— Как подлы, как подлы люди! — воскликнул Туркхеймер.
— Я посоветовала отцу уладить это дело. Тебе следовало бы поддержать меня, — сказала Адельгейда, стараясь придать голосу некоторую материнскую авторитетность. Аста высокомерно улыбнулась:
— Вам советовать трудно, вас не образумишь. Надо правильно смотреть на вещи. Бото, посоветуй что-нибудь.
— Что прикажешь?
Гохштеттен очнулся от задумчивости. Он не сразу сообразил, что от него требуется вмешательство в запутанные сердечные дела семьи, с которой он породнился.
— У тебя, разумеется, своего мнения нет, — бросила через плечо его супруга. — Разве оно у тебя хоть в чем-нибудь есть?
Туркхеймер презрительно уставился на скромный знак отличия в петличке барона. Гохштеттен с каждым днем все ниже падал в глазах Асты и ее родителей. Недовольный тесть обвинял в преднамеренном обмане этого тайного советника из министерства внутренних дел, который никак не мог выхлопотать ему орден. Адельгейда сказала:
— Твой отец утверждает, что он бессилен против этой компрометирующей его особы.
— Помолчи, Адельгейда, — сказал Туркхеймер. — Этому брехуну, что осрамил нас, я задам перцу. Он у меня напляшется, ему объявят бойкот, этому мерзавцу жизнь не в жизнь будет… А кто против этого? Ты, Адельгейда!
— Так, значит, вы собираетесь отомстить, но каждый за себя? Нет, уважаемые родители, тут надо действовать иначе.
Аста грациозно оперлась рукой на высокую, в форме лиры, спинку стула, обитого змеиной кожей. Ее коренастую фигуру плотно облегало элегантное платье из серебристо-серого crêpe-lisse на несколько более темном шелковом чехле; загнутую спереди шляпу со страусовыми перьями она не сняла; она стояла перед родителями, словно милостиво принявшая в них участие покровительница из высшего круга. Свои слова она сопровождала свободными и небрежными движениями правой руки, затянутой в белую перчатку.
— Прежде всего тебе, папа, следует выхлопотать этому молодому человеку небольшое, сносно оплачиваемое местечко.
— Местечко? Чтобы я ему… Ты, верно…
— Мне тебя жалко, папа, по тут ничего не поделаешь. Подумай хотя бы о том, сколько времени мы терпели его среди нас, и, к сожалению, он слишком много знает. Не правда ли, милая мама, он о многом осведомлен? Ну, хотя бы скандал с Золотыми Трясинами, папа? Ты дал ему на них много заработать и, возможно, позволил даже бросить взгляд за кулисы? А что, если он проболтается?
— О, его болтовни я не боюсь, — пробормотал Туркхеймер, покосившись на Гохштеттена, который не слушал. — Но что бы там ни было, надо зажать рот всяким клеветникам. Ты права, дитя мое, я хватил через край.
— Переговори с Иекузером о месте в «Ночном курьере».
— Будет исполнено, будет исполнено. Местечко не слишком сытное, но и не слишком скудное, чтобы он не разжирел, но боялся бы его лишиться.
— Вот видишь, папочка, ты уже рассуждаешь более здраво. Ну, а теперь мой вам совет: пожените их.
Адельгейда подскочила в кресле.
— Как поже… — Она с трудом овладела собой. — Ты шутишь! Да разве это месть? Или ты полагаешь, что этого требуют приличия?
Туркхеймер вздохнул.
— Я ничего не имею против. Только это не так просто. А затем — ради чего?
— Ради их счастья, — ответила Аста чуть поддразнивающим тоном. — Они любят друг друга: они вам это доказали. Осчастливьте их, они стоят того; правда, Бото?
— По-моему, молодой человек весьма симпатичен, — отозвался Гохштеттен. Его супруга похлопала его по плечу с пренебрежительным сожалением и обратилась к отцу:
— Прежде всего надо послать к этой даме… как ее прозвали-то?
— Девчонка Мацке, — ответил Туркхеймер.
— Она, несомненно, наделала долгов, эта девчонка Мацке. Значит, прежде всего попробуй натравить на нее кредиторов. Затем ты, папа, купишь у нее виллу. Очаровательный юноша Андреас входит в ту же плату. Либо она возьмет и его, либо ничего не получит.
— А он? А он? — дрожащими губами, чуть слышно пролепетала Адельгейда; и все же это был крик души. Она не смела поднять глаза, она боялась увидеть его на обычном месте. Ведь он принадлежал всецело ей, она жила в его душе, как мог он оставаться где-то вдали, ничего не ведая, в то время как его судьба решалась на безжалостном семейном совете. Конечно, он все еще стоит там, у чайного столика, бледный, грустный, с немым укором в ясных, осененных длинными ресницами девичьих глазах. Аста с улыбкой смотрела на страдающую мать.
— Не беспокойся, — произнесла она почти ласково, — на это у нас Либлинг есть. Он возьмется за каждого из влюбленных в отдельности и обработает их.
Все оглянулись на Либлинга, но он не проявлял ни малейшего участия. Он сидел в противоположном конце комнаты, корректный, с газетой в руках. Туркхеймер тихонечко покряхтывал.
— Совет твой хорош, но дорог. Сколько денег я уже ухлопал на эту жалкую парочку!
Аста возразила:
— Да, но теперь, папа, ты по крайней мере знаешь на что.
— Знаю на что?
— А месть? Представляешь, что это будет за брак? С его блестящей карьерой покончено, с ее — тем более. Он будет получать жалованье, — скажем, триста марок, — такой суммы в обрез хватит холостому человеку со скромными привычками. На этом будет строиться их бюджет, а с такой бережливой, любящей порядок, привыкшей к правильному образу жизни женой, как девчонка Мацке, все пойдет как по маслу. Через год они обзаведутся золотушным ребенком. Родители опустились, ссорятся, их тайно гложут нищенские вожделения. Как-нибудь мы встретимся с ними в Тиргартене. Отец катит детскую колясочку, сзади мать подметает песок обтрепанным шелковым подолом. Башмаки на ней с резиновыми ушками, а в руках шерстяной зонтик.
— Аста, ты — моя дочь! Ну и характер же у тебя! Да, это месть, и месть благородная.
Туркхеймер был в восторге, он потрепал дочь по подбородку, и она не противилась, так весело настроила ее предвкушаемая ею судьба человека, который оскорбил, не заметил ее и, наконец, вмешался в ее сердечные дела. Для нее его успехи означали непрерывное поражение. Теперь она начнет мстить, и он не преминет в этом убедиться. С подкупающей любезностью, к которой никто здесь не привык, взяла она отца под руку: дворецкий как раз появился на пороге и доложил, что кушать подано.
— А как ты себя чувствуешь, папочка? — спросила она.
— Превосходно! — воскликнул Туркхеймер и попытался придать эластичность своей походке. — Превосходно! Либлинг, у меня к вам важное дело.
Адельгейда молча ломала руки, она чувствовала, что никакими словами, никакими уловками не спасти Андреаса: он был обречен, он погибал у нее на глазах. Гохштеттен вел ее под руку. Они прошли мимо Либлинга, он поклонился. В задушевном взгляде его темных глаз Адельгейда прочла сочувствие, которого, казалось, ни от кого уже не могла ждать; она с благодарностью задержала на нем взор.
Он тут же подумал: «Неужели это возможно?»
Он еще раз поклонился с безоговорочной преданностью и поклялся в душе:
«Я выполню свой долг».
XVЛиблинг
Когда Андреас увидел, что кабинет его пуст, на него напало сомнение:
«Что, если я хватил через край?»
Исчезновение Адельгейды было похоже на немой протест. Но он сломит ее возмущение. Надо только выдержать характер. Однако посланная им резкая записка осталась без ответа, а когда он сам заявился на Гильдебрандштрассе, ему было сообщено, что господа в отъезде. На мгновение он словно окаменел. Затем опомнился; пожалуй, голос слуги звучал недостаточно почтительно? Правая рука Андреаса слегка дернулась, и вдруг он звонко ударил лакея по физиономии. Тот потер щеку. Андреас поглядел на его болезненно перекосившееся лицо; уж не тот ли это, что в свое время взял у него визитную карточку доктора Бединера с таким видом, словно он, Андреас, — проситель, ищущий места? У него несколько отлегло от сердца, и он отправился в обратный путь. Все кончалось пощечинами.
«Одну я получил у Клэр Пимбуш от питекантропа. Зато две закатил сам: этому болвану и девчонке Мацке. Можно считать себя удовлетворенным».
Он сам поразился своему хладнокровию.
«Я выше событий», — заметил он, растянувшись дома на оттоманке. Он решил позабыться сном и таким образом уйти от действительности, которую в данную минуту презирал; но тут ему доложили, что пришел господин Феликс Либлинг.
Сюртук поборника нравственности был торжественно застегнут на все пуговицы, холеная черная борода его блестела и дрожала. Он ласково посмотрел Андреасу в глаза и начал:
— Дело, приведшее меня к вам, мой дорогой юный друг, касается судьбы нескольких превосходных людей, в том числе и вашей.
— Минуточку! — воскликнул Андреас. На него пахнуло холодом, словно от чего-то страшного, что, казалось, притаилось где-то тут, в темном углу. Он сделал рукой движение, будто ловил в воздухе какой-то предмет, чтобы заслониться от рока. — У меня новое кюрасо! Не откажетесь от рюмочки?
— Собственно, не следовало бы, — сказал Либлинг. — Не в моих правилах пить в чужом доме. Но, чтобы доставить вам удовольствие, я отступлю от своих правил и попрошу у вас рюмочку.
Они выпили и сидели теперь друг против друга. Либлинг откинул голову, и Андреасу казалось, будто его взор устремлен на него с потолка или из еще более высоких сфер, так светло и проникновенно глядел он на молодого человека. Вдруг он воскликнул:
— Как радостно, как радостно улыбается вам жизнь, мой дорогой юный друг! Разрешите мне прибегнуть к сравнению?
— Будьте добры.
— Итак, я прибегну к сравнению. Не кажется ли вам, что вы на расчудесном острове. Всюду произрастают самые модные цветы, большие алые птицы плывут в облаках и поют самые популярные песни. Все благоухает флердоранжевой водой или ландышевым экстрактом, что вам больше по вкусу… Столы накрыты для самого изысканного общества, вас встречают улыбками знатные дамы, щедро одаренные любвеобильной природой. Но тут-то и начинается. Вдруг распространился какой-то подозрительный запах, и все отодвинулись от вас на метр, на два.