взгляда, которым фрейлейн фон Гохштеттен смерила его с головы до пят, Андреас заметно оробел. Он разозлился на себя за неловкий поклон, покраснел и поскорей ретировался в сферу чайного столика.
Миниатюрная порхающая дама вскоре простилась. В дверях она очаровательно по-птичьи пискнула, ибо налетела на адвоката Гольдхерца, который, сопя, пропихивал в дверь свой живот. Дамы смотрели на знаменитого защитника с насмешливым сожалением. Бедняга никогда не терял душевного равновесия из-за причуд своей крошки жены, до тех пор, пока они не разошлись по обоюдному согласию. Но тут на Гольдхерца напала запоздалая ревность. Он понемногу портил себе реноме, и его уже почти не принимали всерьез. Миниатюрное созданьице комочком кружев и перьев пролетело мимо него вниз по лестнице, он же, отдувающийся, тучный, поспешил за ней, чтобы в следующей гостиной, которую малютка собиралась огласить своим щебетом, повторить приблизительно ту же сцену.
— Вы честно потрудились, — сказала фрау Туркхеймер Андреасу. — Теперь позаботьтесь о себе самом. Шартрез или бенедиктин?
Она указала ему на стул, положила на тарелку печенья и передала чашку. Он с удовольствием клал в рот печенье, которого касалась ее рука. Фрау Мор и фрау Пимбуш повернулись к ним спиной, Либлинг был человек слишком возвышенного образа мыслей: он не замечал того, что не надо. Итак, Андреас, наконец, очутился наедине с Адельгейдой, сидевшей по другую сторону столика. Все время, что он провел сегодня вблизи своей будущей возлюбленной, он совсем не рвался к ней, а, наоборот, спокойно выжидал, как развернутся события; пусть она сочтет это доказательством его дипломатической выдержки. Ведь не собирается же он влюбиться в нее — сорокапятилетнюю располневшую супругу банкира! Как только он замечал, что Адельгейда смотрит на него, он мечтательно поднимал к ней свои чистые девичьи глаза с длинными, загнутыми кверху ресницами, а против этого обольщения, говорившего только о безграничной преданности, она была бессильна. Постепенно по всему ее лицу, начиная от двойного подбородка, распространился легкий румянец, наполнивший Андреаса радостью победителя. Он заметил, что грудь ее вздымалась сильней под голубой плиссировкой teagown