— В этом вы правы, коллега, но я думал, что с талантом…
— О, талант! — Андреас вспомнил доктора Кумплаша, светски воспитанного врача. — Вы хотите сказать — неврастеническая фантазия. Что касается таланта… — Он гордо выпрямился, чтобы высказать самый модный из известных ему афоризмов: — Талант — то, чем зарабатывают деньги.
— Против этого, конечно, ничего не возразишь, — сказал Кёпф.
Андреас почувствовал жалость к человеку, которого так разочаровал.
— Мне приходится высказывать вам горькие истины, — посетовал он.
— Сделайте одолжение.
— Вы, дорогой мой, такой же желчный и жалкий, как и ваша сатира, да к тому же она совершенно неправдоподобна. Вашего героя губят банкирские жены. Неужели вы полагаете, что человек стоящий может вообще погибнуть? Скажу без ложной скромности: разве я погиб? Развлекаешься из любознательности, общаешься с жителями Земли обетованной, собираешь о них материалы. Господи, что это за материалы и что за люди!
Почесывая воображаемые бакенбарды и скребя подбородок, он нацепил на кончик носа пенсне и мелкими неуверенными шажками, выставив брюшко, направился к Кёпфу.
— Моя фамилия Гешефтмахер, — произнес он слегка в нос тягучим туркхеймеровским голосом. — Генеральный консул Гешефтмахер, а вот моя супруга, урожденная Клоакенштейн.
Кёпф, тихонько посмеиваясь, глядел на молодого человека, который, тяжело дыша, весь красный, держался за бока.
— Наконец-то я вас опять узнаю, — заметил он.
Мало-помалу Андреас овладел собой.
— Но контроля над собой все-таки не теряешь, — заявил он, еще не вполне успокоившись, — всегда остаешься господином положения. Когда в один прекрасный день почувствуешь, что с тебя довольно запахов пачули и клоак… о господи, я ощутил просто непреодолимую жажду чистоты.
— И тогда вы женились на фрейлейн Мацке.
Кёпф серьезно кивнул головой. Наступила небольшая пауза.
— Туш! — сказал он вдруг.
— Что вы сказали?
— Разве вы не слышите? Играют туш.
Они прислушались. До них доносились странные звуки: вначале разрозненные, они затем слились в гул, в отрывистый рев и грохот, от которого дребезжали оконные стекла, а у слушавших пробудились безумный страх и воинственные инстинкты, словно то было победоносное шествие.
Дверь распахнулась, влетел Кафлиш.
— Едут! — крикнул он.
И сейчас же высунулся из окна, болтая ногами.
Кёпф и Андреас выглянули на Лейпцигерштрассе. Приближалась многолюдная толпа, в середине которой медленно двигалось нечто вроде башни. Что-то, чего нельзя было разобрать, блестело и искрилось над головами. Кафлиш первый разглядел. Он вытащил блокнот и сам себе продиктовал:
— «В два часа сорок две минуты по Дэнгофплац и дальше, мимо здания «Берлинского ночного курьера», проследовал экипаж, запряженный роскошной четверкой венгерских серых в яблоках коней».
— Не зевайте, — крикнул он через плечо, — если вы это пропустите, грош вам цена. Второй раз не увидите!
— Кто правит? — спросил Андреас. — Да ну, Ратибор?
Снова поднялся неистовый гул, на этот раз он вырывался из медных глоток, могучий и беспощадный. Наконец они поняли в чем дело. На запятках надстроенного в виде пирамиды охотничьего шарабана стояли четыре лакея в серебристо-зеленых ливреях и трубили над головами седоков в тонкие двухметровые трубы. Экипаж заполняли элегантные мужчины, одни в охотничьих костюмах, другие в цилиндрах и светлых пальто. На верхней скамейке сидел Туркхеймер рядом со смуглым человечком. Кафлиш диктовал:
— «По правую руку крупного финансиста мы заметили своеобразную симпатичную фигуру великого господаря Валахии, который самолично посетил нашу столицу, дабы заручиться поддержкой банкирского дома Джемс Л. Туркхеймера для осуществления своего проекта насаждения современной культуры в подвластной ему стране».
— Так, еще семьдесят миллионов, — сказал Андреас, совершенно подавленный.
Шарабан проезжал как раз под их окном, на минуту ему пришлось остановиться из-за скопления народа. Сотни зевак с криками ликования так напирали на лошадей, что те все время пугались. Ратибор погнал прямо на толпу, что только усилило ее восторг. Школьницы визжали и хлопали в ладоши, прохожие останавливались и снимали шляпы, сапожные подмастерья подбрасывали шапки, шуцманы вытягивались в струнку и козыряли. Во встречных пролетках вставали седоки, кто-то свалился с империала омнибуса и попал под колеса.
Кафлиш тоже едва не кончил жизнь на мостовой: его собеседники вовремя схватили его за фалды. Он кричал в самую гущу, размахивая блокнотом: «Ура! Ура!»
— Вы правы, — подтвердил Кёпф, — в этом есть что-то захватывающее.
Процессия снова двинулась. Туркхеймер и его свита качались наверху, будто на спине украшенного золотом, пурпуром и павлиньими перьями слона, который, возвращаясь домой после победоносной битвы, отряхает от ног своих кровь десятков тысяч растоптанных им невольников. Все более сливаясь в темное неразборчивое пятно, подвигалась процессия по улице под удаляющиеся трубные звуки. Рыжеватые туркхеймеровские бачки еще раз сверкнули золотом в луче солнца, словно языческий символ, выставленный для всеобщего поклонения. Затем все скрылось в сияющей лазури, окутанное розоватым облаком пыли, подобно апофеозу в волшебной сказке.
Андреас подумал, что месяц назад у него было бы завидное место в свите этого легендарного короля. Мысль эта испортила ему настроение, он спросил Кёпфа:
— По-вашему, у Туркхеймера хороший вид? Уже и Карлсбад как будто не помог ему.
— Как-никак он чувствует в себе достаточно сил, чтобы насаждать культуру в иностранных государствах.
— Придется подготовить некролог. — Андреас призадумался. — Я расскажу читателям, что, несмотря на блестящие успехи в делах, его закат был омрачен семейными горестями. Богатство не всегда дает счастье, скажу я, если в жене и дочери не видишь утешения. Знаете, таким образом приближаешь великих людей к толпе. — Эта идея воодушевила его. — Как вы полагаете? Я подпишу статью полным именем. Такой некролог о Туркхеймере…
Кафлиш, устав болтаться в эфире, вернулся в комнату. Он пришел в ужас.
— Некролог Турк… Ну, вы лучше сразу включите его в свои посмертные произведения. Туркхеймер, бедный мой маэстро, переживет нас с вами, понимаете? Он ведь сейчас на седьмом небе.
— Из-за господаря?
— Ах, вы имеете в виду человечка из Валахии? Э, это только для декорации, ему тоже разрешено впрячься в триумфальную колесницу. Но ключ ко всему надо искать в другом месте.
Он поднялся на цыпочки.
— Ходят самые определенные слухи, будто к первому числу Туркхеймер получит высокое отличие. Гохштеттен выхлопотал ему орден.
— Ах, а какой, вы не знаете?
— Вы не поверите! Орден короны четвертой степени.
— Четвертой?..
Репортер удивился.
— Вы недовольны? А великий муж вполне удовлетворен! Предложили бы ему пятой степени, он бы и им не побрезговал. Он ведь так исстрадался, что едва ли это под силу человеку, дорогуша. И вот теперь все наладилось. У Асты с мужем наладилось, у Туркхеймера с Гохштеттеном наладилось, у Адельгейды и во всем свете все опять наладилось.
Андреас опустил голову.
В наступившей после сутолоки тишине с улицы донесся стук копыт собственного выезда. Кёпф с изумлением спросил:
— Кто это сидит рядом с фрау Туркхеймер? Уж не господин ли…
Кафлиш трясся от смеха.
— Что с вами? Разве вы не узнаете Либлинга?
— Не понимаю, как попал Либлинг в коляску фрау Туркхеймер? — пробормотал Андреас.
— Ведь он, кажется, сионист? — заметил Кёпф. — Но в таком случае его призвание утешать своих обездоленных и осиротевших единоплеменников.
Кафлиш осклабился:
— Хитрец! Вы полагаете, он утешает ее сионизмом? Андреас попытался презрительно усмехнуться:
— Высоконравственный болтун!
Он посмотрел им вслед. Адельгейда, являя собой пышную роскошь ублаготворенного существования, так же откинулась на подушки рядом с Либлингом, как делала это прежде, сидя рядом с ним самим. Под черной кружевной вуалеткой ее полное лицо сияло матовой белизной сладострастно и соблазнительно. Бледный и дрожащий Андреас отошел от окна.
«Что осталось мне? — шептал ему внутренний голос. — Неутолимые желания и вечное раскаяние».
Однако надо было взять себя в руки, остальные прощались.
— Всяких благ! — крикнул Кафлиш.
Он выпроводил их за дверь.
— Одно совершенно ясно — у всех этих господ вполне счастливый вид, — сказал Кёпф.
— Подумаешь, фокус какой! В Земле обетованной все неизменно счастливы, — сказал Кафлиш.
— Глупы, беспутны и счастливы. Да будет над ними мое благословение, — сказал Андреас.