Андреас покраснел. И сейчас же яростно набросился на клавиатуру. Он старался отыскать в памяти какую-нибудь мелодию, но припомнил только одну польку и забарабанил, извлекая из инструмента такие неистовые звуки, что стекла дребезжали, а подсвечники звенели стеклянным звоном. Складки шелковых портьер зашуршали и зашелестели, какая-то дверь распахнулась, а девчонку Мацке как вихрем подхватило. Она закружилась, зажмурив глаза, открыв рот, подняв руки и запрокинув голову, словно охваченная внезапным неистовством менады; рыжие волосы хлестали по белому, как мел, лицу, шлейф капота развевался вокруг, словно перья громадной голубой птицы, то взмывая вверх, то снова опадая. Налетев с размаху на стол, так что чаша слоновой кости свалилась с подставки, владелица виллы «Бьенэме» очнулась от экстаза. Она остановилась, прижала руку к сердцу и, тяжело дыша, все еще не приходя в себя, прошептала с блаженной улыбкой:
— Ну и музыка! Прямо за душу хватает! — Отдышавшись, она добавила: — А теперь держитесь!
Через столовую, где на темных панелях и на полках резного буфета мерцали белым светом парадные серебряные сервизы, и через гостиную с дубовыми колоннами, мебелью янтарного бархата и с цветущими померанцевыми деревьями у окон они вышли на лестницу. Там им поклонился лакей. Бьенэме кивнула ему.
— Это мой лакей Фридрих, — сказала она. — Правда, красивый мужчина? Я даже побаиваюсь за себя. Да только Антон (я вам его тоже покажу) еще красивше. Антон — мой кучер. Вы здесь уже прибрались? — спросила она лакея, напуская на себя строгость. Но тут же снова обратилась к Андреасу: — Фридрих стирает пыль с этого старья, у него до черта ловкие руки, мыльный пузырь возьмет — и тот не лопнет. Я-то уж сама ни до чего до этого не касаюсь, упаси бог.
И она указала на изящную бронзу, на мейсенские и севрские статуэтки{36}, которые стояли на металлических столиках с мозаичным кожаным верхом вдоль всего обитого темно-красной материей коридора.
Остановившись на пороге спальни, она сказала:
— А теперь валяйте прямо в рай!
Но Андреас попятился: перед ним выросла какая-то фигура, — гладкая, упитанная матрона с напомаженными черными волосами над набеленным лбом; руки, грудь и живот были сплошь покрыты блестящими дутыми бусами. Она вежливо поклонилась, а девчонка Мацке пояснила:
— Эта дама — фрау Калинке, моя экономка и компаньонка, понимаете? Фрау Калинке, а вот это друг и приятель Туркхеймера. Мой покровитель прислал его сюда, чтоб он полюбовался на мою виллу «Бьенэме».
Почтенная женщина ответила:
— Ну, ну, деточка, зря вы мне очки втираете. Я знаю, что такое молодость и как у молодежи говорит сердечко.
Она немножко повздыхала, плутовато погрозила пальцем, унизанным кольцами, и услужливо удалилась, деликатно позвякивая бусами.
— Она женщина не плохая, Калинке, — сказала Бьенэме, — надо ей чего-нибудь подарить за то, что она добрая. А Туркхеймер тоже хорош: приставил ко мне в няньки Калинке. Теперь ему две вместо одной нос натягивают, только и всего. А говорят еще, — он пройдоха. Куда там, дурак он — и больше ничего.
«Удивительно, — подумал Андреас. — Для такой, как она, все очень просто. Великий человек в ее глазах дурак. Она никого из нас не уважает».
Эта мысль испортила ему настроение. Он сказал весьма прохладно:
— У вас здесь уютно.
— Правда? Приятное помещеньице для спальни.
По голубому шелку, которым была затянута комната, словно огромные насекомые в летнем небе, были разбросаны черные рамы картин. Зеркало на высокой подставке черного дерева возвышалось прямо посреди золототканого ковра. На камине из него antico стояла бронзовая группа борцов.
Постель под балдахином между массивными витыми колоннами была чуть приоткрыта. В голубых шелковых складках виднелось что-то белое, кусочек простыни, казалось хранившей еще легкий отпечаток тела, которое незадолго перед тем она обнимала. Но монументальная роскошь порождала холод, исключавший всякий сердечный трепет. Уверенным шагом, не обращая внимания на лукаво прищурившуюся спутницу, прошел молодой человек через комнату.
В соседней комнате царил зеленоватый полумрак. С потолка спускался хрустальный шар, светло-серые, с золотым багетом стены не были прорезаны ни единым окном. Они образовывали восьмиугольник, грани которого раздвинулись под рукой хозяйки. Андреас вздрогнул при виде ее туалетов. Хотя он и приобрел права гражданства в Земле обетованной, все же до сих пор еще ни одна из ее обитательниц не открывала перед ним дверцы своего гардероба. И он ощутил мучительную прелесть этой роскоши при мысли о той беззаботности, с какой любая из этих женщин, возможно даже уродливая, носила на себе состояние, которое могло прокормить целую семью.
Андреас провел кончиком пальца по атласной юбке, скользнул ладонью по бархатному рукаву и с любопытством пощупал кружевной лиф. Он недоумевал, как все это могло быть изготовлено так быстро! Возможно, что это туалеты Лицци Лаффе; уж не приказал ли Туркхеймер ушить их наполовину для девчонки Мацке? Она отодвинула последнюю створку.
— Вот эти тряпки я одеваю, когда мой покровитель приходит ко мне кофию попить, а я перед ним плясать должна. Не верите? — прибавила она. — Ах, простому человеку и в голову не придет, какие вредные эти старикашки.
Он боялся прикоснуться к необычным платьям, похожим на туники. Лифом служил узкий поясок, а от него шло множество прямых полосок, при малейшем движении воздуха развевавшихся, как паутина. Блеклые тона материи, усеянной золотыми и серебряными крапинками, пленили его. Он невольно представил себе, как Туркхеймер, ухмыляясь, любуется белым существом, сладострастно изгибающимся в вихре ярких ленточек и рыжих волос. Ему стало как-то душно. Из шкафов со всех сторон надвигался на него волнующий аромат женственности, казалось притаившейся в этих рассчитанных на соблазн покровах. За его спиной хихикала девчонка Мацке. Когда он отошел, хладнокровие его было несколько поколеблено.
— А вот здесь я занимаюсь туалетом, — пояснила Бьенэме. — Как вам нравится моя ванная?
— Очень оригинальна, — отозвался он.
— Вы какой-то мороженый! А я-то думала, кому я свою ванную покажу, тот сразу обалдеет.
Посредине большой, выложенной цветными изразцами комнаты находился бассейн. Он имел форму раковины, в розоватую глубину которой спускались три матово-белые мраморные ступеньки. По ту сторону золотой решетки, окружавшей бассейн, в простенках между окнами с цветными, как в соборе, стеклами, за светлыми вышитыми занавесками стояли длинные белые полированные столы, уставленные всевозможными туалетными принадлежностями из слоновой кости.
— Целая куча гребенок, — заметила девчонка Мацке. — А потом баночки, и щеточки, и пуховки, и чашки, и плошки, и коробочки, и кисточки, и пузырьки, и всякая всячина — я и назвать-то ее не умею. Сама Калинке не знает, а она уже давно к этому делу приставлена.
— Там, верно, духи? — спросил Андреас и указал на стеклянные полочки, на которых выстроились рядами хрустальные флаконы.
— Правильно, — ответила она. — И этой парфумерией у меня все тело пропахло. Сижу, плескаюсь в теплой воде, а Калинке так и прыскает на меня то из одного пузырька, то из другого. Я, как хочете, так и пахну — спереди так, а сзаду этак. Прямо сказать, шик.
— Да, — сказал он рассеянно.
Удушливая атмосфера жарко натопленной комнаты, насыщенная разнообразными ароматами, ударила ему в голову, лоб у него покраснел, от нарисованной Бьенэме сцены воображение разыгралось: он ощутил в себе дух предприимчивости.
— А теплынь-то тут какая, — заметила она. Высунув кончик языка, она пытливо глядела на него исподлобья своим порочным взглядом. — Ну, чего глаза вылупили?
Он вдруг обнял ее за талию, привлек к себе и потянулся губами к ее шее. Но она откинулась всем корпусом назад и высвободилась из его объятий, ударив его в живот точно таким же ударом, каким в свое время наградила Туркхеймера за его первые ухаживания.
— Не лапайте, а то в морду дам!
Он был ошеломлен.
— Но, флейлейн Бьенэме, я вовсе не то имел в виду. Ведь не думаете же вы…
— Нечего мне зубы заговаривать. Думали, можно ко мне без уважения. Да не выгорело, мой милый! — Она с важным видом прошлась по комнате, припудривая пуховкой лицо. И вдруг, словно невзначай, высыпала все содержимое коробки ему на лоб.
— Не помешает, — пояснила она, — маленечко поостыть надо.
И не успел он отряхнуть свой костюм, как она уже потащила его к двери.
— Ну, а теперь пошли ко мне в блудуар, только ведите себя как порядочный. Понимаете?
Ему показалось, что она уже смилостивилась, стала даже любезной, и потому он позволил себе вопрос:
— Стало быть, вы не хотите?
— Да я же ничего не говорю, — добродушно возразила она. — Глядеть — гляди, а рукам воли не давай. Вот какое дело. А нам обоим еще придется поближе познакомиться и узнать друг друга как следует.
Он с удовлетворением решил, что его ухаживания приняты благосклонно.
— Здесь в самом деле уютно, — сказал он, поддавшись настроению комнаты, где матовые стекла ламп струили приятный ровный свет. Окна тут тоже были высокие, с маленькими, оправленными в свинец стеклышками. На пушистом красном ковре вокруг отделанных бронзой столиков были расставлены удобные плюшевые кресла с пестрой ручной вышивкой квадратами. С серебристых штофных обоев самодовольно и благодушно улыбался портрет Туркхеймера во весь рост.
Когда они удобно уселись друг против друга на низких диванчиках, Бьенэме произнесла:
— Да, да…
Он вопросительно посмотрел на нее. Она повторила:
— Да, да! Это уже как кому на роду написано. Такой талант от бога.
— Вы о ком? — спросил он, зардевшись от удовольствия: стало быть, он все же внушает ей уважение.
— У вашего приятеля, с кем вы по Кениггрецерштрассе шли, верно, очень большой талант. Бросьте, бросьте! — быстро крикнула она, когда он, крайне раздосадованный, попробовал возразить. — Вы само собой очень шикарный молодой человек и с личности симпатичный, но чтобы ваш приятель неважный сочинитель, так я вам скажу: заткнитесь, мой милый. С вас не это спрашивают.