— А с вас что? — ответил он, уязвленный.
Она с светским видом остановила его.
— Пожалуйста, без намеков. Тут меня не проведешь, будьте спокойны, я талант за версту вижу. Уж по тому, какой на нем узкий черный сюртук. Из себя щуплый такой, а обхождение самое благородное, будто вам, обезьянам напомаженным, говорит: я вам всем нос утру. — Она понизила голос. — Я так понимаю, что он от благородных родителев.
— Вы правда так думаете?
— Я это не зря говорю. У него ну точка в точку одно лицо с красавчиком принцем, что я раньше знала: весь в голубом атласе ходил, а рукава буфами и трико полосатое, белое с голубым. Красивше мужчины я не видела, и никогда, никогда мне его не забыть.
Андреас разглядывал ее. Неужели это та самая девчонка Мацке, что прыгала через электрический провод, как через веревочку, что танцевала под его польку и обсыпала его всего рисовой пудрой? Она грезила с открытыми, затуманенными глазами, и по лицу ее блуждала глуповатая улыбка.
— Где же вы с ним познакомились? — осведомился он.
— В детстве, я была еще сопливой девчонкой, и, когда мать по стиркам ходила, она меня с собой брала. Вот раз в прачечной у одного генерала я его и нашла. Он был нарисован на старой коробке из-под духовитого мыла, она там в помылках плавала. И я, дура-девчонка, до смерти втюрилась в красавчика принца и захотела его взять, да другая девчонка — зараза такая — Бертой звали, отняла. Вот и сейчас еще злоба у меня на нее.
Она, казалось, погрузилась в воспоминания. Он попробовал отвлечь ее.
— И ваш принц с коробки из-под мыла похож на моего тогдашнего спутника?
— Я же вам говорю. Как два сапога. Только рукавов буфами да голубого с белым трико вашему приятелю не хватает.
— Во всяком случае, сказочному принцу все это по штату полагается.
— Вот видите! Так мне и пришла в голову знаменитая идея: хочу я здесь, в моей вилле «Бьенэме», устроить маскарад и пригласить туркхеймеровскую компанию и всю прочую музыку. Пусть полюбуются на моего принца, какой он красавчик. Что вы на это скажете?
— Поразительно!
— А на идею на эту вы меня навели, потому как вы мне в парадной моей гостиной сыграли. Ай да танцевальный зал, хорош, подумала я. Здесь нам надо с ним полечку сплясать. Есть же счастье на свете!
Она вдруг очутилась рядом с ним на диване и прижалась к нему всем телом.
— Ну, нечего дуться, — попросила она, — скажите мне, как его зовут и где он живет?
— Не знаю.
— Я вам тоже чего-нибудь подарю.
— Как Калинке?
— Нет, получше.
— Право, не знаю.
Она вздохнула.
— Ну, так оно и есть. Уж, конечно, никто не знает, кто он. Это тайна по случаю благородных родителев. Как подумаю об этом, так совсем другой делаюсь.
Быстро приняв решение, она подбежала к письменному столу, раскрыла тисненый кожаный бювар и вернулась с листочком бумаги.
— Я уже приготовила к нему письмецо, передайте, когда в другой раз встретите.
— Охотно, — сказал он с холодной яростью.
— Я так и знала. Вы человек любезный. А теперь прочитайте, что я тут понаписала. Понимаете, может не все правильно; а то что он обо мне подумает, если тут ошибки?
— Понимаю.
— Погодите, я вам электричество зажгу, здесь больно темно.
Она пододвинула стол с лампой поближе к нему и, преисполнясь усердия, поправила у него за спиной подушки. Он мельком пробежал старательно обдуманные строчки, раздраженно покусывая усы. Так вот зачем будоражила она ему кровь пышностью своей опочивальни, вот зачем позволила сунуть нос к себе в гардероб и в ванную! Он должен был, порабощенный любовью, разносить ее нежные послания. Но она недооценила его. Если он не побоялся соперничества с Туркхеймером, то уж такого пассивного, живущего исключительно духовной жизнью человека, как Кёпф, он сумеет убрать со своего пути. «Хитрая бестия, — подумал он, — никогда тебе не лежать в объятиях твоего сказочного принца. А что, если?..» У него в голове начал складываться дьявольский план, меж тем как в сознание проникали отдельные фразы из письма девчонки Мацке.
«… и у вас, без сомнения, благородное и возвышенное сердце, что даже очень мне приятно.»
Вы сумели, милостивый государь, в такой короткий срок завоевать мою любовь, потому как вы, конечно, благородных родителев, хоть сами не знаете. Это часто бывает и еще раскроется.
Я тоже, как и вы, была бедная и благородная и теперь в богатстве ничуть не возгордилась.
Андреас подумал, что здесь все налицо: и сентиментальность уличной девчонки и грубая фантазия бульварных романов. Стоило ей, откинувшись на подушки, прокатиться в собственном ландо с кучером, догом, отцом и лакеем, как она уже трогательно влюбилась в первый попавшийся поношенный сюртук… и, недолго думая, превратила его в голубой атлас.
Бьенэме продолжала взывать к своему идеалу:
«Когда вы видите, как мы прохлаждаемся, разъезжая на резиновых шинах, вы, конечно, восклицаете: «Вот где жизнь, вот где наслаждение!» Так каждый вечер говорил переписчик, что снимал у нас комнату, еще когда мамаша была жива, а он возвращался из трактира и видел, как господа гуляют с девицами по Фридрихштрассе. Так что прошу у вас моего извинения и не хочу ставить вас на одну доску с тем пьяницей. Просто хочу показать, что хоть живем и наслаждаемся, а к бедным со всем своим расположением и преисполненная христианских чувств, хоть я и не святоша, как иные прочие, и презираю попов, и неверующая, чтоб…»
Она запуталась в ненужных подробностях. В заключение она приглашала его к себе на костюмированный вечер, который должен был состояться через неделю.
«Итак, я непременно рассчитываю на вас и остаюсь заранее благодарная, преданная вам Бьенэме Мацке».
— Что ж, вы выражаетесь вполне свободно, — сказал Андреас, подымаясь.
Она ответила:
— Это мне даже очень приятно. Уж вы потрудитесь с письмом и на той неделе в среду приводите его сюда, на мою виллу «Бьенэме», и чтобы в трико и на рукавах буфы.
— Приложу все старания.
Он церемонно откланялся и сейчас же пошел к портному Берендту, которому заказал костюм, описанный девчонкой Мацке. Он надеялся, что вытеснит из ее памяти потертый сюртук Кёпфа, представ перед ее очами во всем великолепии ее детских грез. Его план состоял в том, чтобы подменить ее мечту собственными чарами. Чем он хуже других, и почему бы ему не сойти в ее глазах за переодетого принца?
С другой стороны, его бесило, что ему приходится воплощать идеал, который породили прачечная и коробка из-под мыла. Но, чтобы очаровать девушку из простонародья, надо было спуститься до уровня чувств народа. На свежую голову, освободившись от запахов и соблазнительной роскоши ее дома, Андреас должен был признаться, что девчонка Мацке, собственно, совсем не в его вкусе. Земля обетованная прельстила изголодавшегося молодого человека своим изобилием, привычным с детства богатством, плотью, нежней которой нигде не сыщешь, откормленной на изысканных яствах, умащенной дорогими духами, выхоленной неустанным уходом, сохраняемой необыкновенно искусными средствами. А из прорехи на плече у Агнессы Мацке глядели только кожа да кости, как обычно у бедняков. К двадцати пяти годам у нее будут морщины. Но эта тощая и уже тронутая тлением юность зажгла последнее пламя в потухшем взоре Туркхеймера! Это неспроста. Слова великого мужа: «Такой молодой человек — вы еще многого не понимаете» — растревожили честолюбивого Андреаса. Он действительно полагал, что его долг — пополнить свое светское образование связью с Бьенэме.
Представ перед зеркалом, он остолбенел от изумления: голубой атласный кафтан, невероятно пышные рукава с желтыми прорезями, штанишки буфами и белоголубое трико. Он надел голубой плюшевый берет на белокурый парик с длинными локонами, прицепил шпагу и накинул на плечи серебристо-голубой короткий плащ. Господин Берендт выбрал самые дорогие ткани; аграф на белом султане был с настоящими бриллиантами. Андреас подумал, что это — предел сказочного очарования и что даже в пору расцвета чувственных радостей едва ли бродили по земле более прекрасные юноши.
В вечер костюмированного бала он несколько замешкался дома, ему пришла в голову мысль об Адельгейде. Потрясенный, опустился он на стул. Так вот она, давно предвиденная минута, когда художник во имя высших целей отстраняет прискучившую возлюбленную. Ах! Пусть цепляется за него эта плачущая женщина, ей не удержать его. Он еще раз приложил к шелковистым усам горячие щипцы и отправился на бал.
В гостиной было пусто, зато в обитом красным штофом зале, казалось, гуляло несметное множество празднично разодетых гостей. Зеркала, расположенные одно против другого, создавали иллюзию бесконечной анфилады комнат, где, насколько было доступно взгляду, мелькали переливчатые шелка, прозрачный газ и нежное кружево на тяжелом бархате. Ослепительные женские плечи, яркие платья, блеск глаз, драгоценности, горящие синими, желтыми, красными, зелеными и фиолетовыми огнями, тонули в мерцающей дали, точно в огромном букете цветов, искрящихся электричеством.
Уже с порога стал он искать глазами хозяйку дома. Пребывая в непривычной для себя неподвижности среди вертящихся пар, она стояла около толстого господина, которому как раз в эту минуту высунула язык. Андреас скоро понял, в чем тут дело. Ее полуобнаженную грудь обвивал только серебряный поясок; начиная же от живота, девчонка Мацке была засунута в покрытый блестящей чешуей футляр, удлиненный конец которого завивался в крутые кольца и волочился за ней по полу. Внизу из маленького отверстия высовывались ноги, и Андреасу представлялось загадкой, каким образом рассчитывала она ими пользоваться. Но чуть только девчонка Мацке заметила присутствие сказочного принца, как сейчас же, явно волнуясь, принялась подвигаться к нему крошечными, торопливыми шажками. Она балансировала руками, так что несколько золотых браслеток, дребезжа, скатились до самых подмышек. Спеша опередить спутанные ноги, она подалась всем корпусом вперед. Пряди волос, в которые были вплетены большие голубые звезды цветов, извивались, как огненные змеи, вокруг острых плеч Бьенэме.