Том 1. Подводное солнце — страница 3 из 9

Встреча

«Твори,

выдумывай,

пробуй!»

В. Маяковский. Хорошо!

Глава первая. Встреча

Капитан дальнего плавания Федор Иванович Терехов, молодой человек, не старше на вид двадцати пяти лет, невысокий, коренастый, с обветренным спокойным лицом, с выгоревшими бровями, с преждевременными для его лет морщинами, только что приехал из Архангельска в Москву. От отпуска оставалось всего полмесяца, и Терехов решил провести его в столице, где он давно не бывал и где он надеялся встретить кое-кого из старых друзей. По обедав, он вышел из гостиницы и остановился у перекрестка на широкой панели тротуара, приподнятого над мостовой и отгороженного от нее гранитным парапетом.

Перекрестка, в прежнем понимании, он не увидел Перед красным светофором не останавливались в томительном ожидании вереницы автомобилей; прохожие не перебегали мостовую, косясь на грозную шеренгу радиаторов. Машины перед Тереховым проносились двумя безостановочными потоками один над другим.

Одна из магистралей по всей своей ширине (кроме узких проездов для поворота на поперечную улицу) переходила в подвесной мост, висевший над перекрестком.

Неторопливо идя по ажурному пешеходному мостику, Терехов вспомнил о запланированной на сегодня экскурсии. Ему предстояло побывать на «Заводе заводов». Это странное на первый взгляд название вызывало у него когда-то улыбку. Но впоследствии он стал воспринимать все это серьезнее, стоило ему подумать о гигантском уральском заводе, который давно называли так, поскольку он изготовлял оборудование для металлургии. Вышедшие из его цехов прокатные станы, рольганги, воздуходувки и скиповые подъемники, исполинские ножницы, которыми впору разрезать танк, и механизмы для открывания дверок печей могли составить все вместе целый завод.

В Москве «Завод заводов» производил «заводы-автоматы», первый из которых появился в нашей стране в год начала великих сибирских строек.

Московский завод-гигант интересовал капитана Терехова не только как специалиста-полярника, которому предстояло в будущем ввозить его продукцию в Арктику, – была у пего и особая, частная причина к посещению этого предприятия.

Если на любом заводе его изделия покажут на складе готовой продукции или на испытательной станции, то на «Заводе заводов» Федора повели к огромному железобетонному корпусу, из которого доносился шорох работающих машин.

Федора предупредили, что завод ему покажет сменная наладчица, которая встретит его в вестибюле.

Войдя в просторный вестибюль с прямоугольными мраморными колоннами, устланный ковровыми дорожками, Федор остановился, глядя на широкую двустворчатую дверь.

Дверь открылась, и в вестибюль из цеха вышла высокая, стройная девушка с красивым холодным лицом. Она шла навстречу Федору не спеша, глядя ему прямо в глаза, подтянутая, с высоко поднятой головой, повязанной цветной косынкой, из-под которой не выбивалась ни одна прядь светлых волос.

Наблюдая за девушкой, Федор отметил про себя ее несколько надменный вид.

– Здравствуйте, капитан, – просто сказала она, протягивая ему руку. – Мне поручили показать вам всю нашу готовую продукцию.

– Жаль расставаться? – спросил Федор.

Наладчица чуть прищурила свои серые глаза.

– Говорят, есть писатели, которым жаль отдавать в типографию рукопись. Расставшись с ней, они не находят себе места. Так же и мы. От нас должно уйти то, во что мы вложили много сил, выдумки, любви… даже слез! – девушка усмехнулась, указывая рукой на дверь цеха.

– Поехали бы к нам, на Север, – предложил Терехов.

Девушка отрицательно покачала головой.

– Нет, – решительно сказала она. – Туда поедут другие, кто может там что-то сделать. Я себя посвящаю иному.

Федор с любопытством посмотрел на свою спутницу.

Вошли в литейный цех.

Лента с движущимися на ней слитками проходила мимо ряда электрических печей. Некоторые печи уже плавили металл. Загружалась одна печь. Слитки послушно скатывались с конвейера в ее тигель.

– У нас непрерывное литье, – объяснила девушка, – Здесь все так рассчитано, что загрузка печей идет попеременно. Одна печь загружается, другая начинает плавку, третья заканчивает, а еще одна уже выпускает металл.

– Впервые применено? – поинтересовался Федор.

Девушка пожала плечами.

– Впервые непрерывное литье применили русские инженеры в прошлом веке. На Мотовилихинском, крупнейшем русском заводе устанавливали невиданный по мощ ности паровой молот с падающими частями весом в пятьдесят тонн. Это – три железнодорожные платформы, – пояснила девушка. – Наковальня для такого молота должна была походить на металлическую скалу. Невозможно было представить себе, как ее отлить. Наши русские инженеры гениально просто решили эту задачу.

Федор заметил, как все более воодушевлялась рассказчица.

– Они вырыли яму на месте, предназначенном для наковальни, установили вокруг ямы, кажется, десяток вагранок и стали плавить в них металл с таким расчетом, чтобы в одной половине печей шло плавление и выпуск металла прямо в яму, другую подготавливали бы к работе. Непрерывная огненная струя лилась сорок один день. А на нашем заводе, когда мы отправим его по назначению, где он будет вновь собран, непрерывная струя металла сама собой будет литься много лет, – закончила девушка.

Федор молча смотрел на плавильный цех, пытаясь представить себе его работу на новом месте, но перед ним вставали совсем иные картины.

– Металл плавится токами высокой частоты, – продолжала объяснять девушка. – Приборы сами реагируют на температуру, определяют состав сплава и сами дают команду о начале разлива.

– Нечто вроде мыслящего робота с тысячью рук, – заметил Федор.

– Если понимать под роботом современный автомат. И не только тысяча рук, но и тысячи зубов, когтей, даже ласковых ладоней, которыми доводятся детали до блеска.

Федор покосился на кисти рук своей спутницы и отметил, что у нее длинные пальцы.

На конвейере перед печами двигались металлические кокили-формы, в которые разливался металл. В нужном месте они раскрывались, и уже остывшая отливка вываливалась на другой конвейер, доставлявший ее в соседний цех.

– Когда-нибудь и у нас в Арктике построят такие заводы, – почему-то вздохнул Федор.

– У вас? Когда же?

– Да вот когда сделаем ее всю доступной, будут по тундре разъезжать автомобили, как у вас тут в Москве. А стоит. Страна у нас богатая. Добираемся уже до. нефти, до угля, до редких металлов, даже до железа. Не только вывозить будем. Города под куполами построим. Вот тогда к вам с заказами на заводы-автоматы придем.

Девушка слушала моряка и внимательно вглядывалась в его лицо, словно силясь узнать в нем кого-то.

Она отметила его манеру говорить короткими фразами, как бы в перерыве между затяжками трубки, которую он вынул из кармана, вопросительно взглянув на «хозяйку цеха». Она милостиво кивнула головой. Федор закурил и продолжал:

– Автомобилей на Дальнем Берегу должно быть не меньше, чем в Москве. Собственный завод запасных частей. И как раз такой завод… чтобы без людей. Люди пусть здесь в Москве работают… Придумают, сделают, – а там у нас все само работать должно. Транспорт Арктики разгрузится.

– Транспорт Арктики! – оживилась девушка. – У меня есть один знакомый, – она выше подняла голову. – Он думает о будущем арктического транспорта.

– Моряк?

– Нет, строитель! – сказала девушка и почти с вызовем посмотрела на Федора.

Федор пожал плечами.

Они вошли в цех автоматов.

Пахло машинным маслом и разогретой эмульсией. Какие-то машины вертелись, внезапно останавливались и снова включались. Что-то щелкало, звякало. Жужжали сервомоторы.

Терехов и его спутница стояли на возвышении. Им было хорошо видно, как через проем в стене рывками вползали отливки. Отливка попадала между двумя станками, части которых перемещались перпендикулярно конвейеру. На отливку нацеливались сверла, резцы, фрезы. Едва отливка занимала свое место, части станков с обеих сторон придвигались к ней, набрасывались на нее. С шорохом врезался в металл инструмент. Через короткое время части станков, словно насытившись, отодвигались. Одновременно лента конвейера, проходившая меж станками, как по туннелю, рывком передвигалась, и заготовка оказывалась перед новой парой станков с нацеленными инструментами.

– Конечно, повсюду контроль, – девушка свела свои прямые брови. – Автоматически проверяется каждый размер. Если неладно, то у меня на доске тотчас зажигается сигнальная лампочка. Значит, разладился станок. Я иду на вызов. Это бывает редко.

– Что приходится делать? – поинтересовался Федор.

– Смотря по тому, в чем неполадка. Основная наша забота – совсем исключить эти неполадки. Режущий инструмент мы сменяем заблаговременно, прежде чем он затупится. Современные станки сами себя налаживают, настраивают, если настройка их нарушается. Резцы самозатачивающиеся. Однако на всякий случай приходится знать все; и станок, и режущий инструмент, и автоматику… Реле, контакторы… И фотоэлементы, о которых я говорила, даже рентгеновские лучи.

– Вызываете потом специалиста?

– Нет. Я ведь наладчица, – подчеркнула девушка. – Устраняю неполадки сама, своими руками. Я ведь работник физического труда, – девушка улыбнулась и тотчас, прищурясь, стала вглядываться в показания прибора на щите.

Моряк усмехнулся.

– Физического? А инженерное образование?

Девушка выпрямилась, вскинула голову.

– Я вам об этом не говорила.

– Завод за вас говорит, – коротко сказал Федор, снова набивая трубку.

Девушка вдруг спохватилась и замолчала, искоса глядя на Федора, которому сказала, по-видимому, больше, чем хотела.

Федор невозмутимо затянулся дымом и заметил:

– Расписание у вас идеальное. Был часовой график. У вас – секундный. Глядя на секундомер, вы можете сказать, что происходит в каждой части цеха.

– Даже с закрытыми глазами, – серьезно ответила девушка. – Такая идеальная точность, как у наших машин, бывает только у музыкантов. Если уметь различать звуки, можно с закрытыми глазами «видеть», где и что происходит. Можно вообразить себя дирижером, в такт взмахивать рукой. Я взмахиваю рукой, – девушка действительно закрыла глаза и чуть повела кистью руки, – налево пара станков обрабатывает отливку. Я слышу звук врезающихся сверл. Я шевелю пальцами, – и заготовка двигается. Ведь так? Вы смотрите?..

Моряк смотрел не на чудесные машины, а на их надменного командира, стоявшего сейчас на площадке с закрытыми глазами и как бы повелевавшего станками движением руки. Девушка открыла глаза и встретилась с Федором взглядом. Лицо ее сразу утратило свою холодную бледность, покрылось румянцем.

– Кажется, я много болтаю, – небрежно сказала она, стараясь снова попасть в прежний сухой тон.

– Вы музыкантша? – сказал Федор.

– Да… Не закончила еще консерваторию по классу рояля…

– У меня ведь есть ваша граммофонная пластинка.

– Так вы все знаете обо мне?

– Нет, не все. Но хотел бы. И как же? Один вуз не мешал другому?

Девушка повела плечом.

– Если бы я почувствовала, что могу совершать что-нибудь значительное в третьей области, я, не задумываясь, занялась бы ею.

– Арктическим транспортом?

– Хотя бы! Когда-то я собиралась строить необыкновенный туннель менаду морями. Это был увлекательный замысел. К сожалению, не мой. Но я хотела себя посвятить ему.

– Чей был замысел?

– Моего друга, о котором я вам говорила. Он хотел решить проблему Каспия, прорыв тоннель между Черным и Каспийским морями.

– Алеша! – вырвалось у Феди.

Девушка напряженно смотрела на Федора.

– Не узнаете? – усмехнулся он.

– А как вы думаете? Неужели я начала бы с вами весь этот разговор, если бы не подозревала? – и девушка вдруг рассмеялась, облегченно и радостно.

– А я вас нашел, Женя! Через вашего отца, академика Омулева! – воскликнул Федор, протягивая руку.

– А вы стали капитаном, – сказала Женя, протягивая Федору сразу обе руки, но одумалась и левой поправила волосы.

– Где Алеша?

– Строит новую очередь метро. Правда, теперь он мечтает уже не о туннеле, а кое о чем побольше…

Федор почтительно наклонил голову, пряча улыбку.

– Где же все остальные наши ребята? – спросил он.

– Галю помните? Она – геолог в Арктике. Витяка тоже все время там. Сейчас приехал сюда ненадолго. Денис здесь. Водопроводчик.

– Не учится?

– Напротив! Астроном, астроботаник, математик, а вот в водопроводные трубы почти влюблен. Это меня в нем и восхищает.

– В каждом ищете особенное?

– В каждом! Вот, например, Майкл. Его заставили вернуться в Америку. Там он и вырос. Мы ничего о нем не знали, И, представьте, совсем недавно вдруг приходит от него письмо. Вам обязательно нужно прочесть… Судьба нашего сверстника в Америке. Помните, как вы переводили его рассказ?

– Помню. А помните, как мы его ловили?

– А помните, как он плясал?

– А помнишь… – Федор невольно осекся.

Станки работали без всякого присмотра. Готовое изделие, обработанное, отшлифованное, выверенное, поступало в соседний цех, и там упаковочная машина обертывала его промасленной бумагой, укладывала в ящик. Завод-автомат жил и работал так, как он мог бы работать в Арктике, где моряки, приплыв к нему через год, обнаружат на его складах автоматически уложенные штабеля ящиков с ждущими применения запасными деталями автомашин.

Глава вторая. Вдвоем

Федор и Женя договорились, что по окончании смены поедут вместе к Алеше.

Ходить по цехам еще два часа и отвлекать девушку от дела Федору было неловко. Он пообещал Жене ждать ее у ворот «Завода заводов» в скверике.

Федор расположился на садовой скамейке и принялся разглядывать песок дорожки, посасывая давно потухшую трубку.

Он вспоминал о далеком детстве своем и друзей, о маленькой девочке с косичками, превратившейся в высокую девушку с горделивой осанкой, неторопливыми движениями.

«„Любимая дочь академика“ Омулева. Росла без матери. Привыкла видеть выдающихся людей. Много знает. Еще больше хочет знать. Но не без самомнения».

Федор увидел Женю издали. Он пошел ей навстречу.

Здесь, на улице, одетая в серый костюм, в наглухо закрытую кофточку, Женя показалась Федору еще более строгой, чем в цехе. К тому же в туфлях на высоких каблуках она была выше Федора, что не доставило ему удовольствия.

– Знаете, о чем я думала? – заговорила Женя, пристально всматриваясь в обветренное лицо моряка. – Должны ли мы говорить друг другу «вы» или «ты»? – Глаза строгой девушки потеплели. Федор вынул изо рта трубку, чтобы ответить, но Женя властно продолжала: – И я решила, что мы будем говорить друг другу «вы», пока не подружимся снова.

Федору нечего было возразить.

– К Алеше сейчас ехать нельзя, надо дождаться, когда он освободится. Давайте погуляем немного по городу, – решила девушка. – Или вы против? – строго спросила она.

По дороге Женя заставила Федора рассказать ей о самом сильном шторме, который он перенес, потом о самом страшном сжатии льдов, которое ему приходилось видеть. Ее глаза смотрели куда-то вдаль, возможно, они не видели ни улиц, ни людей.

Федор смотрел на залитую вечерним солнцем улицу. Сегодня все ему казалось, поразительно красивым: мосты и мостики, бульвары и панели, стены домов, не похожих друг на друга, по вместе составляющих гармоническое целое, стекло и гранит, колонны и мрамор, серебристые полоски металла на фасадах и прикрывающие окна кроны деревьев. И цветы, повсюду цветы! Как только он не замечал их прежде? В полупрозрачных каменных вазах, в витринах, на клумбах, отделанных гранитом. Плющ и дикий виноград на балконах и подъездах.

Прошли по набережной Кремля. Встречалось много народу. Девушки в нарядных платьях, юноши в светлых костюмах. Все теснились около парапета набережной, шумели и смеялись.

По воде мчались гоночные восьмерки. На корме – рулевые с рупорами. Женя преобразилась. Тело ее напряглось. Одна из восьмерок перегоняла другую. Как крылья в такт команде рулевого, взмахивали мокрые весла.

– Это наши… студенческие, – отрывисто проговорила она.

Когда гонщики скрылись за мостом, Женя сказала:

– Я сидела на руле, когда была студенткой.

На золотых куполах Кремля играло вечернее солнце. Стекла дворцовых окон сверкали. Башни с острыми шатрами и рубиновыми звездами возвышались над древним Кремлем.

Из-за Кремля в самое небо поднималось чуть прикрытое дымкой величественное здание. Женя задумчиво смотрела на него.

– Забраться бы на самый верх и увидеть бы весь мир, – тихо, словно сама себе, сказала она. – Что вы обо мне думаете? – внезапно спросила Женя. – Вы совсем меня не знаете. Хотите, расскажу, какая я?

– Хочу.

– Давно-давно я читала чей-то фантастический рассказ. Люди далекого будущего собираются в чудесном Хрустальном Дворце, сильные мужчины и красивые женщины. У них светлые, открытые взгляды, горделивая походка. Вокруг них красота, изящество и изобилие. Стена зала тает в воздухе и за ней виден подобный же зал, где люди собрались на другом конце земли. Люди смеются, они счастливы. Один из них поднимает тост. Все, затаив дыхание, слушают поднявшегося человека. Он говорит о людях минувшего, которые в грохоте бурь боролись за то, чтобы жизнь стала такой полной и счастливой, какой знают ее люди, сидящие в Хрустальном Дворце. И вдруг одна гордая, строгая девушка, сидевшая рядом с оратором, заплакала, не стыдясь своих слез. Ей было жаль, что она не жила в то время, когда приходилось сражаться и строить, свершать великое!

– Это были бы вы?

– Да, я.

– Возможность свершать великое будет всегда.

– Будет! И я обо всех сужу но их стремлениям свершать великое. – Она посмотрела на Федора сверху вниз.

– Не по стремлениям судите. По делам, – недовольно заметил Федор.

– Всякое дело порождается замыслом, стремлением. Скоро вы услышите о таких планах, о которых ни вы, ни кто другой в Арктике даже не подозревали.

Федор догадался, о чем идет речь, и, спокойно выпустив клуб дыма, спросил:

– Что же Алексей выдумал?

– Мне казалось, этот вопрос вы зададите раньше. Не стану вас поражать, капитан. Оставлю эту возможность Алексею, Впрочем, Федя, – вдруг совсем простым заду гневным голосом сказала Женя, дотрагиваясь до локтя Терехова, – я очень хочу, чтобы Алеша получил поддержку полярного моряка. Очень хочу! Разве сейчас свершать великое не труднее, чем будет через тысячу лет, когда вы подняли бы тост за героев минувшего?

– Все понял.

– Мы отправляемся на новую, еще не сданную в эксплуатацию, трассу метро. Я звонила Алеше, он ждет нас на станции Светлой, – говорила Женя, перейдя на деловой тон. – Алеша предупредил, чтобы нас пропустили. Надеюсь, у вас найдется время для старого друга? Алеша ведает на строительстве туннелей замораживанием грунтов.

– Вроде меня. С холодом имеет дело!

Встав на один из многочисленных широких эскалаторов, Женя и Терехов спустились глубоко под землю.

Они оказались на центральной платформе огромного, залитого солнечным светом зала, разделенного на три части двумя рельсовыми путями.

Стены станции напоминали сплошные матовые окна. Снаружи слышались приглушенные звуки города – голоса, шорох шин, – и золотыми, лучами лился солнечный свет.

– Не пойму, – признался Федор. – Как будто спускались, а попали на поверхность!

Женя довольно рассмеялась:

– Для ощущения широты и пространства привлечены движущиеся тени, городской шум и тот же искусственный солнечный свет, как бы снаружи проникающий на станцию. А сейчас смотрите. Подходит поезд. В него входят лишь с нашей, центральной, платформы. Выход – на крайние платформы, с которых можно подняться в город. Пассажиры всегда движутся в одном направлении и не встречаются в дверях вагонов. Иначе нельзя теперь. Слишком велика лавина людей в часы «пик». Старые станция расширяют, пристраиваются к ним дополнительные платформы.

Вагоны остановились. Их расположенные в шахматном порядке дверцы откатились.

– Я вхожу в вагон. Нет, вы остаетесь, – глаза Жени насмешливо щурились. – Мы увидимся вечером, когда соберутся все гайдаровцы. Я уезжаю одна на пробном поезде. Не бойтесь за меня, хотя у поезда и нет водителя. Поезд пойдет по туннелю сам собой, как станки в моем цехе. А вон там, по платформе, идет человек, которому будут завидовать девушки в хрустальных дворцах будущего!

Женя улыбнулась. Дверцы закрылись… Пробный поезд с единственной пассажиркой пронесся мимо него.

Федя оглянулся. К нему по платформе быстро шел невысокий человек в замшевом комбинезоне.

Глаза у подходившего были карие, яркие.

Друзья обнялись крепко и молча.

Взяв Федора за плечи, Алексей порывисто оттолкнул его от себя, чтобы лучше разглядеть.

– Ну, рассказывай!..

– Что же рассказывать? – спросил Федор.

Алексей пытливо глядел на друга.

– Я вижу, ты больше любишь молчать. Ну, так я заставлю тебя рассказывать молча.

– Что ты имеешь в виду?

– Увидишь.

И Алексей обнял друга за плечи.

Глава третья. Дворец звуков

Для уединенной беседы Алексей выбрал очень странное на первый взгляд место – концертный зал.

Однако в том зале не было ни партера, ни балкона, ни лож, ни даже эстрады.

Огромный зал с бюстами великих композиторов был разделен на много прозрачных изолированных кабин, в которых за столиками сидели молчаливые посетители.

Алексей запер за собой и другом толстую дверь и сказал:

– Садись, Федя… Непроницаемо для звуков. Здесь и побеседуем. Ты можешь заказать любую музыку, какую только пожелаешь. Я люблю думать под музыку. Мы оба будем думать вслух.

Федор сел в удобное кресло и всей грудью вдохнул воздух:

– Дышится, как в саду.

– Хорошо! Воздух нагревают или охлаждают, в зависимости от того, зима на дворе или лето, – сказал Алексей, вытягиваясь в кресле и зажмурив глаза. – Воздух увлажнят, обогатят кислородом, напоят ароматом цветов моря или леса, кому как нравится… Кондиционные установки теперь всюду. В каждой квартире может быть свой микроклимат.

– На капитанском мостике в хорошую пургу лучше, – рассмеялся Федор.

– А что? – оживился Алексей. – Даже пургу можешь в своей комнате заказать, если пожелаешь.

– Гм… – пробурчал Федор.

– Ну, вот, Федя… Обо всем мы говорили, а друг о друге так ничего еще и не сказали. А нам, гайдаровцам, есть в чем отчитаться друг перед другом. Что касается меня, – то у меня мало было интересного. Учился я все время в Москве, зато мой отец большей частью был в пустыне или на великих стройках. Ты знаешь, где он сейчас? В Монголии. Дошла очередь и до пустыни Гоби. Трудно с ней. Нет снеговых вершин, – нечем оросить пустыню. А все-таки берутся за это дело. Жаль, ты не видел моего отца. Он говорит, что вся полоса пустынь: Верхняя и Нижняя Гоби, Голодные степи, среднеазиатские пески… все эти пустыни незаконные.

– Как так незаконные? – спросил Федор.

– Потому незаконные, что во всем мире полоса пустынь кончается у тридцать пятой параллели, а у нас только начинается с тридцать пятой и «незаконно» идет дальше, на север. Отец считает, что произошло это из-за неблагоприятного совпадения многих факторов. Пустыни нашего континента, по его мнению, находятся в неустойчивом равновесии. Стоит изменить один какой-нибудь фактор, и все пустыни исчезнут сами собой. Вот этот-то фактор отец и ищет, чтобы попытаться изменить. Он надеялся на дополнительный результат, который может вызвать орошение западной части Кара-Кумов. Теперь основное зло он видит в пустыне Гоби. Если удастся хоть часть ее вырвать у природы, – природа не выдержит и сдастся. Быть может, пустыни исчезнут.

– Вижу, в кого ты уродился мечтателем!..

– Отец совсем не мечтатель. Это дотошный ученый и неутомимый инженер-практик. Ты познакомишься с ним. Когда я еще малышом просил его поддержать мой проект морского метрополитена, он не посмеялся над ребяческой затеей, а серьезно объяснил, что в наше время прежде всего надо бороться за изобилие и отвоевывать у природы самые плодородные земли, где особенно много солнца. Поэтому для реконструкции Каспия, говорил он, надо не рыть туннели, а дать пустыням воду великих сибирских рек. Тогда вода, земля и солнце в содружестве с человеком сделают чудеса.

– Правильно! Помню плотину, которая поворачивала реку вспять.

– Мой туннель не ко времени пришелся, – смеясь, ответил Алексей.

– А может быть, теперь? – спросил Федор.

– Проблема морского транспорта из Каспийского моря в Черное уже решена… Суда но каналу Волго-Дон давным-давно плавают. Есть другие транспортные проблемы, которые пока еще не решены…

Алексей загадочно взглянул на друга. Федору очень хотелось расспросить Алешу о Жене.

– Вот так я и рос, – спохватился Алексей. – Часто с отцом путешествовал по пустыням и по стройкам. Летом, конечно. Зимой учился. Ну, вот и все. Подвигов никаких не совершал, опыта не приобрел. Другое дело ты, тебе и рассказывать.

– О чем говорить… Учился и учился. Вроде тебя. Ну и…

– Нет, – прервал Алексей, – ты не так… Вот когда ты еще в мореходку свою не поступал, наверное, в порт бегал, кораблями любовался. Знал корабли?

– Знал. И капитанов знал.

– А помнишь, ты про трехмачтовую шхуну рассказывал?

– Плавал и на ней в мореходке. С лоцманами увязывался. Иностранцев по Маймаксе проводили. Выучился на штурмана дальнего плавания, стал ходить на полярных кораблях.

– А приключения?

– Не приключения – просто работа.

– А за границей плавал?

– Приходилось.

– А как ты капитаном стал?

– Не по заслугам, Старшим помощником ходил на ледокольном корабле…

– Капитан умер во время рейса, – а ты блестяще справился, заменяя его в условиях труднейшего плавания.

– Знаешь?

– Я еще и не ото знаю! Сейчас все объясню, но прежде я должен рассказать, куда я тебя привел. Это имеет к тебе прямое отношение.

– Концертный зал?

– Совсем не то! Не угадал. Это «Дворец звуков» – первое опытное отделение Всесоюзного звукового фонда – фонотеки.

– Фонотека? Звукохранилище?

– Да, фонотека, – подобно библиотеке. В ней собрано все, что можно записать на пленку: выступления государственных деятелей, музыкальные произведения в различном исполнении, сцены из театральных пьес, доклады на любую тему, лекции… циклы лекций… И вот все это здесь перечислено. – Алексей показал Федору на толстую книгу в красивом пластиковом переплете, лежавшую на столике.

Федор взял в руки книгу и стал ее перелистывать.

– Выдают грампластинки?

– Нет, фонотека автоматизирована. Ею можно пользоваться с помощью любого домашнего или рабочего телефона. Достаточно набрать номер коммутатора фонотеки, а потом номер вот из этого каталога. Аппараты фонотеки сейчас же включат в твой провод заказанную стереозапись, и ты можешь прослушать ее.

– Это нужно? – спросил Федор, перелистывая книгу, словно хотел что-то найти.

– А как же! Понимаешь, по собственному телефону можно брать уроки иностранного языка, можно прослушать не только концерт по своему выбору, но и курс лекций… даже окончить высшее учебное заведение. И не надо захламлять квартиру комплектами грампластинок!

– Лекции лучше слушать в аудитории.

– Нет, ты недооцениваешь! Ты пойми… Сокровища звукохранилищ необъятны. Совершенно логической и естественной была мысль, это эти сокровища должны быть доступны всем. И теперь каждый из нас получает к ним доступ!

– Хорошо, – неохотно согласился Терехов. – Какое это имеет отношение ко мне?

– Прямое, – оживился Алексей. – Сейчас ты узнаешь. Дай сюда книгу, что ты там в ней ищешь? Лучше я найду. Так вот… через фонотеку можно услышать последние известия, но можно снова прослушать слышанное когда-то, давно-давно…

Алексей быстрыми движениями набрал на диске аппарата нужный номер. В кабине прозвучал отчетливый голос:

– Передаем беседу корреспондента последних известий с полярным капитаном Федором Ивановичем Тереховым…

Федор удивленно вскинул глаза. Худощавое, чуть скуластое лицо друга улыбалось. Алексей взволнованно зашептал:

– Это было в прошлом году, помнишь? Я сразу понял, что это ты… и даже хотел тебе написать. Но тут и появилась эта мысль, которая мне все карты спутала… Я не мог писать тебе о ней… надо было все как следует продумать.

«– Что было наиболее трудным в вашем рейсе на Землю самую северную? – слышалось в кабине.

– Труднее всего было выгрузиться, – звучал спокойный размеренный голос Федора. Казалось, что говорит сидящий за столом Федор, хотя его губы и не размыкались. – Легче пройти сквозь льды, добраться до острова. Потом недели стоишь на рейде, ждешь погоды.

– Что же мешает выгрузке?

– Прибой. Опрокинет у берега кунгас, промочит грузы. Нынче в бухте Хмурой мешали прибрежные льды. Пригоняло их приливно-отливным течением. Ждать долго бы пришлось. Комсомольцы корабля подсказали выход. Предложили взять на буксир айсберг, отломившийся от ледника. Впервые кораблю такую задачу ставили. С недоверием я отнесся, но рискнул. Удалось подтащить айсберг. Течение подхватило его, и он сел на мель между кораблем и берегом. По одну сторону айсберга набилось много льду – ледяной затор, а по другую сторону ветер угнал все льдины. Образовался ледяной мол. Под его защитой и прошла выгрузка…»

Алексей выключил звук и яркими, сияющими глазами уставился на друга.

– Федя! Какие замечательные ребята оказались на твоем корабле! Их смекалка пробудила у меня новую мысль… Я стал изучать условия плавания в арктических водах. Черт возьми! Я был потрясен и обрадован, когда узнал, что на расстоянии ста километров от берегов в сибирских морях глубина не больше двадцати-тридцати метров!

– Зачем это тебе?

– Слушай, слушай! У меня появилась идея. Она куда нужнее и выполнимее проекта– морского метрополитена. Это чертовски простая мысль! Мне врезался в память придуманный вашими ребятами ледяной мол. Вот я и задумался, Федя, над тем, что нужно сделать, чтобы плавать в арктических водах круглый год!

– Круглый год? Мечтатель!

– А разве ты сам не мечтаешь об этом?

– Мечтаю. Слежу за строительством атомного ледокола-гидромонитора. Будем плавить и резать лед водяными струями. Попробуем!

– Ах, это все не то, – отмахнулся Алексей. – Проблема требует коренного решения! А это мелочь, пустяк… Резать лед!.. Слишком хлопотно. Надо вопрос решать кардинально.

– Как?

– А ты мне ответь. Разве все полярные моря замерзают?

– Нет… Баренцево…

– Вот, вот! – перебил Алексей. – А почему это море не замерзает?

– Гольфстрим.

– Ага! – обрадовался Алексей. – А куда идет одна из ветвей Гольфстрима? Стремится пройти в Карское море, – ответил он сам себе.

– Пролив Карские Ворота, – дополнил Федор.

– А что там происходит?

– Даже в штиль – волны конические, вроде как водовороты, – ответил Федор. – Встречаются два течения: ветвь Гольфстрима и…

– И холодное течение, идущее из-под полюса, из Ледовитого океана. Оно нейтрализует теплую ветвь Гольфстрима. А вот куда уходят теплые воды великих сибирских рек?

– Севернее восемьдесят второй параллели встречаются, – сказал Терехов.

– Вот видишь, как напрасно тратится тепло!

– Не пойму.

– А вот если бы оставить все это тепло у сибирских берегов, если бы у берегов оставались только теплые воды Гольфстрима и рек!..

– Как это сделать?

– А ледяной мол, который соорудили в бухте Хмурой? Надо сделать такой мол, гигантский мол, отгородиться им от Северного Ледовитого океана… отгородить им часть полярных морей, чтобы у берегов вода была теплее и не покрывалась льдом. Построить этакую плотину… На расстоянии ста километров от берега… благо там мелко…

– Плотину? Какой же длины?

– Четыре тысячи километров. От Новой Земли к Северной Земле, дальше к Ново-Сибирским островам и к острову Врангеля!..

– Камень придется лет сто возить…

– Так мы же не из камня построим! Подешевле материал найдется. Вы уже построили один раз такой мол в бухте Хмурой.

– Ледяной мол? Да ты что?! Миллионы айсбергов буксировать? В Арктике столько не наберешь… – Федор поморщился.

– Подожди, подожди… ты еще ничего не понял!

– Извини, Алексей. Я нашел в каталоге… Ты говорил, музыка не мешает.

– Набирай, пожалуйста, сам! – отмахнулся Алексей. – Не хочу отвлекаться. Нет, брат, не айсберги… и не ледяные кирпичи, которые бы наверх всплыли. Хитрее сделаем! Есть материал, который имеется в полярных морях в изобилии и ничего не стоит. Этот материал – морская вода!

Послышались звуки рояля. Торжественные вступительные аккорды сменились переливчатым тремоло, постепенно растворившимся в оркестровом сопровождении.

Алексей ничего не заметил, он говорил торопясь, сам себя перебивая.

– Мы заморозим эту воду сами, Федя! Искусственно заморозим! Холод – это новый цемент, которым уже пользуется строительная техника. Мы возведем ледяную стену, которая отгородит стокилометровый морской пролив. И в этот пролив не проникнут с севера ни холодные течения, ни дрейфующие льды. Тепловой режим в нем будет совсем иным. Его будут питать теплые воды Гольфстрима и теплые воды великих сибирских рек, – ведь не все они повернуты на юг! Наши моря – Карское, Лаптевых, Восточно-Сибирское, Чукотское – не будут замерзать! Или только в самые лютые зимние месяцы покроются молодым льдом, по которому не только ваш атомный, но и любой ледокол ходить будет, почти как по открытой воде. И Северный морской путь на всем своем протяжении станет круглогодично действующей судоходной магистралью!

Слова Алексея сопровождались теперь уже форсированными и громкими пассажами фортепьянного концерта. Федор слушал внимательно и Алексея, и музыку.

– Ты спрашиваешь, как сделать мол? Да нет ничего проще! Представь себе, что мы сидим с тобой на дне Карского моря.

Федор улыбнулся.

– И над нами не потолок, а поверхность моря. Сверху, вот вдоль той стены, нам спустят трубы… целый частокол труб! Мы с тобой зароем их в дно, соединив между собой. Вдоль противоположной стены будет спущен второй частокол таких же труб. Оба частокола мы соединим для лучшей теплопроводности металлическими сетями. По трубам сверху пропустят искусственно охлажденный, крепко соленый раствор, который не замерзает при пятнадцати градусах мороза, раствор, каким мы пользуемся в метро при замораживании грунта. Этот раствор будет циркулировать по трубам, отнимая тепло у воды, заключенной между трубчатыми стенами. В конце концов вода замерзнет, превратится в ледяной монолит. Со дна моря поднимется ледяная стена. Мы сделаем плотину такой ширины, на какую расставим трубчатые стены. Ей не будут страшны ни напоры льдов, ни течения. Ты слушаешь меня, Федя? Это увлекает тебя?.. Ты, конечно, спросишь, как предохранить ледяной мол от действия теплой воды? Очень просто. Холодильный агент, соляной раствор, будет постоянно циркулировать по трубам. Энергия, которую потребуют холодильные машины, будет не так уж велика. Ледяное сооружение будет поддерживаться в замороженном состоянии. Теперь дальше, дальше! Ты только подумай, Федор! Кромка льдов отодвинется от берегов Сибири на сто километров! Это сейчас же отзовется на климате тундры. Чего доброго, начнет оттаивать слой вечной мерзлоты! Я еще посоветуюсь с отцом, что из всего этого получится! Продвинется на север растительность! Край преобразится. Ты ведь знаешь о находках геологов в тундре. Там Витяка, там Галя. Они рассказывали: черный металл, уголь, нефть, редкие металлы… и алюминий! Богатейшие в мире залежи. Новые города! Гигантские заводы! Сотни таких заводов-автоматов, вроде того, который ты видел. Новый промышленный край! Он ждет своих строителей! Ему нужны корабли! Круглый год корабли! Нужны такие моряки, как ты! Нужна постоянно действующая морская магистраль! И мы, строители коммунизма, должны создать такую полярную магистраль, отвоевать ее у льдов… с помощью льда!

Финал концерта для рояля и оркестра напоминал торжественный гимн.

Молчавший все время Федор казался несколько ошеломленным.

– Что же ты молчишь? Спроси меня о чем-нибудь! – говорил Алексей, поправляя взъерошенные волосы.

– Сколько это может стоить?

– Не знаю. У меня ведь еще нет проекта, нет смет. Это еще голая идея. Я говорю о ней тебе едва ли не первому.

– Окупятся ли огромные затраты?

– Как ты можешь так говорить? Ты – моряк! Вспомни, первые великие стройки создали водную магистраль от Аральского моря в Каспийское, вверх по Волге до Белого и Балтийского морей. Этот водный путь заменил двадцать параллельных железных дорог! Водный транспорт был и остается самым дешевым!

– Знаю.

– А наша полярная магистраль, действующая круглый год, заменит не двадцать, а пятьдесят, а может быть, и все сто параллельных железнодорожных путей! Ведь сто километров ширины! Ты только подумай! А стоимость… Ну, что ж стоимость… Стоимость будет не больше, чем одной железной дороги вдоль сибирских берегов, для которой пришлось бы выполнить колоссальные земляные работы в условиях вечной мерзлоты. Если имело смысл создавать Северный морской путь для двух-трех месяцев навигации, то тем более имеет смысл создать ледяной мол. Уверен, что именно так решат.

– Решат? – Федор сунул пустую трубку в рот и пристально посмотрел на Алешу. Алексей немного смутился.

– Ну, да… Ведь обязан же я доложить о своем проекте.

– Сам сказал «проекта нет». У тебя пока только мечта.

– Мечта – первый этап проектирования, – живо возразил Алексей.

– Если зрелая.

– Так ты считаешь ее незрелой? – вспыхнул Алексей.

– Растить надо, как зернышко.

– Растить? Где?

– В Арктике.

– В Арктике? – опешил Алексей.

Федор молча кивнул головой.

Алексей провел ладонью по волосам и спросил:

– Что это играли? Я и не заметил.

– Это играла Женя… Наша Женя, – ответил Федор.

– Женя? – удивился Алексей. – А я и не подозревал, что ее записали на пластинку. Значит, в Арктику? – и он уставился в лицо Федора.

Глава четвертая. Друзья

Академик Михаил Дмитриевич Омулев встал из-за стола. Привычно сутулясь – он был огромного роста – Михаил Дмитриевич задумчиво почесал кончиком карандаша аккуратно подстриженную бородку и взглянул на часы.

«Пора, Женя предупредила, что у нее соберутся друзья. Не стоит мешать молодежи, лучше съездить в институт».

Поправив на гриве седых волос черную «академическую» шапочку, Михаил Дмитриевич раскинул руки и потянулся так, что хрустнули суставы. Потом подошел к шахматному столику и окинул взглядом расставленную позицию. Однако он не позволил себе заняться «личной страстью», как он сам называл составление шахматных этюдов.

Из соседней комнаты донеслись приглушенные звуки рояля.

Звонок в передней помешал академику послушать дочь.

– Так это снова вы, голубчик мой! – воскликнул он, открыв дверь и крепко пожимая руку Федору. – Все-таки отыскали Женю на заводе? Говорят, добились «ученой степени капитана дальнего плавания» без защиты диссертации – «гонорис кауза»? – шутил он, провожая Федю к двери столовой, где играла Женя. Он готов был окликнуть дочь, но Федор остановил его.

Некоторое время они молча стояли у полуоткрытой двери. Михаил Дмитриевич с удовольствием отметил впечатление, произведенное на Федора музыкой. Ступая на цыпочках, он пошел по коридору переодеваться.

Федор продолжал стоять, смотря на распушившиеся светлые волосы Жени, на изгиб ее шеи, на овал щеки.

Музыка была ему знакома – финал концерта, слышанного во время рассказа Алексея о ледяном моле.

Женя откинулась на спинку стула, бессильно опустила руки, запрокинула голову. Глаза ее были закрыты.

«Где она сейчас? В Хрустальном Дворце будущего?»

Мог ли Федор предположить, что эта гордая девушка думала в этот момент совсем о другом…

До сих пор для Жени мужественность и энергия воплощались в Алеше с его грандиозными мечтами. Появился Федор. Если Алешу можно было сравнить со сверкающей струей, то Федор, пожалуй, напоминал сжатую пружину, в которой чувствуется огромная, скрытая сила.

Внезапно, как это часто бывает, Женя почувствовала на себе взгляд, обернулась и увидела Федора.

Ей показалось, что она краснеет. Чтобы скрыть это, она с нарочитой замедленностью движений поднялась, жестом приглашая Федора войти.

Потом, вспомнив о состоявшейся беседе Федора с Алексеем, она бросилась к гостю, взяла его за руку, усадила в кресло, забрасывая вопросами:

– Рассказывайте, – торопила она. – Что он говорил? Это замечательно? Ведь правда?

Федор молчал.

Женя выпрямилась, посмотрела сверху вниз на сидящего Федора. – Что же вы молчите?

– Кажется, огорчу, – через силу сказал Федор. Женя вскинула голову, приглашая Федора продолжать.

– «Грандиозные стремления» Алексея – просто фантазия, – как бы подвел итог Федор. Глаза у Жени сузились, стали зеленоватыми. – Ах, вот какое заключение дает нам опытный полярный капитан!

Ясно одно: Алексею надо проверить свой замысел.

Где проверить? Как проверить? – спросила Женя.

– В Арктике. С полярниками, – спокойно ответил Федор, вертя в руках трубку и не решаясь закурить.

Уголки губ у Жени опустились.

– Оч-чень хорошо!.. Оч-чень! – процедила она. – Во всяком случае с первым полярником он уже поговорил. Очень интересно, что этот полярный специалист поправляет не только своего малоопытного друга, но и… моего отца! – Женя вскинула голову еще выше. – Поправляет академика Омулева, специалиста по искусственному замораживанию, директора Института холода, к тому же одобрившего Алешину идею постройки мола.

– Не понимаю в искусственном замораживании. Заранее согласен с академиком. Мол можно строить. Но чтобы строить в Арктике, надо ее знать.

В передней раздался звонок.

– Простите, – с холодной вежливостью сказала Женя, используя возможность прекратить разговор. – Звонят.

Она вышла из комнаты, подтянутая, стройная, неторопливая. Федор проводил ее взглядом, недовольный собой и всем на свете.

Женя на мгновение показалась в дверях. Смотря мимо Федора, она сказала:

– Это Денис и наш Витька. Они уже знают о вас. Надеюсь, вас теперь ждут более приятные встречи с бывшими друзьями детства. Прошу извинить хозяйку, занятую домашними хлопотами. – И, вскинув голову, она удалилась.

Первым в комнату торопливо вошел Виктор, тучный и рыхлый, с гладко зачесанными, уже редеющими волосами. Одет он был по последней моде, но нарочито небрежно, в хороший костюм из яркой немнущейся ткани.

Виктор подал Федору руку, стараясь больно сдавить пальцы, но это ему не удалось. У капитана ладонь оказалась железной.

Денис вошел в комнату с осторожной неторопливостью, словно боялся, что он раздавит или разобьет здесь что-нибудь. Был он такого же огромного роста, как академик. Пиджак плотно облегал его могучие плечи, воротничок врезался в атлетическую шею. Он провел рукой по стриженным бобриком волосам и оглушительно рявкнул:

– Ну, здоров будь, моряк!

Струны рояля отозвались легким звоном. Потом Денис провел рукой по жестковатым усам и, раскрыв объятия, двинулся к Федору.

– Плаваешь, Федька! Замечательное дело! – нарочито утрируя свой украинский говор, забасил он. – Ну, как? Женат? Дети есть? У меня хлопчики.

Федор невольно взглянул на люстру. Ему показалось, что ее хрустальные подвески закачались.

– Про тебя говорят, – ответил он Денису, – трубы ставишь, будто скульптуру высекаешь.

В чистенькой, выложенной белыми изразцами кухне Женя гремела посудой.

– Старшего я Алешкой назвал, – смеялся Денис. – А младшего – Федькой назову!

Улыбнулся и Федор.

– Леди и джентльмены! – возвестил Виктор. – Сегодня я имею два ультрасовременных голоса. – И он вынул из кармана какое-то письмо. – Я всегда убеждал, что ко всему «святому» надо относиться скептически. Будущее принадлежит нам, скептикам!..

– Вот он всегда такой, – сказала вошедшая Женя, снимая фартук.

Федор повеселел.

– Садитесь, почему вы все стоите? – приглашала теперь уже радушная хозяйка.

– Сыграли бы нам… Женя, – сказал Федор, подчеркивая этим, что он не придает значения ее резкости.

Женя посмотрела на него. Ее глаза и уголки губ улыбнулись, но брови тотчас сошлись, чтобы напомнить, что мир еще не наступил.

– Нет, – сказала она. – Пусть лучше Денис споет. У него чудесный бас.

– Играть и петь потом, синьоры, – прервал сестру Виктор. – У гайдаровцев сегодня почти полный кворум. Даже Майкл «присутствует». Я нарочно захватил его письмо.

– Как ты хорошо сделал! – обрадовалась Женя. – Я уже пообещала это… нашему гостю. Федя, садитесь, – она указала на стул рядом с собой.

– Давай, давай, тащи свои новости из подземелья, – прогудел Денис, усаживаясь. Он расставил колени и уперся в них руками. Стул под ним заскрипел.

Виктор встал у рояля, как становятся певцы. Одной рукой он оперся о черную крышку, в другой держал листок. Его румяное лицо было торжественным. Он начал читать:

«Хэлло, Вик!

Вспомните о рыжем Майкле, который сидел когда-то вместе с вами у костра и прикидывался немым. Теперь это вполне современный здоровенный парень, по-прежнему рыжий и веснушчатый, который с университетским дипломом в кармане стоит на распутье шоссейных дорог и не знает, по какой из них ему отправиться в надежде хоть где-нибудь приложить свои силы.

Стоять у той самой бензоколонки, где я только вчера потерял работу заправщика автомашин, до такой степени гнусно, что мне смертельно захотелось написать это письмо. Конечно, адреса вашего у меня нет, но я пошлю письмо в Москву, в Академию наук, в надежде, что оно дойдет до мистера академика, и он сочтет возможным передать его сыну или дочери, хотя, быть может, молодая леди совсем забыла меня.

Хэлло, Джин! Хэлло, Вик! Я обращаюсь к вам, а имею в виду всех тех, кто сидел с нами у костра. Мне отчаянно захотелось поговорить с теми, кто не стоит вот так же, как я или мой озлобленный кузен Джерри, на распутье дорог, скомкав в кармане никому не нужные дипломы и решая вопрос: чинить ли шоссе или катать толстяков в колясочках по модной выставке? Мне хочется знать, что есть разница между нашей „благодатью“ и чем-то другим… Я ведь хорошо запомнил мечтания, которыми вы занимались на берегу сибирской реки. У нас тут пишут о ваших стройках. Пугают ими. Напишите, как там у вас, а я вам напишу о себе, хотя вряд ли это очень интересно.

Все было хорошо, пока жила тетушка, хотя она и была системы невыключающихся автоматов. Все же она помогала нам с Джерри окончить колледж и даже поступить в университет. Я там считался лучшим бейсболистом. Черт возьми! Если бы мне не повредили руку, я бы хоть этим теперь занялся. Джерри – тот отличился по литературной части. Пишет он совсем не дурно. Бойко. И с природной злостью. Но беда в том, что его „бойкие писания“ что-то никто не печатает. Не может, как говорят, попасть в тон. Впрочем, также не может попасть в тон и „физик“ Майкл Никсон, которого, оказывается, никогда не допустят к интересной работе.

Мы с Джерри делим друг с другом каждый цент, который удается заработать. Он считает себя ультрасовременным, все отрицает, и, кроме того, чертовски влюблен в прехорошенькую девушку, но… Какая там женитьба, если перо в долларовой шляпке стоит дороже, чем перо литератора. Я тоже влюблен, но удрал от своей девушки подальше. Ужасно скверно идут дела. А казалось, что можно сделать так много! Ведь атомная энергия должна была перевернуть все основы техники. Физикам ли заботиться о заработке? Но… президенты меняются, а техника у нас в основном остается прежней, в чем заинтересованы влиятельные фирмы. В „атомные лаборатории“ нам, мечтавшим о „невесомом“ топливе для личных автомобилей, никак не попасть.

Что-то не так у нас устроено. Когда я задумался об этом, то вспомнил о вас. Мой Джерри смеется и говорит, что я попадусь на коммунистическую пропаганду и что второй раз мне в Сибирь удрать не удастся. Нет! Пожалуй, здесь я нужнее. С Джерри мы еще поспорим, но я подожду вашего письма.

Я помню, что все мы называли себя гайдаровцами. Вот было бы здорово подписать так это письмо.

Впрочем, подпишемся пока просто Майкл Никсон».

Виктор читал переведенное им письмо. Он давно уже забыл о своей шутливо-картинной позе. Он читал, склонившись над роялем, положив листок на черную крышку. Ему удалось передать горькую иронию письма. Когда он кончил, все некоторое время молчали.

– Кто-нибудь ответил? – спросил Федор, выколачивая трубку.

Женя обернулась к нему, оживленная, взволнованная.

– Мы еще не успели отослать. Алеша не написал… Каждый из нас писал о себе несколько строк. Теперь и от вас строчки будут, Федя… А выводы… выводы пусть он сделает сам. Мне кажется, ему это необходимо.

– Чую я, не зря этот американский хлопчик о гайдаровцах вспомнил, – сказал Денис, услышав в передней звонок и поднимаясь, чтобы открыть.

– Я сама! – вскочила Женя. – Конечно, это Алеша. Женя исчезла.

«Торопится», – заметил про себя Федор.

Через минуту в комнату влетел Алексей, возбужденный, с горящими глазами. Он снял шляпу и с силой пустил ее к потолку, поймав на лету.

– Все решено! – воскликнул он.

Он скинул серый спортивный пиджак и остался в легкой безрукавке, словно ему было очень жарко.

– Все решено! – повторил он.

– Что ты шумишь, словно премию за проект получил? – спросил Денис, щуря в улыбке глаза.

– Получил, но не премию, не ушат холодной воды, а… половину Ледовитого моря на голову! И вылил на меня этот ледяной водопад наш дорогой гость, полярный капитан! – Алексей взмахнул рукой в сторону Федора, потом оглядел всех. – Забавнее всего, ребята, то, что он ведь нрав! Чертовски прав! Потому-то я и бросаю все на свете и отправляюсь в Арктику!

– Как в Арктику? – стоявшая в дверях Женя нахмурилась.

Алексей даже не повернулся в ее сторону.

Сядем, ребята! – предложил он, сам садясь верхом на стул. Он положил подбородок на его спинку, на мгновение закрыл глаза, словно силясь что-то представить, потом заговорил спокойнее: – Я все рассказал этому полярному волку. Не спорю, я ожидал большего энтузиазма, чем присвоения моей идее категории мечты. Впрочем, мечта – первый этап проектирования!..

Если не оторвана от действительности, – вставил Федор.

Я не хочу отрываться от действительности и решил, прежде чем поднимать вопрос о докладе – пожалуй, там докладывать пока что еще и нечего – отправиться в Арктику, чтобы посмотреть на месте, «где и как строить», посоветоваться с людьми знающими – с моряками, с полярниками. Он дело советует, Федор. У него холодная голова, чему я завидую, а потому отправляюсь на его корабле и тебя с собой возьму. Слышишь, Жень? Завтра же завербуюсь на работу в Арктику.

Федор покосился на Женю.

«Очевидно объяснение отнюдь не для посторонних», – подумал Федор и заметил, что ему это неприятно. Он повернулся к Денису:

– Все водопроводчиком работаешь? Не учишься? Денис, поняв маневр Федора, повернулся спиной к Жене и Алексею и заговорил гулким басом:

– Я вот долго соображал, о чем Майклу написать. Ну и решил. Батька мой каменщиком был. Так он всегда, – идет мимо дома, который сложил, да думает: «Мой дом!» А разве рабочий теперь не скажет: «Моя улица, я ее асфальтом заливал»? Один писатель нам рассказывал, что он чувствует, когда у соседа в вагоне свою книгу видит. Так он то самое рассказал, что я чувствую, когда мимо своих домов прохожу, где трубы прокладывал. В окнах свет горит, по трубам моим вода течет, как по артериям кровь. И выходит – жизнь дому я дал. Вот об этом и размышляю, когда на трубы смотрю. Чувство-то это, быть может, Майклу незнакомое. А надо, чтобы он его понял. И еще написать хочу, что трубы эти астрономии моей не мешают. Ты мои статьи о Марсе читал? Э, друже, как же ты так? Спор нескончаемый идет! А если на Марсе жизнь? А марсиане? Э! Отрицать легче всего. То же интереснейшее дело! Трубы у них проложены от полюсов через экваторы. Воду от тающих льдов они по тем трубам подают со скоростью трех с половиной километров в час… и вдоль труб полосы растительности появляются с той же скоростью, каналами их прежде называли. Ты обязательно об этом прочти. Теперь уже мало кто сомневается. В искусственно созданной марсианской атмосфере несколько лет земные животные живут. Ты обязательно прочти. Я б и Майклу посоветовал, да не знаю… до того ли хлопцу, если он у бензоколонки на перепутье стоит.

Отойдя к дальнему окну, Женя холодно говорила подошедшему к ней Алексею:

– Что значит, ты возьмешь меня с собой? Я сдержу свое слово и буду работать на твою грандиозную мечту. Ты думаешь, что моя специальность тебе не понадобится? Ты хотел бы просто иметь меня под боком. Ты сам не понимаешь, как задеваешь этим меня, оскорбляешь, унижаешь!..

– Но ведь я уезжаю на два года, готовиться к будущему проектированию, – говорил Алексей.

– Напрасно ты считаешь меня пригодной только для поддержания твоего хорошего… творческого настроения. Плохо ты меня знаешь. Кажется, Федя и тот уже лучше познакомился со мной. Подчиненная подруга из меня вряд ли выйдет.

– Жень! – возмущенно воскликнул Алексей. Но Женю трудно было остановить.

– Что касается моих способностей, то я готова отдать их все целиком… твоему делу, а не тебе, Алексей.

– Ты просто не хочешь, чтобы я ехал! – вспылил Алексей.

– Неправда. Федора стоит послушать, стоит поучиться у него здравому смыслу. Теперь я очень хочу, чтобы ты уехал. Хочу потому, что чувствую – ты со своим проектом еще нетвердо стоишь на ногах.

– Ну, это мы еще посмотрим! – заносчиво сказал Алексей. – Меня не требуется поддерживать. С ног не падаю. От этой обязанности тебя освобождаю, так же как и от твоих детских желаний осуществлять мои проекты.

– Меня не нужно освобождать. Я знаю, как помочь твоему делу!

Глава пятая. Обещание

Огромное помещение напоминало самолетный ангар. Надувное перекрытие, казалось, ни на чем не держалось, чудесным сводом простираясь над сетью «капониров», «блиндажей» и «долговременных огневых точек»…

За свинцовыми, высотой в два человеческих роста стенами укрывались диковинные приборы и аппараты, о назначении которых трудно было догадаться. Объединяли их схожие пульты с циферблатами, экранами и клавишами управления.

Центральный зал ядерных исследований походил, пожалуй, на крепость, готовую к отражению штурма, хотя на самом деле люди, засевшие за толстыми, сложенными из тяжелых свинцовых кирпичей валами, сами штурмовали невидимые крепости атомного ядра.

Однако чем дальше велась здесь, изнутри свинцовой крепости, осада атомного ядра, тем больше загадок вставало перед физиками.

Не так давно считалось, что неделимый, как полагали в прошлом веке, атом состоит из нескольких элементарных частичек: электрона, протона и нейтрона. Но пытливый ум теоретиков и изобретательность экспериментаторов показали, что этих «элементарных» частиц куда больше. Были обнаружены «зеркальные» по электрическому заряду частицы, или «античастицы», в их числе прежде всего позитрон, соответствующий электрону, но только с положительным зарядом, затем заявили о своем существовании многие очень странные и короткоживущие частицы, получавшие названия к-мезонов, мю-мезонов, и многие другие. Скоро число их достигло двухсот. Понять, почему их так много и почему они столь неустойчивы, казалось невозможным.

Недалеко от центрального зала института, под таким же надувным сводом помещался крупнейший в мире синхрофазотрон, младший и самый мощный брат из семьи физических машин-титанов, способных силой магнитного поля разгонять элементарные частицы до энергии в десятки миллиардов электрон-вольт.

Этот новейший синхрофазотрон увеличивал энергию частиц еще на один порядок, то есть еще в десять раз больше. Однако, как шутили сами физики, являясь чудом инженерной выдумки, плавая на жидком свинцовом фундаменте, он тем не менее старел даже за время своей постройки, потому что пытливые ученые уже искали другие методы разгона частиц, задумываясь над плазменными устройствами.

Синхрофазотроны любили сравнивать с былыми броненосцами и даже говорили, что если прежде лишь та страна могла считать себя передовой, которая могла строить броненосцы, то ныне лишь возможность создавать синхрофазотроны выдвигала страну в число передовых.

Конечно, синхрофазотрон походил на броненосец разве только в финансовых ведомостях, намного превосходя по стоимости своих стальных предшественников. Он представлял собой исполинское электромагнитное кольцо, похожее сверху на беговую дорожку ипподрома. Былой броненосец мог бы свободно плавать внутри этого металлического кольца.

Разгоняющиеся до субсветовых скоростей элементарные частицы несчетное число раз пробегали по всей длине кольца, увеличивая свою энергию и становясь, наконец, микроснарядами, способными вторгнуться в атомное ядро, разрушить или изменить его.

Право работать хоть считанные минуты на синхрофазотроне оспаривали меж собой обитатели свинцовых «блиндажей» и «капониров».

Иные из этих солдат пауки бывали счастливы даже тогда, когда их очередь попасть в «крытый ипподром» приходила хотя бы между четырьмя и пятью часами утра.

Человек пытался здесь получить частички, летящие с теми же скоростями, до которых они на протяжении миллионов лет разгонялись в космосе относительно слабыми, но действующими на безмерных расстояниях магнитными полями.

Человеку не терпелось. Чтобы удовлетворить свою жажду знания, он стремился получить в своей лаборатории за считанные минуты то, что природа делала за миллионы лет. Ради этого приходилось идти на всяческие ухищрения.

На равных правах со своими учениками в определенные часы по расписанию пользовался услугами всей «огневой мощи» современного «физического броненосца» и сам руководитель института академик Овесян.

Его «личный блиндаж» помещался совсем в другом здании, стены которого изнутри были выложены свинцовыми кирпичами и уже потом оштукатурены.

Внешне его лаборатория выглядела несколько странно. В ней было множество переделанных аппаратов, которые, казалось бы, даже не напоминали те, что стояли в центральном зале.

В светлые ясные дни в голубых стенах отражалась яркая медь приборов. Ванночки электролизов и аккумуляторы в стеклянных банках, похожих на аквариумы, отбрасывали солнечные блики на потолок. Колбы ртутных ламп сверкали серебром, начищенные шары разрядников – золотом. Геодезическими рейками поднимались шкалы гальванометров, отсчеты на которых делались издали как бы через теодолиты, стоящие на других столах.

Комната была длинной, как коридор. Двумя непрерывными рядами тянулись лабораторные столы, широкие и массивные. Разноцветные изолированные провода в резиновых и пластиковых трубках переплетались в виде причудливой сети, словно исполинский паук соткал здесь сложную паутину. Разобраться в ней мог только сам академик.

Вид лаборатории говорил о характере ее хозяина, походя одновременно и на школьный физический кабинет и на вычислительный центр электронных машин, занимавших здесь своими пультами целую стену, расцвеченную сигнальными лампочками.

По соседней стене, рядом с пультами вычислительных машин, тянулся центральный распределительный щит из темного мрамора с желтыми полосками шип и ручками контакторов. Академик мог получить здесь любую комбинацию разных напряжений электрического тока.

Перед нагромождением блестящей меди, стеклянных трубок, шлангов и проводов косо висела картонка с красной молнией, черепом и скрещенными костями.

В дальнем конце лаборатории был иной мир. Ни одного лишнего провода не было здесь на столе, ни одного ненужного сейчас прибора. Многочисленные, они выстроились на полках в стеклянном шкафу. В двух высоких вазах рядом с рентгеновскими трубками красовались цветы.

«Заповедник Веселовой» – так называл академик рабочее место своей помощницы.

У пульта дистанционного управления стояла Маша Веселова, молодая женщина, крупная, широкая в кости, с кольцом тяжелых светлых кос на голове. У нее был широкий крутой лоб, четкий профиль и полный подбородок. Что-то было у нее от русских красавиц и казалось, что из всех головных уборов больше всего к лицу ей будет кокошник.

Но на Маше был не сарафан, а лабораторный халат, и смотрела она не в слюдяное оконце, а на распределительный щит, на показания приборов. Вверху вспыхивали лампочки, за щитком щелкали контакторы. Казалось, что, кроме этого, ничего не происходит в лаборатории.

Но в заветном «крытом ипподроме» по приказу Маши (сейчас было «время академика») магнитной мощью машины-титана разгонялись «микроскакуны», превращаясь в снаряды непостижимых энергий. Они бомбардировали тонкие пленки вещества, нанесенного на стеклянные пластинки, установленные в камере перед выходной щелью синхрофазотрона.

В веществах этих происходили чудесные превращения, о которых столетиями мечтали алхимики средневековья. Маше Веселовой ничего не стоило, например, превратить черный неприглядный металл в золото.

Однако помощницу академика меньше всего интересовали сейчас эти давно полученные физикой реакции. Как и сотни других сотрудников института, но в общем самостоятельно, она пыталась вместе со своим шефом приподнять занавес над незнаемым, разгадать тайну «элементарных» частиц, провозглашенных многими авторитетами физики первичными кирпичиками мироздания. А как все-таки устроены эти кирпичики? Из чего они состоят? И почему они так разнообразны? И капризны? И неуловимы?

Мировая физика была разделена на два непримиримых лагеря. Одни считали «неопределенность» свойством этих первичных кирпичиков мироздания и, скрываясь за математическими формулами, отметали какие бы то ни было попытки наглядно представить себе микроструктуры, выраженные этими формулами. Им казалось непростительной вульгарностью упрощать псевдонаглядностью их математическую сущность. Однако эта «сложнейшая неопределенность» приводила на деле к логичному выводу о непознаваемости микроэлементарных структур.

Другая часть физиков не мирилась с такой точкой зрения и настойчиво искала наглядную картину, которую можно было бы не только выразить математически, но и подтвердить экспериментом.

Время шло, потоки противоречивых физических теорий создавали подлинные водовороты накапливаемой научной мысли, в которых легко было утонуть. А загадок становилось тем больше, чем глубже проникал человек в микромир.

Академик Овесян принадлежал к первой школе физиков, но его смелые эксперименты давали пищу противоположному лагерю, пока что неспособному объяснить результаты его опытов.

Маша Веселова беспрекословно во всем помогала своему руководителю, он был для нее высшим авторитетом еще с первой с ним встречи.

Первый их разговор произошел давно, когда она была совсем девочкой – ей минуло тогда четырнадцать лет. Вместе с подружками она слушала взволнованную лекцию молодого профессора в Большом зале Политехнического музея. Физик поразил ее своей неистовой одержимостью.

Он заговорил, казалось бы, о самом обыденном – о запахе! Но как заговорил! Оказывается, наука никак не могла объяснить, что же такое этот всем знакомый запах! Многие физики всю жизнь пытались разгадать эту тайну. В числе их был и Рентген. Великий физик нашел свои знаменитые Х-лучи, однако не создал теории запаха. Академик Иоффе тоже стал физиком, увлекшись проблемой запаха. Множество открытий было сделано физиками, они овладели даже атомной энергией, но запах так и не был полностью объяснен.

Молодой профессор показался девочке удивительным. В ее представлении он стоял у самого входа в неведомый, загадочный мир. Стоило ему приоткрыть дверь, и он войдет туда, даже может взять с собой ее, Машу. И она решила, что непременно должна поговорить с профессором. Это было не просто, но она, упрямо-настойчивая, все-таки добилась своего.

Овесян был несколько удивлен, узнав, что эта школьница, прослушав его лекцию, собирается стать физиком, чтобы придумать… теорию запаха! Она простодушно призналась, что очень любит духи.

Овесяну понравилась эта сосредоточенная девочка, которой нипочем неудачи всех физиков мира. И тогда, сам не зная, в шутку или всерьез, Овесян пообещал, что возьмет Машу к себе в помощницы, когда она закончит университет.

Невольно начав игру, Овесян уже не мог остановиться. Он подтвердил, что возьмет Машу в помощницы, но ей придется заняться совсем другой проблемой, вовсе не теорией запаха. Они вместе с нею будут работать над проблемой «солнечного горючего».

Затаив дыхание, широко открыв свои синие глаза, слушала девочка увлекшегося профессора. Худощавый, с орлиным профилем и острым подбородком, с огромными залысинами над узким лбом и в то же время с густыми вьющимися волосами, он показался Маше чуть похожим на Мефистофеля…

– Солнце! – продолжал Овесян, расхаживая вдоль длинного стола физической аудитории университета, где настигла его Маша. – Это всего лишь одна из небольших звезд, но она излучает колоссальную энергию. – Овесян стремительно прошел к доске и размашисто написал: «3,5 × 10²³ киловатт». – Это в миллиард миллиардов раз больше мощности всех земных энергостанций! Астрономическая цифра? Не мудрено, это астрофизика!.. Откуда же эта энергия? Раньше думали, Солнце горит, пылает. Кончится горючее, и потухнет светило. Превратится сначала в тусклый, а потом в темный шар, и в черном мраке будут бессмысленно кружиться вокруг него в мертвом механическом движении другие холодные шары, и в том числе тот, что прежде был Землей, на котором когда-то была жизнь…

Девочка поежилась. «Нет! Не может так быть! Жизнь, прекрасная, светлая, не исчезнет! Нет!» И она протестующе подняла руку. Профессор заметил это, но продолжал:

– Ученые подсчитывали: когда придет всеобщий мрак? Определили: если Солнце состоит даже из одного только углерода, топлива хватит лишь на пятьсот лет. Позвольте! Но Солнце светит миллиарды лет и не думает сгорать! В чем же дело? Оказывается, тревожиться нечего. Пожар Солнца особого рода! Атомный пожар! Атомного топлива хватит на несчетные миллиарды лет!

Девочка вздохнула и снова затаила дыхание.

– Атомная энергия впервые была использована для ядерного взрыва. Американский летчик, сбрасывая над японским городом парашют, не знал, что бросает атомную бомбу. Последствия ее взрыва очень хорошо известны всем! Ядерная бомба с тех пор стала угрозой существованию на Земле всего живого! – Овесян, взмахивая руками, забыл, что перед ним не внимательная аудитория, а всего лишь одна зачарованная слушательница. – Атомная энергия стала символом разрушения! Но человечество хочет иного! Атом должен служить людям. Не во имя разрушения, а во имя созидания! На Солнце энергия рождается, кстати говоря, не разрушением, а созиданием!.. – потряс он в воздухе рукой. – Там, в ослепительной небесной лаборатории, из простейших атомов создаются новые вещества, и щедрая энергия освобождается из ядерного плена. Слейте воедино два атома кислорода, вы высвободите несметное количество скрытой в ядре энергии. Но в условиях Солнца никак не столкнуться ядрам кислорода, слишком велика сила их отталкивания. Чтобы преодолеть ее, нужны скорости, рожденные миллиардами градусов тепла. А на Солнце и звездах только миллионы градусов. Ну что ж. И при миллионах градусов возможны реакции созидания. Пусть, например, сольются воедино сразу четыре самых легких атома водорода! Это может случиться, если налетят один на другого два двойных по массе атома водорода, так называемого дейтерия, тяжелого водорода. Новое ядро, которое получится после такого слияния, будет ядром гелия! Гелий в русском переводе – солнечный. Его давно обнаружили на Солнце. Образуется гелий, и при этом освобождается огромное количество энергии, в десять раз больше, чем при распаде урана в атомной бомбе, при одном и том же количестве вещества. Отталкивание самых легких ядер, ядер водорода не так уж велико. Конечно, проверить непосредственно на Солнце, происходит ли там такая реакция, невозможно. Но она там весьма вероятна. Очевидно, вся энергия, которую излучает Солнце, в том числе и на нашу Землю, именно такого происхождения. Следовательно, солнечные лучи, дающие жизнь всему живому, обязаны превращению четырех атомов водорода в один атом гелия! Так почему же, я вас спрашиваю, не создать такую «солнечную реакцию» у нас на Земле? Ведь водород не уран, он повсюду! Вода, обыкновенная вода – это атомное топливо будущего! И мы умеем уже кое-что делать, умеем превращать в гелий тяжелый водород. Но вот беда! Его можно получить лишь из тяжелой воды, составляющей ничтожную долю в воде обыкновенной. Чтобы обуздать термоядерную реакцию с тяжелым водородом, уже сейчас строят плазменные установки. Но нам с тобой этого будет мало! Нам нужно научиться «сжигать» обыкновенную воду! Превратить ее в атомное топливо!.. И мы пойдем здесь своим путем!..

Овесян остановился, переводя дух. Ему самому показалось смешным, что он так увлекся. Ведь его слушала одна только девочка. Да и поняла ли она?

А девочка подошла к нему близко и спросила:

– Можно мне за это вас поцеловать? – И, не дожидаясь ответа, привстала на носках и чмокнула в щеку растерявшегося профессора.

Пожалуй, Овесян и забыл бы об этом незначительном эпизоде, если бы через несколько лет к нему, теперь уже академику, не явилась высокая стройная девушка с университетским значком на кофточке. Она сказала, что он, академик Овесян, должен выполнить свое обещание, сделать ее своей помощницей.

Овесян сначала рассмеялся, но что-то в сосредоточенном лице девушки, в упрямой складке между тонкими бровями, в пристальном взгляде серьезных глаз заставило академика задуматься. Он улыбнулся, вспомнив что-то, невольно даже потер левую щеку…

И тут он безжалостно подверг дерзкую претендентку самому жестокому экзамену. Она стояла у маленькой доски в его кабинете, а он ходил по комнате и забрасывал Машу вопросами. Часто проблемы выходили за пределы университетского курса. Девушка краснела, лоб ее покрывался испариной, иногда она просила разрешения подумать или смело требовала книгу, справочник, журнал, часто иностранный. Академик не протестовал: только знающий человек может пользоваться книгами. Маша отвечала, решала самые трудные задачи, которые он перед нею ставил, и смотрела на него то злыми, то восторженными глазами. Кто знает, сколько бы времени продолжалось это «истязание», если бы Овесян не спохватился, что ему надо «лететь» в Академию наук. Он умчался, так ничего и не сказав, а Маша разревелась.

Так Маша стала помощницей Овесяна. Скоро она сделалась ему необходимой. Строгая к себе и другим, дотошная, въедливая, как говорил о ней Овесян, она прекрасно дополняла безудержного академика, систематизировала его опыты, оформляла блестящие, стремительные, но слишком отрывочные подчас выводы.

В лаборатории Маша довольно деспотически командовала двумя техниками. А у нее был тяжелый характер. Они сначала злились на нее за безмерную ее придирчивость и требовательность, потом стали уважать за спокойствие и справедливость, наконец, даже полюбили.

Немало хлебнула горя за последние годы лаборатория Овесяна. Сколько было неудач! Пятьдесят тысяч опытов!.. Овесян сам сгоряча назвал эту цифру как предельную, к которой они должны стремиться; оп назначил эту цифру, вспомнив, что Эдисон в поисках материала для щелочных аккумуляторов испробовал пятьдесят тысяч всевозможных пластин.

В науке есть различные методы исследования. Овесян придерживался, несмотря на весь свой темперамент, метода последовательных попыток, говоря, что недаром в математике пользуются таким методом, когда другим путем решить уравнение нельзя. Маша добавила к этому методу еще и принцип «сомнения во всем». Она ничего не брала на веру, не доверяла даже, казалось бы, бесспорному результату, настаивая на проверке. Таким образом, метод уже стал методом попыток, сомнений и проверок.

Пятьдесят тысяч опытов – это сорок девять тысяч девятьсот девяносто девять неудач.

В других научных группах могло быть по-иному. Но у Маши с Овесяном каждый день в неисчислимых вариантах повторялось одно и то же. Не будь Маши, Овесян давно бы уже увлекся чем-нибудь другим. Но Маша не давала ему свернуть с намеченного пути. И каждый день в различных вариантах, казалось, получалось одно и то же. На самом деле было совсем не так! Малейшее изменение могло оказаться принципиальной новизной. Но пока что магнитные шнуры немыслимо горячей плазмы никак не помогали получить управляемую реакцию. И так день за днем.

Академик просматривал дневники научных наблюдений, горячился, сердился, иногда махал рукой и предлагал «бросить все к черту»; Маша тогда сводила брови, отбирала у академика записи и напоминала, что до пятидесяти тысяч еще далеко. Тогда-то Овесян и решил, что опыты надо вести в параллельных лабораториях. Над поставленной проблемой наряду с Машей и Овесяном стали теперь работать уже многие ученые института.

Овесян ревниво следил за тем, как идет дело у «укротителей плазмы», которые пытались с помощью сверхмощных магнитных полей и сверхнизких температур добиться управления термоядерной реакцией. Но результаты обоих направлений пока не радовали. Все было впереди.

Часто академик сам засучивал рукава, менял условия опыта. Маша тогда стояла за его спиной, ревниво следя за каждым его движением. Овесян работал быстро, уверенно, как опытный хирург.

– Заколдованный круг, – бормотал Овесян и, хлопнув дверью, уходил в свой кабинет.

Минуту спустя через дверь слышались звуки «Лунной сонаты» Бетховена. Вот уже несколько лет Овесян, ничего другого не игравший, разучивал на рояле без посторонней помощи «Лунную сонату». Рояль в кабинете, рядом с лабораторией, был причудой академика.

Маша переглядывалась с техниками и принималась готовить новый опыт, чтобы использовать «свое время» на синхрофазотроне.

Вдруг мелодия обрывалась, и возбужденный Овесян влетал в лабораторию:

– К черту! Меняйте все! Нам нужны совсем другие скорости! Кто сказал, что синхрофазотрон нужно использовать на всю его энергию? В этом и была беда!..

И прежде, чем перейти в «крытый ипподром», он для проверки осенившей его мысли поспешно налаживал в лаборатории временные схемы, включая электронные лампы, тянул провода, возился с вакуумным насосом, перемазав в машинном масле рубашку, требовал по телефону подачи в лабораторию сверхвысокого напряжения, высчитывал, сколько еще времени осталось до их очереди на синхрофазотроне. Но подходил к концу очередной опыт и… опять ничего.

Со временем Овесян стал реже заходить в лабораторию.

У него появились иные интересы. Маша стороной узнавала, что он выступает с докладами по совсем другим вопросам, наконец, услышала, что он уехал, не простившись, за границу для участия в конференции защитников мира.

Маша загрустила. Когда-то она смеялась над своей детской влюбленностью в пламенного профессора, а теперь…

Наконец пришел день, когда академик снова должен был появиться в лаборатории. Маша нервничала еще со вчерашнего дня, была особенно придирчива и даже косы спустила до плеч кольцами, как носила в студенческие годы. Часто Овесян, врываясь в лабораторию, налетал на Машу. Раскинув руки, порой даже сжимал ее в объятиях, глядя при этом на показания какого-нибудь прибора.

Сейчас Овесян молча вошел и остановился у двери. Пока Маша шла к нему из своего «заповедника», он рассеянно оглядывал лабораторию.

– Пыль, – усмехаясь, показал он Маше на заброшенные схемы.

Маша вспыхнула:

– Вы же сами не позволяли прикасаться… Овесян кивнул головой, взобрался на высокий табурет.

– Ну?

– С водородом ничего не выйдет? – с укором спросила Маша.

– Нет, почему же, – снова усмехнулся академик. – У других получается. Тяжелый водород сливается с тяжелым или со сверхтяжелым, дейтерий с тритием… Ну и… Миллионы градусов… миллионы атмосфер!..

– Так ведь это же взрыв! – возмутилась Маша. – Разве это – «получается»? Я никогда не забуду картины, которую вы когда-то нарисовали… одной глупой девочке… Помните? Холодные шары в мертвом мраке, бессмысленное движение безжизненных космических тел…

– Так, так… – поощрительно кивнул академик.

– Так что же вы думаете? – требовательно спросила Маша.

– Что я думаю? Вот вспоминаю свою последнюю встречу с великим физиком Нильсом Бором, когда он приезжал в Москву. Он сказал тогда нам, что будущее физики – в совершенно новом подходе к привычным явлениям. Нужна новая безумная идея, которая поставила бы все вверх ногами!.. А мы все долбим, долбим…

– Безумная идея? Тогда… – Маша замолчала. – Я должна буду кое-что принести вам, Амас Иосифович.

– Что еще?

– Это осталось у меня от отца… Он был инженер, конструировал гиганты-экскаваторы на Уралмаше, а во время Отечественной войны испытывал на фронте изобретенные им управляемые на расстоянии танкетки, взрывавшие тапки.

– А, помню, помню! Так при чем тут они?

– Дело не в них. Вы увидите. Я принесу вам записки отца, сделанные в блиндаже. Он мечтал когда-то стать писателем. Писал много, но не публиковал. Когда я стала физиком, он вспомнил о старых своих записках и передал их мне, сказал: «Может быть, пригодится».

– Это что? Его безумные идеи?

– Я не знаю… насколько безумные… Но не его.

– Давайте, тащите! Нужно ставить все вверх ногами… или с головы на ноги.

Глава шестая. Тетрадь из блиндажа

Овесян долго разглядывал принесенную Машей старую тетрадь в клеенчатом переплете. Потом стал жадно читать:

«…Это рассказ не обо мне, пишущем эти строки, а о моей встрече с удивительным человеком, лейтенантом Ильиным.

Это был невысокий плотный человек, душевно мягкий и хорошо воспитанный. Он тотчас вскакивал, едва я во время разговора с ним почему-нибудь поднимался. Мне даже становилось неловко. Поначалу я думал, что виной тому моя шпала военного инженера третьего ранга против двух его кубиков артиллерийского лейтенанта. Но потом я понял, что это просто черта его характера.

Мы с ним встретились на Керченском полуострове в трагические дни немецкого наступления.

Я возглавлял особую группу Главного военно-инженерного управления, в задачу которой входило испытать в бою мое изобретение – управляемую на расстоянии по проводам противотанковую танкетку-торпеду.

Кроме нескольких сухопутных торпед, на вооружении моей группы был еще легкий танк, внутрь которого была встроена передвижная электростанция-генератор, питавшая током моторы торпед.

Маленький артиллерийский лейтенант заинтересовался нашей новой техникой, с любопытством рассматривал ее, но заметил однажды, что расстилавшийся за танкеткой провод легко перебить снарядами или миной.

Конечно, это было уязвимым местом наших «жуков», как называли мои торпеды в армии.

Рядом с лейтенантом стоял сам командир дивизии, грузный озабоченный полковник, который сразу рассердился на слова лейтенанта.

– Ежели бояться снарядов и мин, так и воевать нечего! А тебя послушать, так и линию связи тянуть нет смысла: вдруг перебьет снарядом.

Артиллерийский лейтенант щелкнул каблуками и согласился с начальником. Тот продолжал, поучая:

– Важна неожиданность. Торпеды – оборонное средство. Их надо выпускать из укрытия, из-за угла, из-за поворота, из леса, а не гнать с разматывающимся проводом через простреливаемое поле. Воевать надо уметь. Вот так.

И он ушел, погруженный в свои заботы, отвечающий за тысячи жизней.

Он был из тех командиров, которые недавно смелой высадкой на Керченском полуострове отбили его у гитлеровцев и теперь держали оборону, сковывая силы врага, мешая ему развивать наступление на материке.

Полковник обстоятельно объяснил мне задачу. Он, видимо, верил в торпеды. Однако главную надежду все-таки возлагал на противотанковую батарею Ильина.

По указанию командира дивизии наши танкетки-торпеды были тщательно спрятаны и замаскированы. Танк-электростанция расположился за холмом.

Мои помощники, инженер Катков в солдатской шинели и воентехник первого ранга Печников, из специально сделанных укрытий должны были управлять торпедами.

Батарея Ильина стояла рядом с нашей позицией. Мы с артиллеристом ночевали в одном блиндаже.

Здесь, после ужина, когда он отказался выпить даже чарку водки, в полутемном блиндаже с коптилкой на столе и произошел наш странный разговор, который я, придавая ему особое значение, постараюсь воспроизвести, как говорится, стенографически. Я почему-то признался новому знакомому в своей мечте сконструировать такую машину-экскаватор, которая одна заменила бы тысячу машин.

– Знаете ли, товарищ военинженер, – в свою очередь признался лейтенант, – а я даже и здесь не могу забыть наших физических проблем. Ведь я физик.

– Да, сейчас проблемы другие, – заметил я.

– И все-таки. Проблема познания останется всегда главной.

– Это правда, – согласился я, борясь с собой, чтобы не клевать носом.

Разведчики донесли, что гитлеровцы концентрируют силы. Атаки можно было ждать каждую минуту.

– Люди могут сражаться, отдавать свои жизни за правое или неправое дело, но законы природы остаются прежними, и грядущая цивилизация будет основана на правильном их понимании. Взять, например, структуру вещества…

– Ну атомы… Элементарные частицы, – отозвался я, решив, что разговор отвлечет нас от сна, поможет быть наготове.

– Конечно, вы инженер, а не физик, – сказал лейтенант Ильин. – Но мне хотелось бы вам высказать несколько теоретических мыслей. Признаться, я даже оставил усы до той поры, пока не опубликую своей работы. Но кто знает, что случится хотя бы этой ночью, успею ли я когда-нибудь рассказать о том, что открыл…

– Открыли? – насторожился я.

– Ну, может быть, это еще рано сказать. Дело не в открытии, как таковом, а в модели элементарной частицы, как я ее себе представляю.

Лейтенант увлекся, склонясь над досками стола. Коптилка освещала часть его лица и один ус. Говорил он тихим голосом, терпеливо относясь к тому, что я не всегда сразу его понимал и переспрашивал.

– В девятнадцатом веке атом считали неделимым, – начал он. – Но в наш, двадцатый век разгадали строение атома.

– Ну да, конечно, центральное ядро, вокруг кружатся электроны, как планеты вокруг солнца.

– Да, да. Простейшая модель. Похожа на планетную систему, но далеко не соответствует ей. Итак, ныне мы знаем уже, что ядро атома состоит из элементарных частичек протонов и нейтронов, обладающих сравнительно большой массой. Электроны же обладают массой очень малой, а заряд у них противоположный по знаку, отрицательный. Но что же представляют собой эти элементарные частицы? Если помните, Ленин указывал, что наука не остановится на электроне как на конечной стадии познания, по его словам, он окажется «неисчерпаемым», этот электрон.

– Да, да, конечно, помню!

– Так вот. Все было, кажется, ладно. Есть протоны, электроны, обнаружились нейтроны. Но вот беда, стали проявлять себя еще новые частички, которым, казалось бы, делать нечего в простейшей модели атома. Появились короткоживущие, неустойчивые частички, которые не походили ни на протоны, ни на электроны. К тому же физиком Дираком были предсказаны, а потом экспериментально получены электроны с положительным зарядом, позитроны. Соединяясь с электроном, они исчезали, выделяя энергию аннигиляции.

– Должно быть, все эти протоны, нейтроны, электроны и прочее сами сложены из каких-то еще более мелких образований? – предположил я.

– Очень может быть, – согласился лейтенант. – Но каковы эти первичные кирпичики мироздания?

– Вы открыли их? – я уже с интересом смотрел на своего собеседника.

– Возможно. Но это еще потребует доказательств. У меля их пока еще недостаточно.

– Интересно. Расскажите про свои кирпичики.

– Видите ли, это совсем не кирпичики. Это кольца.

– Кольца?

– Да. Каждая элементарная частица представляет из себя два кольца, вернее две кольцевых орбиты, по которым с очень большими скоростями, близкими к скорости света, в одном и том же направлении движутся электрические заряды.

– И что же?

– Количество зарядов на внешней и внутренней орбите различно. Этим и определяется заряд «элементарной частицы», которую я предпочел бы называть микрочастицей. Вот посмотрите. – Лейтенант вынул из кармана ободок артиллерийского снаряда, потом снял с пальца весьма неожиданное для офицера обручальное кольцо и положил его на стол внутрь снарядного ободка. Затем он отщипнул от оставшихся на столе кусков хлеба мякиши и раскатал несколько белых и черных шариков. Белые шарики он равномерно насадил на внешнее кольцо, а черные на свое обручальное. – Представим себе, что это электрические заряды. Они вращаются с огромными скоростями. И по всем законам должны были бы излучать энергию.

– А элементарные частицы, кажется, не излучают, – осторожно заметил я.

– Конечно, не излучают, – согласился лейтенант. – А почему? Потому что внешние и внутренние заряды, вращаясь с различными скоростями, полностью компенсируют друг друга и в пространство не излучают.

– Разве это возможно?

– Далеко не во всех случаях. Можно очень точно подсчитать, при каких зарядах и при каких скоростях такая система излучать не будет, – он потрогал два кольца с хлебными шариками.

– И что же тогда?

– Только в таких состояниях и могут существовать микрочастицы.

– Ловко!

– Это естественно. Природные структуры в процессе образования остановятся непременно на устойчивых состояниях, когда уже не теряется энергия. Этих состояний ограниченное число, их можно расположить рядами, как в таблице Менделеева.

– Это что же? Таблица элементов атома? Так, что ли?

– Не совсем так. Но периодическая система – это точно.

Я улыбнулся про себя, услышав от физика военное слово «точно».

– Да, – подтвердил молодой ученый. – В каждом ее ряду расположатся вот такие кольца с неизменным суммарным числом белых и черных шариков, то есть электрических зарядов. Понимаете? Но диаметры колец могут меняться. Как вы замечаете, на внешнем и внутреннем кольце умещается не одно и то же количество зарядов. Разность их определяет заряд частицы. В частном случае, когда число зарядов одинаково, частица не обладает зарядом, она нейтральна.

– Нейтрон? – спросил я.

– Вы угадали. Нейтрон. В каждом ряду есть, так сказать, наиболее выгодное для частицы состояние. В таком виде она может существовать даже отдельно от других частиц, в отличие от иных ее состояний, механически неустойчивых. В первом ряду самой такой прочной системой является протон.

– Но, кроме протона, возможны и другие частицы в этом ряду?

– Не частички, а состояния частички, притом механически и электромагнитно неустойчивые. Все дело в том, что частичка-то одна! Она лишь может быть в разных состояниях, переходя в известных условиях из одного в другое.

– Как же возможен переход из одного неизлучающего состояния в другое, ведь в промежуточном будет излучение?

– С вами приятно говорить, товарищ военинженер. Очевидно, при превращениях, вернее при переходах из одного состояния в другое, отдельные заряды сливаются в общий кольцевой ток, который, как известно, не излучает. Теперь кольца могут и расширяться и сужаться, пока в новом неизлучающем состоянии смогут вновь распасться на отдельные заряды.

– Как же вы докажете, что это так?

– Дело в том, что эта модель дает возможность вычислить все характеристики микрочастицы, ее массу, заряд, магнитный момент, вызванный вращением зарядов, и потом сравнить с результатами измерений во время опыта.

– И что же?

– Совпадение полное! Например: теоретически протон должен обладать массой 1836,171,– лейтенант написал эту цифру на необструганной доске стола. – А опыт дает от 1836,05 до 1836,18. Заряд, вернее, его квадрат, по теории будет – 7,29 × 717,8 × 10^-3. Опыт дает от 7,29 × 716 × 10^-3 до 7,29 × 724 × 10^-3, Наконец, величина магнитного момента, так называемого «спина», в обоих случаях равна точно 0,5. А если взять электронный ряд (это третий ряд моей таблицы), то там совпадение чисел просто полное, поскольку электрон служит как бы началом счета.

– Да-а! – протянул я, качая головой. – А ведь схема-то простая. – И я указал на кольца с хлебными шариками.

– Иначе и быть не могло, – мягко улыбнулся в ответ мой собеседник. – Все сложное созидается из простого. Кстати, хлебные шарики, то есть электрические заряды, можно расположить наоборот. – Физик поменял местами белые и черные шарики. Тогда мы будем иметь дело с античастичкой, с антипротоном, с позитроном. Я не удивлюсь, если человечество когда-нибудь займется проблемой получения энергии, соединяя частички и античастички. Впрочем, природа это сделала, видимо, много раньше. Можно представить себе Вселенную, как вакуум, заполненный когда-то соединившимися частицами. Они отдали в пространство энергию, а теперь ничем себя не обнаруживают. Но они существуют и даже передают электромагнитные колебания.

– Прежде это называли эфиром.

– Вот именно. Вакуум, в котором, казалось бы, ничего нет, на самом деле материален, веществен. Он состоит из слипшихся частичек и античастичек. Вот чем объясняются его загадочные «механические свойства»: упругость при отсутствии плотности.

– Знаете что, лейтенант. Меня больше всего поражает не столько стройная картина, которую вы рисуете, сколько то, что ваша теория якобы полностью согласуется с опытом. Почему же этого не знают физики?

– Я просто не успел никому сказать о своих мыслях, не показал результатов. – И он с улыбкой посмотрел на исписанную цифрами доску стола. – Дело в том, что я здесь… в условиях фронта продолжаю разрабатывать свою теорию.

Я с удивлением посмотрел на маленького тихого лейтенанта. Он нисколько не походил на Эйнштейна, но то, что он говорил, мне казалось не менее значимым, чем теория относительности.

– А как же Эйнштейн? – спросил я.

– С ним тоже полное совпадение, – с радостной улыбкой сказал лейтенант. – Его теория относительности вытекает из этой более общей теории. И главное, воплощается мечта Эйнштейна о едином поле. Поле получается действительно единым в разных своих выражениях: и магнитное, и электрическое, и инерционное, и даже гравитационное. Все вытекает вот из этой модели, – и лейтенант постучал по кольцам с хлебными шариками.

Я с уважением посмотрел на нехитрое «наглядное пособие».

И тут вбежал связной в нахлобученной на лоб пилотке, совсем еще мальчик, с нежным лицом.

Фашисты начали танковую атаку. Мы с лейтенантом поспешили на свои места.

Из моего наблюдательного пункта был виден только холмик, за которым укрылась противотанковая батарея лейтенанта Ильина.

Керченский полуостров – голая бугристая степь. С вершины холма можно было разглядеть в мареве нефтяные баки на окраине Феодосии. Нигде здесь не было ни кустов, ни лесов. Солдаты вгрызались в степь, используя каждую складку местности.

Свыше десятка немецких танков, лязгая гусеницами и наполнив степь гулом моторов, спускались с холма. Земля дрожала.

Батарея Ильина открыла огонь. Вырвавшийся вперед танк резко затормозил, и от него повалили, стелясь по земле, клубы черного дыма.

Остальные танки, обнаружив теперь противотанковые пушки, ринулись на них, стреляя из орудий на ходу.

Запылал второй танк. Третий остановился с лопнувшей и распластавшейся по земле гусеницей. Я не знал, что делается у Ильина, но видел, что через холмик к нему переваливают два вражеских танка. Они сомнут батарею гусеницами! Уцелеет ли мой физик?..

И тут я дал команду инженеру Каткову, сидевшему ближе к позиции Ильина.

Сухопутная торпеда, похожая на крохотную танкетку без башни, выпрыгнула из вырытого для нее капонира и устремилась к танку, круто взбираясь на холм.

На танке заметили ее, но не поняли, что это такое. На всякий случай дали по ней очередь из пулемета. Должно быть, пули вызвали короткое замыкание в одном из электромоторов. Другой продолжал работать, и «жук» побежал но кривой, обходя танк.

Тогда вылетела вторая торпеда, управляемая Печниковым. Танк был слишком близко от нее, чтобы увернуться. Она налетела на бронированную машину, и фонтан огня и дыма с грохотом метнулся вверх с места столкновения. Когда дым отнесло в сторону, мы увидели, что у танка разворотило днище и он осел, уткнувшись орудийным стволом в землю. На торпеде Печникова был изрядный заряд тола.

Гитлеровские танкисты, несмотря на потери, все же продолжали упрямо лезть на позицию батареи Ильина.

Однако взрыв нашей торпеды воодушевил артиллеристов. Они возобновили стрельбу. Вспыхнул еще один танк.

Остальные свернули, попытались было пробиться в другом месте, но там тоже наткнулись на огонь противотанковых орудий. Тогда они стали заползать обратно на свой холм.

Наступила минута передышки.

Я беспокоился за Ильина, боясь, что пулеметные очереди с фашистского танка могли задеть моего Эйнштейна, и решил пробраться от своего наблюдательного пункта по окопам к противотанковой батарее.

В окопах солдаты хмуро готовили гранаты. Кое-кто крутил цигарки. Потерь здесь не было. Но тревога моя была не напрасной. Выбравшись из окопа, я увидел, что за холмом из всех орудий батареи уцелело только одно. Артиллеристы выкатили его из укрытия для стрельбы прямой наводкой. Лейтенанта среди них не было.

Я подошел к другой пушке, разбитой снарядом. У лафета, нагнувшись над носилками, на коленях стояла девушка-санинструктор. Ее расстегнутая сумка с красным крестом валялась тут же на траве.

Да, здесь лежал он, артиллерийский лейтенант, мой физик, рядом с двумя убитыми бойцами.

Он был еще жив. Его отправляли в медсанбат.

Я стоял у носилок и видел глаза раненого. Он смотрел на меня, силясь что-то сказать. Губы у него шевелились, я наклонился к нему, но ничего не услышал…

Лейтенанта унесли, убитых оттащили. Рядом с уцелевшей пушкой появились еще две. Около них стоял уже другой лейтенант, высокий, безусый и худой. Он нервно потирал подбородок и старался говорить ровным и строгим голосом, отдавая приказания.

Не успел я вернуться на свой наблюдательный пункт, как меня вызвал к себе командир дивизии.

Он, разгневанный, метался по блиндажу и размахивал руками. Увидев меня, он закричал:

– Веселов! Сейчас же грузи свои торпеды! Отступать к переправе!

– Как отступать? – опешил я.

– Не рассуждать! – закричал полковник, лицо его налилось кровью. – Расстреляю! Немцам свою технику хочешь оставить?

Я понял, что дело плохо. Полковник, очевидно, только выполняет чей-то приказ.

Я выбежал от него и бросился к блиндажу, в котором провел ночь. Он был совсем недалеко.

Не давая себе отчета в том, что делаю, я пригнулся, чтобы не задеть головой о накат, и склонился над необструганным столом.

Светя себе электрическим фонариком, я переписал оставшиеся от лейтенанта-физика цифры. Увидев ободок артиллерийского снаряда с засохшими шариками хлеба, я непроизвольно сунул его в карман.

Потом мне было уже не до чего, я забыл обо всем.

Нет ничего горше отступления, когда противника только что отбили, когда он не виден и, прорвавшийся где-то в стороне, угрожает неизвестно откуда.

Прошел дождь, дороги развезло, на ногах налипали пуды глины.

Мы отступали так до самого Керченского пролива. Оставшиеся торпеды и наш танк-электростанцию пришлось взорвать.

Горько рассказывать, как мы переправлялись через пролив. У причалов творилось нечто невообразимое. Немцы били по скоплениям людей на берегу всеми способами: и из пушек, и с самолетов.

Проникнуть на причал, заполненный беспорядочной толпой, нечего было и думать. Убеждением, угрозой, силой ничего нельзя было сделать.

И только, когда с ревом снижался немецкий самолет и на берегу начинали вздыматься столбы взрывов, люди бросались от причалов врассыпную.

Этим моментом мне и моим помощникам удалось воспользоваться, завладев подступами к причалу. Я старался навести хоть какой-нибудь порядок и не пускал никого на мостки.

И тут я увидел – на берегу толпу людей, впереди которой стояли медсестры и военные врачи. Я понял, что это госпиталь с ранеными.

Когда подошел очередной катер, я приказал грузиться на него составу госпиталя.

Какой-то высокий майор протестовал, кричал на меня, грозя пистолетом. А через пять минут после взрыва бомбы, я увидел его лежащим на песке с оторванными ногами. Волны накатывались и доставали его укороченное туловище.

Катер с госпиталем отошел. Майора отнесли подальше от воды, словно это могло чем-нибудь помочь…

Переправлялись через пролив кто как мог. Пропустив несколько катеров, мы наконец попали на один из них, но… немецкий самолет потопил его… и мне привелось вместе со своими товарищами добираться до Таманского берега вплавь.

На том берегу был словно другой мир. Звенели цикады, не слышно было ни взрывов, ни стонов… Тихо шуршали галькой волны.

Несмотря на то что светило яркое солнце, я дрожал, У меня зуб на зуб не попадал. По примеру других, выбравшихся на берег, я разделся и разложил на солнце свое обмундирование.

Было странно лежать на пляже, греться на солнце, когда на том берегу сейчас ад… Я расправил лежащую на камнях гимнастерку и обнаружил в ее кармане ободок с размякшим хлебом. Я тотчас обыскал брюки и нашел в них мокрую тетрадь, в которую переписал цифры с неоструганного стола.

Я не знал, удалось ли другим госпиталям переправиться через пролив, как тому, которому мне пришлось помочь. Я не представлял, остался ли жив мой вчерашний собеседник.

И тут я решил, что обязан записать наш вчерашний разговор. Кто знает, может быть, он будет иметь значение для науки.

Я сидел в непросохшей гимнастерке на Таманском берегу и старательно писал на влажной бумаге плохо очинённым карандашом, пытаясь воспроизвести случившееся во всех деталях.

Конечно, я не физик, может быть, я многое записал слишком наивно, да и лейтенант разговаривал со мной, приноравливаясь к моему примитивному пониманию, но я сделал все, как мог. Я должен был хоть в какой-то части заменить Ильина…»

Академик Овесян дочитал последнюю страницу тетрадки в клеточку и увидел приписку:

«Уже на Кубани, когда мы остановились в опаленной солнцем станице, я встретил у колодца усталую, изможденную медсестру, ту самую, которую я видел у разбитого лафета. Она узнала меня и обрадовалась. Оказывается, лейтенант, которого отправляли с передовой в тыл, приказал ей найти меня и передать его записную книжку. Если бы я знал, что эта книжка достанется мне, я не рискнул бы так коряво пересказывать мысли физика. Посмотрев книжку, я ничего в пей не понял. Но, может быть, физики когда-нибудь поймут…»

Академик Овесян пристально посмотрел на Машу Веселову:

– Отец жив?

– Нет. Умер в прошлом году. Старенький был.

– Так. Обидно. Где записная книжка, о которой здесь идет речь? Записки отца – скорее военный эпизод, но где научная сущность идеи лейтенанта?

– Амас Иосифович! Вот записная книжка. Я смотрела ее, но… Но ведь это же типичная вульгаризация, как вы сами всегда говорили. Нельзя же так элементарно представлять сложные процессы и структуры микромира!

– Ничего, постараемся разобраться. К этой святыне, – Овесян поднял над головой записки Веселова и Ильина, – надо отнестись со вниманием. Беритесь за вычисления. Сейчас больше данных, чем во времена боев на Керченском полуострове. Известны уже не шесть элементарных частичек, а сотни!.. Проверяйте выводы этого «безумного лейтенанта». И если характеристики частиц в его таблице совпадут с ныне известными, то… Черт возьми! Физике нужны безумцы, как сказал Нильс Бор. Подождите, как его фамилия, этого лейтенанта? Ильин! Постойте, я теперь вспоминаю… Так ведь он остался жив! Жив, жив! Ведь после войны я читал одну его работу[1]. И сам давал на нее уничтожающий отзыв… Именно с ваших позиций борьбы с вульгаризмом.

– Вот видите, – облегченно сказала Маша.

– И все же, попробуем подойти ко всему этому с новых позиций, хотя перед нами всего лишь «первозданный вариант».

…Академик Овесян исчез на целую неделю. Маша вычисляла по формулам, приведенным в записной книжке, все характеристики элементарных частиц и поражалась почти сверхъестественному совпадению. Ильин в 1942 году предсказал существование частиц, открытых спустя десятилетия. Она сообщала об этом Овесяну по телефону. Он отвечал односложно. Жена академика сказала Маше, что тревожится за мужа, он совсем ничего не ест и, по-видимому, тяжело заболел.

Овесян действительно тяжело заболел. Но вряд ли врачи могли бы подыскать в своих справочниках название его болезни.

Академик мучился сознанием того, что все, чему он посвящал себя на протяжении долгих лет, результаты бесчисленных опытов вдруг показались сейчас неточными, неполными, а может, и вовсе неверными. Согласиться с этим не было сил, но в то же время совесть ученого заставляла его вновь и вновь возвращаться к проверке сложившихся собственных взглядов.

Нет более мучительного процесса для исследователя, чем переоценка основ своей собственной теории.

Овесян был неузнаваем. Куда делась его энергия, буйная шумливость, находчивость? Он бродил по квартире, укутавшись в халат, навевая на всех домашних уныние.

Несколько раз он брался писать опровержение «безумной» гипотезы, но всякий раз раздавался педантичный звонок Маши Веселовой, снова сообщавшей о полном совпадении предсказаний давней «неродившейся теории» с данными современного эксперимента. Совпадения были необъяснимыми. Нужно было считать, что или природа «свихнулась», или… что «безумная» теория Ильина была правильной.

Через неделю Маша не выдержала и сама пришла к Овесяну домой.

Екатерина Алексеевна, жена академика, встретила ее с заплаканными глазами. Это была маленькая, миловидная женщина с гладкими темными волосами, в которых яркой полосой виднелась преждевременная седина. Один рукав ее глухого платья был заправлен за серебристый поясок.

– Не знаю, что делать. О врачах и слышать не хочет.

– Врачи, может быть, действительно не помогут, – предположила Маша. – Амаса Иосифовича надо попять. Это мне легко вслед за ним переменить взгляды, а ему… который возглавлял противоположное направление…

– Ах вот как! – воскликнула Екатерина Алексеевна. – Идите к нему. Я не слишком разбираюсь в физике, но зато понимаю, что каждый человек должен быть честным. И прежде всего в дело, которому служит…

Маша расцеловала бывшую летчицу, чего никогда до сих пор не делала, и подошла к кабинету академика.

Он полулежал на диване, даже не отозвавшись на стук. Дверь на правах жены открыла Екатерина Алексеевна.

Овесян повернулся к Маше, и та не узнала его. Обросший, с ввалившимися щеками, с лихорадочно блестевшими глазами, он действительно напоминал тяжело больного.

Ткнув рукой в сторону кресла, подождав, пока Маша сядет, он заговорил с ней, словно продолжая уже давно длившийся разговор. Может быть, так оно и было. Вероятно, он все это время мысленно говорил со своими соратниками.

– Не подумайте, что я так сразу изменил свои взгляды. Но я просто захотел представить себе, что было бы, если бы я был неправ?

– Этого не может быть, – как могла твердо сказала Маша.

Овесян хмыкнул.

– А все-таки… А что, если действительно существуют не разные там «элементарные частицы», как мы с вами считали, а только одна микрочастица в различных своих состояниях?

– Не могу объяснить совпадения расчетных и экспериментальных данных. Это ставит меня в тупик, – призналась Маша.

– Вас? – приподнялся Овесян на диване. – И меня тоже, – почти радостно сказал он и снова откинулся на подушки. Потом покосился на Машу и сказал: – А что, если бы частички в известных условиях могли бы переходить из одного состояния в другое?

– Вероятно, для этого понадобится огромная энергия, – робко заметила Маша.

Но академик, выпрямившись, порывисто сел на диване.

– Конечно, для того чтобы из состояния электрона перейти в состояние протона, понадобится колоссальная энергия. А если наоборот? – и он хитро посмотрел на помощницу.

– Как наоборот?

– Если из состояния протона переводить микрочастицу в состояние электрона? Что тогда?

– Получится не электрон, а позитрон, – с присущей ей дотошностью поправила Маша.

– Верно, – обрадовался Овесян. – Знак заряда не изменится. Получится позитрон, но…

– Он, конечно, тотчас аннигилирует с ближайшим электроном.

– Что нам тогда аннигиляция! – воскликнул Овесян и вскочил на ноги. Только теперь заметила Маша, как он похудел. – Что нам тогда будет «ядерная энергия»! – академик крупными шагами заходил по кабинету. Он напоминал сейчас Маше того молодого профессора, который когда-то читал лекцию перед зачарованной девочкой, хотя теперешний Овесян был худ и сед. – Если этот безумный Ильин прав, – продолжал Овесян, – то можно говорить о новом уровне энергии. В девятнадцатом веке энергетические реакции были известны только на молекулярном уровне, например, горение. В нашем, двадцатом веке реакции стали уже на новом, ядерном уровне, несравнимом по энергоемкости с химическими реакциями. Так не стоим ли мы сейчас перед новым уровнем энергетики, не сможем ли замахнуться на энергию, заключенную в самой микроструктуре, то есть, по существу говоря, в вакууме? Вот на потолке у меня висит люстра. Два обода, на каждом по нескольку лампочек. Вроде микрочастицы, не правда ли? Вот возьмем и разломаем эту люстру, микролюстру я имею в виду. Энергия связи, которая при этом выделится, я уже это подсчитал для протона, будет в 56 миллионов раз больше, чем энергия аннигиляции. Новый уровень! Вы понимаете? Если овладеть этой вакуумной энергией, то даже энергия аннигиляции покажется пустяком. Вот так. Каков безумец, а?! Говорят, что та теория верна, которая открывает большие перспективы, чем другие. Вот об этом я в свое время не подумал, когда отвергал первые варианты его теории. Теперь надо посмотреть на нее с другой стороны. Достаньте-ка мне все послевоенные публикации этого физика, если они есть, а еще лучше его самого, пусть у него будет уже хоть сотня внуков и правнуков. Каков бы он ни был, мысли его способны жить и даже выбить меня из седла. Какой толчок! А? Впрочем, в жизни нужны толчки. Как вы думаете?

– В науке нужны, – сказала Маша.

Глава седьмая. Штормовая качка

Поднялся штормовой ветер.

Алексею приятно было вдыхать рвущийся в легкие воздух, весело было ощущать его бьющие струи, бороться с ними. Приходилось упираться ногами в палубу, чтобы не побежать, когда ветер дул в спину, или наклоняться, словно переходя вброд бурный поток, когда ветер дул в лицо.

Этот встречный ветер представлялся Алексею той сопротивляющейся силой Арктики, которой он бросал вызов.

Начиналась буря. Алексей был рад ей. Он хотел борьбы, желал трудностей, которые надо было бы преодолевать.

Корабль кренило с борта на борт. Свинцовые, зеленоватые на скатах, кипевшие на верхушках пеной гигантские валы бесшумно подкатывались к самому кораблю, но но ударялись о него, а ныряли под киль. Казалось, что они уходят вглубь, но на самом деле они поднимали корабль на свои могучие спины. Судно взлетало, словно на гору, чтобы в следующее мгновение опуститься в низину. Палуба уходила из-под ног и накренялась.

Сидя в каюте, Алексей было почувствовал себя плохо, но здесь, на ветру, все сразу прошло.

Он смотрел на зеленовато-мраморную волну и ему почему-то вспомнилась Женя… Холод в их отношениях… И все из-за его резкости. Как он ненавидит себя за это! Застенчивые люди – он об этом слышал – нарочно прикрываются резкостью, грубостью или еще чем-нибудь. Но почему он так спокойно рассуждает о Жене? Ведь он должен был мучительно страдать, готов был к этому! Ведь он знает свою чувствительность. Читает книгу или смотрит кинокартину, а к горлу подкатывается комок, на глазах влага… Стыд! Непростительная слабость! А сейчас? Почему он вспомнил о Жене только когда повеяло холодом от мраморной волны? Еще одна прекрасная проверка самого себя. Он просто неспособен на настоящее чувство! Может быть, так и должно быть. Только идея, а все остальное где-то вдалеке…

Москва, друзья, гордая Женя… – все теперь казалось Алексею бесконечно далеким. Близким был Дальний Берег. Ничего, что он будет, рядовым работником на арктическом строительстве. Впереди – полярная ночь, пурга, ледовые штормы, встречи с полярниками, доклады о моле, обсуждения проекта и… подготовка к Великой Полярной Стройке!.. Да, именно подготовка. Иначе Алексей и не мог рассматривать предстоящую жизнь в Арктике.

На капитанском мостике, тревожно вглядываясь в горизонт, стоял друг Алексея Федор Терехов, капитан корабля.

В море Федор был воплощенной заботой. Он постоянно чувствовал на себе ответственность за корабль, за людей, находившихся на нем. В шторм никогда не ложился на койку раздевшись, не спал более одного-двух часов подряд. Его можно было увидеть на мостике в любую вахту. Он всегда проверял всех. Когда нужно было пробиваться сквозь льды, он не доверял этого никому, боролся со льдами сам, щадя корабль, не нанося льдинам слишком сильных ударов. Если, бывало, сидя в каюте, Федор ощущал, как содрогается корпус судна от крепкого удара, на который рискнул вахтенный помощник, он мчался наверх и разносил незадачливого штурмана, поучая его, как надо бить льдины.

Капитан Терехов умел выжидать неделями, находясь вблизи острова, медля с выгрузкой, не желая рисковать кунгасами и грузом. Его настойчивое терпение, казавшееся на первый взгляд промедлением, всегда приводило к тому, что за один рейс его корабль успевал сделать много больше, чем любое другое судно.

Сейчас, когда шторм только начинался, Терехов уже стоял на капитанском мостике. На Федоре был плащ из влагоотталкивающей ткани с откинутым капюшоном, надетых поверх куртки. Внешность его не вязалась с представлением Алексея о капитанах в щегольских кителях.

Заметив Алексея, Федор спустился к нему по трапу и сказал:

– Шторм разыгрывается. Встречу с моряками лучше отложить.

– Ну, нет! – сразу возразил Алексей. – Неужели я отступлю при первой же качке? Нет, друг! Будем считать, что Великая Полярная Стройка начнется здесь, сегодня, в шестибалльный шторм!..

– Восьмибалльный… а будет девяти, – поправил спокойно Федор. – Впрочем, как знаешь.

Алексей хотел что-то сказать еще, но закашлялся от порыва ветра.

К вечеру действительно разыгрался сильнейший шторм.

Недаром многие моряки не любят Баренцево море. Штормы в нем страшные.

Теперь валы уже не ныряли под корабль, а ударяли его косматыми гривами. Труба корабля была мокрой. Брызги проносились над ней косым дождем. Вода переливалась по палубе.

Горизонт казался удивительно близким, зубчатым от вздымавшихся волн. Он то взлетал выше капитанского мостика, то скрывался за бортом.

Расстояние между валами стало большим, чем прежде. Корабль теперь уже не качало с боку на бок, а сначала вскидывало носом к небу, потом подбрасывало корму. Винты тогда обнажались и с глухим ревом крутились в воздухе.

Корабль из-за этого не слушался руля, и Федор, находясь на мостике, взял у матроса штурвал. Никто, кроме него, капитана, не умел так ловко выправить курс корабля, поставить судно против волны, используя те мгновения, когда руль опускался в воду.

Алексей, стремясь побороть казавшееся ему унизительным чувство тошноты, пробирался вдоль реллингов, перехватываясь руками по мере движения.

Заметив с мостика друга, Федор передал штурвал рулевому и быстро, чтобы скорее вернуться обратно, сбежал но трапу вниз.

– Доклад твой надо отменить! Морякам привычно. А тебе…

Алексей крепко сжал зубы и отрицательно качнул головой. Ему не хотелось сразу же проявить слабость, отступить.

Федор пожал плечами:

– Меня не жди. Я у руля. Расскажешь потом… Алексей кивнул.

Федор торопливо взбежал на мостик. Корабль уже било волнами в борт. «Не умеют удержать судно!..»

Алексей добрался до матросской столовой и открыл выходившую на палубу дверь.

Помещение было заполнено людьми. Моряки и полярники расположились на скамьях. Некоторым не хватило места, они стояли у стен или сидели на корточках. Против них, закрывая два иллюминатора, висела карта арктического побережья.

Помощник капитана, молодой плотный моряк со скуластым лицом и внимательными серыми глазами, встретил Алексея.

Напряжением воли Алексей заставил себя подойти к карте. Он оглядел лица слушателей, с интересом смотревших на него. По-видимому, никто из них не ощущал качки так, как он.

Алексей начал говорить о природных богатствах Арктики, о том огромном значении, которое приобретает этот край для развития промышленности страны.

По тому как переглянулись между собой слушатели, Алексей почувствовал, что эти люди любят Арктику, гордятся ею.

Алексей и сам увлекся тем, что говорил. Он сразу забыл и о своем недомогании, и о том, где находится.

Он провел на карте линию от Новой Земли к Северной Земле, от Северной Земли к Ново-Сибирским островам и дальше к острову Врангеля. Ледяная плотина, о которой он рассказывал, должна была отделить южную часть полярных морей, не дать туда доступа холодным течениям и дрейфующим льдам.

– Отгороженная часть морей не замерзнет даже зимой, – говорил Алексей. – Там будут лишь теплые воды сибирских рек и теплые воды ветви Гольфстрима. Морской транспорт будет действовать круглый год…

Алексей замолчал, чтобы перевести дух, и взглянул на настороженные лица слушателей.

Какой-то пожилой моряк с висячими усами морщился, словно у него болели зубы.

Настроение Алексея заметно упало.

Он продолжал говорить, но уже без прежнего воодушевления. И сразу же почувствовал, что пол в столовой, который почему-то тоже назывался палубой, уходит из-под ног. Карта то отставала от стены, то плотно приникала к ней.

Алексей говорил об искусственном холоде, о том, как спускать на дно трубы, о том, как до этим трубам будет циркулировать охлажденный раствор. На лбу его выступила испарина. Язык ворочался с трудом. Внезапно Алексей подумал: «Как же спускать трубы в такой шторм?»

Помощник, невозмутимо сидевший за столом, тихо, чтобы услышал только Алексей, сказал:

– Может быть, отложим? Уж очень качает. Алексей вскинул руку: «Нет, нет!» Ему казалось, что отложить доклад – это сдаться на первых же порах.

– Очень жарко, – громко сказал он. – Душно… – и он остановился, потеряв мысль, которую развивал.

– Объявим небольшой перерыв, – предложил помощник капитана. – Подышим свежим воздухом.

Алексей, шатаясь, добрался до двери и, не помня себя, вышел на палубу. Ветер сразу обрушился на него. Алексей ждал его благодатного действия, свежих сил, которые ворвутся в пего вместе с брызгами волн, но облегчения не почувствовал. Он остановился у борта, скрытый переборкой. Перед глазами внизу была черная вода, похожая на нефть, и серая пена… Вода то приближалась совсем близко, то проваливалась вниз.

Алексей проклинал себя. Вот она, излишняя самонадеянность! Он смешон и жалок. Берется за выдвижение грандиозных планов и не может выдержать первой качки.

Алексей оглянулся. Никого. Его тактично оставили одного.

Он понял, что ему пора вернуться в столовую.

При виде его моряки и полярники поспешно заняли места, гася папиросы. В этой поспешности Алексей почувствовал внимание к себе, к теме его доклада.

И он продолжал свое сообщение:

– Я рассказываю вам первым об этом, – говорил он. – Рассказываю не для того, чтобы похвастаться смелой фантазией. Я страстно верю в то, что этот замысел можно и должно осуществить. Но, может быть, я не все учел. У меня нет опыта, который есть у вас. Я жду, что вы не только зададите мне вопросы, но и сами выскажетесь по существу проекта… Позвольте теперь мне послушать вас…

– Какие будут вопросы к инженеру Карцеву? – спросил помощник капитана.

Долгое время никто вопросов не задавал. Алексей смотрел на свои почему-то посиневшие руки и с трудом делал глотательные движения.

Понемногу помощник капитана расшевелил слушателей.

– А не всплывет ли мол? Лед-то легче воды? – спросил один из матросов.

– Нет, не всплывет, – отвечал Алексей. – Тело, которое легче воды, всплывает лишь в том случае, когда вода действует на него снизу. Наш мол смерзнется с дном, вода не попадет под него, и он будет стоять на дне, как говорят, всей своей тяжестью.

Поднялся молодой полярник в круглых роговых очках.

– Простите, меня интересует, куда денется вода, поступающая в отгороженный канал? Ведь если ей не дать выхода…

– Понятно! – перебил Алексей, которому не терпелось скорее ответить. – Несомненно, в некоторых местах понадобится сделать в ледяном моле ворота, чтобы дать выход теплым водам в океан… Но места для них надо выбрать с выгодой, чтобы холодное течение не проникло через них. Этот вопрос еще придется изучить.

– Я потому спрашиваю, – сказал молодой человек, – что по специальности я гидролог и занимаюсь изучением течений.

– Вот видите, – обрадовался Алексей. – Вы можете оказаться очень полезным в разработке этой идеи.

Вопросы сыпались один за другим. Алексей уже не чувствовал приступов морской болезни. Он оживился, вышел из-за стола, балансируя при крене палубы.

Послышался глухой кашель. Тот самый седой моряк с висячими усами, которого еще раньше заметил Алексей, старательно откашливался.

– Я, собственно, не вопрос хочу задать, – сказал он. – Я хочу сказать пару слов…

– Просим вас, Игнат Григорьевич, – пригласил моряка помощник капитана. – Игнат Григорьевич у нас один из старейших полярных навигаторов порта острова Дикого. Следует к месту назначения, – пояснил председательствующий Алексею.

– Мне очень интересно послушать вас, Игнат Григорьевич, – сказал Алексей.

Моряк, чуть сутулясь, подошел к столу, сел рядом с помполитом и проговорил:

– Вот послушали мы вас с интересом, уважаемый молодой инженер. Предлагаете вы построить этакую ледяную китайскую стену…

Среди слушателей шорохом прокатился смешок.

– …Решили отгородиться этой китайской стеной от льдов и холодных течений, – продолжал оратор. – Я, конечно, не инженер, – можно построить такое сооружение или нельзя, я не знаю и судить об этом не берусь. Я – моряк, сорок лет проплававший в этих морях. И вот я спрошу вас, уважаемый Алексей Сергеевич, знаете ли вы, как у нас в Арктике начинается навигация?

– Нет, Игнат Григорьевич. Я не слишком отчетливо представляю это себе… Но я для того и еду на этом корабле, чтобы все узнать, что имеет отношение к ледяному молу в Арктике.

– Вот, вот!.. Это вы хорошо делаете, что плывете на этом корабле. На кораблях ведь не ездят, а плавают, – поучительно сказал моряк, дергая себя за ус.

И снова шорохом прокатился смешок. Алексей насторожился.

– И хорошо, что сразу нам обо всем рассказали. И мы вам тоже расскажем… Для предупреждения, так сказать. Вот, хотя бы про льды. Начинается у нас полярная навигация в июле, как подуют ветры с материка. – Моряк, не вставая, потянулся к карте и показал, в каком направлении дуют ветры с берегов. – Ветры эти оторвут ледяные поля, что стояли зиму у берегов, и угонят их в открытое море, – моряк снова указал на карту, на простор морей. – Еще Михайло Васильевич Ломоносов писал об огромнейших пространствах чистой воды в ледовитых морях. А Михайло Васильевич происходил из северных поморов. Он знал, что писал. Так вот: угонят ветры ледяные поля, тут мы, моряки, и пользуемся – в освободившуюся полынью норовим проскользнуть. А вы что же хотите сделать, товарищ дорогой? Забор ледяной построить, чтобы прибрежным льдам никакого выхода в открытое море не было? Да, друг мой Алексей Сергеевич! Ежели вы свой мол построите, то прибрежную полосу так льдом забьет, что через несколько лет не то что круглогодичной, но и летней навигации не будет. Вы уж, пожалуйста, стройте ледяные плотины на гидростанциях или еще где – там, у себя, на Большой земле… но здесь сами теперь, поди, поймете: такую штуку соорудить – медвежью услугу северному мореходству оказать. Простите за резкость. Но лучше раньше предупредить, чем позже.

Старый моряк снова закашлялся и вернулся к своему месту.

Алексей чувствовал, как у него кровь прилила к лицу, уши горели. Он сел. Ему хотелось возражать, спорить, но он заставлял себя слушать. Именно для этого он и отправился в Арктику.

Дискуссия разгорелась.

Невысокий человек с огромным, переходящим в лысину лбом и щетинистыми сердитыми усами, по специальности тоже гидролог, взяв слово, сразу же заявил, что слова капитана его ни в чем не убедили. Вода в отгороженном море будет теплее, а про это капитан будто бы и забыл.

Старый капитан побагровел и крикнул:

– А ты мне докажи сначала, что тепла твоего будет достаточно!

Гидролог тоже горячился, размахивая рукой:

– Вода будет теплее – раз. Чего же бояться тогда льдов? – два. Для того и мол будут строить, чтобы их не было, – три!

Поднялся еще один моряк и сказал:

– Мол строить – сколько сил и средств государственных надо положить. Потому это дело каждый из нас, как свое личное, должен принять. А есть у нас уверенность, что льдов в отгороженной части не останется? Нет у нас такой уверенности. А рисковать тут нельзя. Вот так! – и он сел.

– Пусть они мне сначала докажут, что я неправ, – хрипел старик капитан. – Пусть скажут, останутся льды или нет… Ни одного взводня так не увидишь!

С капитаном соглашались почти все. Действительно, кто может с уверенностью сказать, что льды не останутся у берегов, что тепла охладившейся уже ветви Гольфстрима будет достаточно, чтобы волны гуляли бы в прибрежной полынье.

Алексей нагнул голову, напрягся, словно на него должно было сейчас что-то рухнуть. Мысль его лихорадочно работала.

Как он может доказать, что его предположение верно, что отгороженная часть морей будет чистой от льдов? Пока нет. Нужна будет сеть гидрологических станций, длительные исследования… А если действительно тепла будет недостаточно, если льды останутся, нагромождаясь из года в год? Предвидел ли он это? Но ведь в Баренцевом море так не бывает? Нет, и там бывает. В восточной части моря. Но оно открыто с севера, а Карское море будет защищено молом.

Мнения собравшихся резко расходились. Ни Алексей, ни старик капитан не могли доказать своей правоты. Замысел Карцева если не отвергался, то повисал в воздухе, представлялся сомнительным.

Сжимая кулаки, Алексей думал. В остром, трудном положении ему приходили в голову наиболее яркие мысли. Так бывало за шахматной доской. Так и теперь. Нужно рассчитывать на худшее! На худшее! Но даже и тогда он не отступит так просто. Нужно учесть все. Мечта – первый этап проектирования. Проектировать – это учитывать все. Значит, нужно учесть и возможность того, что льды останутся за молом. Выпустить их надо! Вот что! Раньше надо было об этом думать!

И он с досадой вспоминал, как час назад стоял здесь у карты и рисовал перед серьезными людьми свои мечты, еще не ставшие проектом, не учитывающие всего, что обязан учесть проектант. Алексею казалось, что его тошнит теперь от одного этого воспоминания…

Помощник капитана сочувственно поглядывал на него: Алексей побледнел и стал мрачным.

Он не помнил, как закончилось собрание. Кто-то жал ему руку, благодарил.

«За что? За что благодарят? Просто из вежливости?» – проносилось в мозгу Алексея.

Он вышел на палубу. Волна ударила в борт, ее пенный гребень взлетел ввысь и обдал Алексея водой с ног до головы. Алексей даже не отряхнулся. Вторая волна окатила корабельную трубу.

Моря не было видно. За бортом бушевала ночь. Брызги и струи воды вылетали из непроглядной тьмы, обрушиваясь на палубные надстройки, на вцепившегося в реллинги Алексея.

«…Ледяная стена… она не: только преградит путь северным льдам, но и задержит прибрежные… В результате торосы, торосы, торосы… Наконец, паковые льды у берегов, какие встречаются только под полюсом!.. А нельзя ли выпустить эти льды? Открыть ворота? А почему бы и нет?..»

Волна снова грохнула в борт корабля. Корабль накренился, ноги Алексея заскользили по мокрой палубе. Пена, брызги, ветер ударили его по лицу.

Алексей отплевывался, мотал головой со слипшимися волосами, но стоял у реллингов, держась за них, и не уходил.

Глава восьмая. В тундре

На скалах не было растительности. Голые, с острыми краями, они зубцами тянулись по каменистому склону горы, где первобытной россыпью громоздились обломки древней материковой породы. Снег расщелин оттенял темные стены утесов. Альпинистам знаком мертвый пейзаж заоблачных, всегда покрытых снегом гор. Там не встретишь ни почвенного покрова, ни мха на камнях. Здесь же этот «заповедник» доисторических времен, этот кусок «лунной поверхности» начинался прямо от тундры.

К ближним отвесным утесам пробирались двое. Девушка с геологическим молотком на длинной рукоятке шла впереди. Мужчина, довольно полный, рыхлый, с красивым и холеным лицом, отставал. Карабкаться по скалам, видимо, не доставляло ему особенного удовольствия. Он догнал свою спутницу, когда она задержалась, рассматривая отколотый камень, и остановился около нее, тяжело дыша.

– Проклятые места! Первый круг Дантова ада, – говорил он. – Где тут табличка с надписью: «Оставь надежду навсегда»?

– Какую надежду? – рассеянно спросила девушка. – Надежду найти золото.

– Какой ты странный, Витяка! Золото? А разве все это не стоит большего? – она сделала широкий жест рукой. – Посмотри на компас.

Виктор Омулев фыркнул:

– Магнитная аномалия? Самая обычная для Заполярья. Фу, как не современно!

– Нет, не обычная!.. Магнитная стрелка словно сошла здесь с ума. Мне все кажется, что мы найдем сейчас такой склон, где к камням пристанут подошвы ботинок. Шагнешь, рванешься и – останутся гвозди на камне, пристанут к нему, как прилипли они к сказочному утёсу, вырванные из обшивки корабля. Помнишь Синдбада-Морехода из «Тысячи и одной ночи»? Или вдруг вырвет у меня из рук молоток – и не отодрать его от ржавого камня.

– А у меня всегда магнитная аномалия, – вздохнул Виктор. – Меня всюду влечет неведомой силой к холодному утесу, – и он многозначительно взглянул на Галю.

– Оставь! – Галя свела и без того сросшиеся на переносице брови, такие же темные, как и едва намечающиеся усики в уголках губ.

Из-за этих усиков тонкая, стройная, в ватной куртке и таких же штанах Галя казалась юношей.

– Почему ты, ищущий славы геолог, не хочешь понять значения открытых нами мест? Что золото по сравнению с этими железорудными месторождениями необычайной мощности? Не просто гора Магнитная, как на Урале, а целый Магнитный хребет. Посмотри вокруг! Разве не хочется представить здесь трубы завода-гиганта?

– Ерунда! – отпарировал Виктор Омулев. – Не имеет никакого практического значения. Я мечтал о золоте. Зачем мне презренное железо? Для металлургического завода, кроме воды, руды и площадки, нужны еще три вещи: транспорт, транспорт и транспорт…

– Я уже представляю шоссе в тундре…

– Шоссе в тундре? – усмехнулся Виктор. – Про гвоздь, привезенный в Арктику, говорят, что он становится серебряным. Шоссе будет золотым. Видел я в тундре бревенчатый настил. Под ним хлюпало, а бревна прыгали. Каждое из них надо было привезти за тысячи миль. Только золото могло бы окупить дороги в тундре.

– Но не думаешь же ты, что этот загадочный магнитный край так и останется неисследованным?

– Кому он нужен? Никто здесь, в Арктике, не будет строить металлургические заводы.

– Ты совершенно лишен фантазии! Ведь человек ты умный, одаренный. Если бы Алеша Карцев…

– Ах, оставь, пожалуйста! Ультра! Опять Алеша! Всегда Алеша! Неужели даже здесь, на краю света, мы не может почувствовать себя вдвоем?

– Вот уж к чему не стремлюсь.

– А я стремлюсь, стремлюсь… и добьюсь своего. Пора понять, что твоему профессорскому угоднику нужна не ты, а Женя… Вернее сказать, ему никто не нужен, кроме него самого и всеобщего восхищения его эфемерными идеями. Эгоцентрик! Эгоцентр мировых возмущений эфира! Притом старомодный!

– Тебя противно слушать, – сказала Галя и, скрывая смущение, начала спускаться к автомашине, которая виднелась внизу за нагромождением камней. Фигурка суетившегося там шофера казалась сверху совсем маленькой.

Виктор раздраженно вытер платком влажный лоб и тугие щеки, потом, бормоча проклятия, тоже стал спускаться.

Механик Добров в синем, вымазанном маслом комбинезоне и старой кожаной фуражке встретил геологов невесело. Его небритое лицо было угрюмо, усы топорщились, глаза смотрели в сторону.

– Аккумуляторы сели, – мрачно сообщил он.

– Как это сели? – повысил голос Виктор. – Подзарядить надо.

– Подзарядил бы на ходу… Да с места не сдвинешься.

– Это возмутительно! – перешел на фальцет Виктор. – Я отдам вас под суд. Сейчас же передавайте мою радиограмму. Сами о себе передадите!

Механик-радист понурил голову:

– И у рации, Виктор Михайлович, аккумуляторы сели, так что разрядились…

– Да вы с ума сошли! – взвизгнул Виктор. – Значит, мы по вашей милости остались в тундре без машины и без радиосвязи?

– Подожди, – вмешалась Галя. – Почему это случилось, Матвей Сергеевич? – ласково спросила она.

– Не могу знать, Галина Николаевна. Чудно!.. – развел руками механик. – Как подъехали к этому месту, так аккумуляторы сразу садиться начали. Еще вчера приметил… Подзарядить их хотел. Да куда там!.. Сели, совсем разрядились. Чудно!..

Вездеход и рация безнадежно выбыли из строя. Решено было идти в тундру в надежде встретить оленеводов.

Оставленный у скалы вездеход с плексигласовым верхом долго был виден путникам. Виктор несколько раз со вздохом оглядывался на него и с проклятиями вытаскивал увязавшие в почве ноги.

Галя не оглянулась ни разу. Она шла первой. За плечами у нее был такой же рюкзак, как и у мужчин.

Идти становилось все труднее. Бесконечные речушки, озерки и топи встречались на пути. Галя неутомимо шла вперед. У нее был мужской упругий шаг.

Привалы были короткими. Отдыхали на вершинах бугров, где все-таки было не так сыро. Как-то само собой получилось, что места для привалов выбирал не Виктор, начальник группы, а Галя. Она же фактически командовала и в пути. Виктор брюзжал, жаловался и подчинялся Гале. Добров смотрел на него неодобрительно.

На следующий день солнце скрылось. По небу поползли размочаленные тучи. Выпала крупа. Тундра стала серой, как и воздух.

Путники, не останавливаясь, шли вперед. Пошел снег. Он таял на земле, но порошил глаза, заползал за ворот. Поднялся сильный ветер.

«Больше двухсот километров! – с ужасом думала Галя. – За первые сутки мы прошли едва пятнадцать! Ноги увязают на каждом шагу. Витяка уже размяк… А надо идти, идти и, главное, не показывать усталости!»

Вдруг Галя радостно вскрикнула и, обернувшись к спутникам, указала рукой на ближайшую гряду.

Олень!

Животное стояло, как бы всматриваясь в приближающихся людей. Через мгновение оно помчалось вниз по склону. На гряде появлялись все новые олени и скатывались следом за первым. Они мчались вскачь, а их рога, параллельные земле, словно плыли над ней.

Оленье стадо! Близко люди!

Путники прибавили шагу. Олени проносились мимо них. Это были небольшие животные, ростом едва по грудь человеку.

Галя остановилась, любуясь легкостью и изяществом животных.

– Нарты! – обрадовано крикнул Виктор.

С гряды спускалась оленья упряжка – шесть оленей веером. Сидевший на нартах старик в оленьей кухлянке правил длинным шестом, толкая им оленей.

– Очень здравствуй, – сказал он, обращаясь к приосанившемуся Виктору. – Пошто пешком тундра ходишь?

Его узкие глаза на морщинистом лице приветливо щурились.

– Машина поломалась, – снисходительно объяснил Виктор.

– Ай-ай-ай, – закачал головой старик. – Плохой дела… Пойдем наш дом… Угощать будем. Скажи люди, пусть мешок кладут. Это жена твоя, что ли?

– Жена, – подтвердил Виктор.

– Нет, не жена, – возмутилась Галя.

– Не муж? – удивился старик, показывая сначала на Виктора, потом на Доброва.

Галя яростно замотала головой. Виктор старался не смотреть на нее. Он уже взгромоздился на нарты.

Оленям трудно было везти четверых. Старик решил идти пешком и протянул длинный шест Виктору. Тот отстранил его рукой. Добров, которому старик попытался передать шест, тоже отказался.

– Я умею, – сказала Галя. – Давайте сюда хорей.

Старик взглянул на нее с уважением.

Через час геологи сидели в коническом шатре из оленьих шкур в гостях у председателя оленеводческого колхоза. Виктор свалился на остро пахнущие шкуры и заснул мертвым сном. Галя просила доставить их к месту, где есть радио. Старик сокрушенно качал головой:

– Ай-ай-ай! Шибко далеко такой место. Школа-интернат есть. Там радио только слышит. Ухо есть, язык нет.

Откинув меховой полог, вошла женщина. Старик засуетился.

– Оленя резал, – говорил он. – Мясо кушать будем. Сырой мясо кушать будешь? – Он подозвал женщину, сказал ей несколько слов и пояснил гостям: – Сейчас она очень нуженый человек звать будет.

– Позвольте мне сварить оленину, – попросила Галя. – Я очень хорошо умею готовить.

– Пошто портить хороший мясо? Как хочешь. Ты мой гость, – пожал плечами старик.

Галя вышла следом за женщиной.

– Не жена? – недоверчиво спросил Доброва старик. – Одна женщина тундра ходит. Начальник? Пошто стряпать хочет?

Входили все новые оленеводы. Они трясли Доброву руку, почтительно глядели на храпевшего Виктора и садились возле него на разостланные оленьи шкуры. Все пришедшие, несмотря на теплую погоду, были в меховых кухлянках. Только один был в солдатской шинели. Верно, недавно вернулся из армии.

Галя принесла вареную оленину. Началось угощение. Из уважения к гостям оленеводы ели приготовленное Галей кушанье. Почуяв запах съестного, Виктор немедленно проснулся.

– Мы не так кушаем, – объяснил старик. – Вареный мясо – порченый. Мы вот так кушаем.

Достав острый нож, он взял кусок сырой оленины, поднес его ко рту и, схватив зубами, отрезал мясо ножом у самых губ.

– У нас не было овощей и витаминов, – сказал демобилизованный, самый молодой из присутствующих. – Не думайте, что это только старый обычай. Сырое мясо спасало наш народ от цинги. Помогает и сейчас. Я вам советую попробовать.

Виктор покосился на говорившего.

– «Культура»… – начал было он, но Галя перебила его:

– Правда! Мне однажды пришлось проверить это на себе. Я поборола цингу сырым мясом.

Старик одобрительно посмотрел на Галю.

– Хорей в руке держишь… тундра ходишь… мясо понимаешь… Настоящий человек.

Галя посадила к себе на колени мальчонку с блестящими, как бусинки, глазами и черными жесткими волосами.

– Отучаться пора от варварства, – сказал Виктор, протягивая руку за новым куском нежной оленины. Он, как и все, ел руками. – Сырое мясо, шалаши из шкур, мальчишка без школы… у вас не так давно был обычай угощать гостей своими женами.

– Не было такого обычая! – горячо возразил демобилизованный. – Это купцы в царское время пустили такую легенду. Они заставляли бедных людей отдавать им своих жен и клеветать на нас…

Галя, покрасневшая при словах Виктора, с благодарностью взглянула на своего соседа в шинели.

– А мальчик этот подрастет и ко мне в школу придет. Не в шалаше будет жить, а в каменном доме, в интернате, пока родители с оленями кочуют.

– Вы учитель? – обернулась к нему Галя. А как ваше имя?

Сосед кивнул головой и тихо сказал, опустив глаза:

– Зовите Ваней. Меня так в армии звали.

– У вас есть радио?

– Только приемник.

– Как жаль. У нас внезапно разрядились аккумуляторы, и у автомашины и у рации, – пояснила Галя.

– Наверное, около Голых скал разрядились?

– Там, там… в проклятущем месте, – подтвердил пододвинувшийся Добров. – Вдруг ни с того ни с сего взяли и сели…

– На аккумуляторах контакты не были изолированы? – допытывался учитель.

– Нет, – удивился Добров. – А зачем?

– Потому и разрядились. Знаю то место. Там воздух электричество проводит. Аккумуляторные клеммы по воздуху замкнулись.

– Это становится интересным, – взволнованно шепнул Виктор. – Кажется, мы сделали открытие. По-видимому, там не только никому не нужное здесь железо, но и…

– Радиоактивные руды! – воскликнула Галя. – Их излучение ионизирует воздух, делает его проводящим электричество!

Учитель кивнул головой:

– Я так и думал. И еще о магнитной аномалии думал, о железе в недрах. Хочу, чтобы наши люди на заводе работали, в домах жили. Со вчерашнего дня мне это кажется возможным.

– Почему со вчерашнего дня? – поинтересовался Виктор.

– Доклад я слышал вчера по радио. Инженер Карцев на острове Диком рассказывал о ледяном моле, о мореходстве вдоль наших берегов круглый год.

Галя вскочила, но не могла выговорить ни слова.

– Подождите! – не сдержался Виктор. – Проект Алексея? Уже обсуждается всерьез? Вот это бы изменило дело! Нельзя ли пойти к вам, товарищ учитель? Здесь воняет чем-то кислым, шкурами, что ли… Расскажите, что там говорили о проекте. Неужели будут строить? Тогда я первый подниму вопрос об арктической металлургии.

– Ну что ж, могу показать вам нашу школу и интернат. Вы там сможете отдохнуть.

Виктор стал суетливо собираться. Добров не упустил момента, чтобы шепнуть своему начальнику:

– Виктор Михайлович, а выходит дело, без моих аккумуляторов и открытия бы не было. Вот так.

Виктор сделал вид, что не расслышал. Галя прощалась с гостеприимными хозяевами.

Ваня повел гостей к большому двухэтажному дому, расположенному недалеко от стойбища оленеводов. Шумная ватага любопытных ребят в кухлянках с откинутыми капюшонами мчалась навстречу геологам и учителю.

Учитель подробно пересказал доклад Алексея. Виктора раздражали подробности. Какая досада, что нельзя тотчас же радировать!.. Железо и уран рядом! Неплохо, если магнитный хребет в Голых скалах будет носить название «Хребет Омулева»!

Виктор с Добровым ушли вперед. Ваня с Галей отстали. Галя с волнением слушала рассказ учителя.

Глава девятая. Северный ветер

Встреча Алексея с полярными моряками была для него, пожалуй, первым в жизни серьезным потрясением.

До сих пор у Алексея Карцева все складывалось на редкость удачно. В школе он был первым учеником, признанным вожаком во многих школьных затеях, победителем в математической олимпиаде, в состязании моделистов, в конкурсах клуба юных техников. Его полудетские мечты-проекты, вроде прорытия туннеля между Черным и Каспийским морями или передачи сигналов на Марс с помощью радиолокационных установок, вызывали если не признание, то во всяком случае интерес.

Профессора в институте предлагали Алексею остаться после окончания на кафедре. Но стремления Алексея были иными. Все свои каникулы он проводил на новых гигантских стройках, работая простым рабочим, потом машинистом экскаватора, растаскивал землю будущих каналов исполинскими «стальными муравьями» – скреперами, обрушивал в воду грунт берегов, чтобы засосать его в трубы землесоса, ведущего за собой канал. Алексей считал, что должен изучить все тонкости машин и профессий, которыми будет руководить как инженер.

Способного практиканта звали вернуться на строительство. Но молодой инженер Карцев выбрал своей специальностью искусственное замораживание грунта. Он работал на строительстве метро, быть может, так и не расставшись с детской мечтой прорыть туннель под Кавказским хребтом.

Отец Алеши, Сергей Леонидович Карцев, виделся с сыном мало. Он работал в далеких пустынях над поворотом сибирских рек в Каспийское море. Самостоятельность и способности сына, с которым он встречался через большие промежутки времени, поражали и даже беспокоили его. Все свое влияние Сергей Леонидович употреблял на то, чтобы привить сыну трезвость мысли и критическое отношение к себе.

Мать Алеши, Серафима Ивановна, женщина деятельная и властная, всегда занятая – она была директором одного из московских вузов, – также не могла уделить воспитанию сына много времени. Он воспитывался школой, Домом пионеров, пионерскими лагерями, позже студенческой средой, наконец, атмосферой великих строек.

Мать гордилась им как способным мальчиком, обладавшим, правда, отчаянным упрямством, которое она стремилась превратить в упорство.

Мальчик нежно любил мать и, кстати, очень хотел на нее походить. Это желание еще больше развивало в Алексее упорство, каким его мать обладала и огромной мере.

Это упорство и проявилось сейчас в Алексее после разгрома, который устроил ему старый моряк.

Несмотря на то что его идея ледяного мола не выдержала первого испытания, Алексей упрямо конструировал гигантские ворота, раскрывающиеся для того, чтобы пропустить оторванные от берегов ледяные поля. Потом ему вдруг начинало казаться, что затея с воротами – техническая утопия. Алексей злился и ожесточенно рвал и снова рисовал эскизы ворот.

Нельзя сказать, чтобы это занятие вытеснило у Алексея все другие мысли. Напротив, он, нуждавшийся сейчас в дружеской поддержке, часто вспоминал о московских друзьях: о Денисе, о Викторе, даже об академике Омулеве, с которым можно было всегда посоветоваться. С Федором советоваться Алексей не решался, думая, что тот теперь окончательно махнул рукой на его проект. Особенно горькими были воспоминания о Жене. Стоило в сознании Алексея возникнуть образу девушки с высоко поднятой головой, как ему капалось, что она смотрит на него сверху вниз чуть прищуренными холодными глазами…

Все дни, пока корабль шел к острову Дикому, Алексей был мрачен, выходил из каюты редко, старался ни с кем не встречаться.

Все в том же состоянии – с тысячью вариантов выхода из положения, но без окончательного решения, углубленный в себя, Алексей сошел на берег.

Отойдя от двухэтажных домов радиоцентра, он отправился в глубь острова.

Пейзаж казался ему угрюмым: суровые базальтовые скалы, едва поднимающиеся над травянистым покровом, почва, засасывающая ноги. Нигде ни деревца, ни кустика. Ничто здесь, на краю света, не растет выше травы! Под ногами – ровные, поразительно прямые тропки, соединяющие собой порки. По ним проносились пестренькие зверьки, похожие на крыс, – лемминги.

Идти Алексею было тяжело, ноги с хлюпаньем увязали в почве, но он настойчиво брел вперед. «Добраться до противоположного) берега во что бы то ни стало!» Он шел с таким упорством, словно на базальтовых скалах берега его непременно осенит блестящее конструктивное решение.

Наконец, перед ним снова открылось свинцовое море. Недвижно стоял Алексей на голой серо-голубой скале. У ног его с грохотом разбивались волны.

От острова к горизонту в мыслях Алексея тянулась ровная сверкающая в лучах низкого солнца ледяная полоса «Северного мола». О его резко очерченный край могли бы вот так же разбиваться морские полны.

Не безуспешно ли пытался он победить эту суровую природу, обуздать стихию Ледовитого океана?.. Арктика будет побеждена! Будет! Но тем ли путем, который он предложил?

…Пока Алексей разгуливал по острову, Федор встречал на корабле гостя.

Гость этот был невысок и коренаст, как и сам Федор, носил густую вьющуюся бороду с волнистыми серебряными прядями и зачесанные назад седеющие волосы. Сидя в капитанской каюте, он неторопливо беседовал с командиром корабля о ледяном моле.

– Народу, Федя, обычно нравится та идея, которая выражает его чаяния, – сказал он негромко. – Быть может, и этот проект выражает давнее желание людей. Уверен, что многие моряки и полярники над этим задумывались. Я вспоминаю, как мы плыли с тобой через пролив и резиновой лодочке. Я еще размышлял – как бы построить в море стену, чтобы отгородиться от льдов? Но вот что ее из морской воды можно сделать – не догадался!..

Дядя Саша, Александр Григорьевич Петров, парторг одного из арктических строительств, вызванный Федором радиограммой по случаю приезда Алексея, встал и прошелся по каюте, заложив по своей привычке левую руку за спину, а правой накручивая на палец прядь волос из бороды.

– Думаю, что Алексей поднимает великое дело. Как бы действительно не пришлось ему докладывать свою идею правительству. Пойду разыщу нашего мечтателя, – решил он.

Федор распорядился, чтобы катер доставил Александра Григорьевича на остров.

Полярники указали дяде Саше, в каком направлении пошел московский инженер.

Александр Григорьевич еще издали увидел одинокую фигуру на скале.

– Здравствуй, Алеша, – сказал он подходя, так просто, словно только вчера расстался с вожаком гайдаровцев.

Алексей вздрогнул, обернулся и удивленно посмотрел на незнакомого коренастого бородатого человека с ясным проницательным взглядом. И вдруг он вспомнил этот взгляд, давние беседы на крутом берегу, мечты о морском туннеле, который оказался таким же ненужным, как и… ледяной мол.

Дядя Саша сильно рукой прижал к себе Алексея, а тот припал к его плечу.

Конечно, дядя Саша уже все знает!..

Когда-то Алексей писал ему, рассказывал о своей жизни, успехах. Но о ледяном моле ничего не написал. Хотел предстать перед дядей Сашей признанным победителем, а предстал…

Они сели на скалу, волны с ревом разбивались внизу, вздымая пенное облако.

– Смотри, – сказал дядя Саша. – В брызгах играет радуга.

И в самом деле, низкое, не закрытое тучами солнце зажигало своими лучами в тумане брызг многоцветную дугу.

Глядя на это светящееся радугой облако, Алексей на миг забыл вдруг свои невзгоды. Его неожиданно захватила красота увиденного. До этого он рассматривал природу лишь как объект, который надо покорить. Радуга то исчезала, то появлялась, облако брызг то вздымалось легкими клубами над скалой, то рассеивалось. Алексей украдкой вытер угол глаза.

Дядя Саша улыбнулся:

– Как-то ты писал мне, что никак не можешь победить свою «ужасную слабость». Книга, спектакль… комок в горле… сердито смахнешь муху с глаза… А по-моему, это – замечательное свойство. Хорошо пронести его до старости. Внутренняя чистота и непосредственность восприятия!.. Лев Толстой, великий знаток человеческой души, не стеснялся слез, вызванных музыкой. А мы иной раз хотим покрыться коркой…

Алексей смущенно улыбался. Он все еще делал вид, что водяная пыль попадает ему в глаза.

Вспоминали о многих: о Жене, о Денисе, о Майкле… О Гале и Викторе дядя Саша рассказывал сам. Он встречался с ними здесь, в Арктике.

Когда Алексей заговорил о моле и воротах для пропускания ледяных полей, дядя Саша, казалось бы, совсем не по существу заметил, что в бухте острова на рейде стоит гидрографический бот «Северный ветер» и на борту его находится крупнейший советский океанолог профессор Дунаев, знаток арктических льдов, Алексей насторожился.

Дядя Саша улыбнулся.

– Я знал, что тебе захочется поговорить с профессором. Федор прислал за тобой катер, чтобы он доставил тебя на «Северный ветер».

«Федор? Разве он еще интересуется судьбой ледяного мола?..»

Дядя Саша остался на острове. Он проводил взглядом небольшой катерок, задорно вскакивавший на гребни волн. На носу суденышка стоял Алексей.

Профессор Дунаев был предупрежден о его приезде.

– Ждал вас, ждал, Алексей Сергеевич, – сказал старик, когда Алексей появился в его каюте.

Каюта казалась тесной для старика, хотя профессор был маленького роста и худощав. Все время, пока Алексей рассказывал, он бегал из угла в угол, задевая гостя за колени, которые тот тщетно старался подобрать. У профессора была седая, стриженная бобриком голова, желтовато-седые прокуренные усы и живые прозрачные глаза.

– Так, так, – говорил он. – Все понятно, мой друг. Все понятно!.. Я, конечно, не инженер, спорить с вами о вашем сооружении не стану. Стройте, если беретесь строить, но уж ежели вы его построите, то тут позвольте мне сказать, что произойдет! – Он остановился перед молодым инженером, заложив руки в карманы. – Знаете ли вы, мой друг, как тают льды в Арктике?

Второй раз задавали Алексею вопрос, на который он не мог ответить. Профессор, и не дожидаясь ответа, заговорил сам::

– Льды начинают таять там, где вода теплее! А теплее вода прежде всего в устьях рек. Там и появляются первые полыньи. Более темные, чем окружающие их снега и льды, они интенсивное поглощают тепло солнечных лучей и этим теплом растапливают прилегающие к ним льдины. Полыньи ширятся и дают возможность ветру отламывать от берегов ледяные поля, которыми вас запугали, молодой человек. И вот в этом простом механизме таяния кроется разгадка поставленной вами задачи. Что произойдет, ежели появится ледяной мол, севернее которого вода будет холоднее, а южное – теплое? Да все будет очень просто! Раз вода в отгороженной части будет такой же теплой, как, скажем, в Баренцевом море, то и льды, ежели они за зиму появятся, растают в ней раньше, чем начнут таять в северной части моря. Ветрам с материка попросту нечего будет отламывать от берега. Льдов не будет. Они растают. А быть может, и не появятся. Ваш свирепый полярный консультант, разгромив вас, не учел новой обстановки, которая будет создана ледяным сооруженной. Есть и еще несколько соображений в пользу вашего проекта.

В конце беседы профессор воскликнул:

– Действуйте, Алексей Сергеевич! Вот и все! Дерзайте, дорогой мой друг! Это, конечно, не гостеприимно, но спешите на свой катер. Наш «Северный ветер» снимается с якоря; ведь по милости вашего друга, капитана Терехова, мы задержались больше чем предполагали. Ждали вас!..

– Ждали меня? По просьбе Терехова? – машинально переспросил Алексей, мысли которого были далеки от Федора.

– Он связался со мной по радио и просил о консультации для вас.

«Федя, Федя! Так вот ты какой!» – подумал Алексей в смятении, не в силах сказать что-либо в ответ. Профессор провожал гостя.

– Защищайте свою идею, мой друг! Растите ее. Рад был помочь, – говорил старик, крепко пожимая руку Алексею.

Когда Алексей уплывал с «Северного ветра» на катере, все теперь казалось ему иным…

Оранжевая заря на горизонте была поразительно красивой. Только в Арктике держится она так долго, следуя за невидимым, движущимся вдоль горизонта солнцем. Вода в бухте тоже казалась оранжевой. И как чудесно задумана бухта! Как искусно осуществлена она природой! Остров скалистым молом отделил ее от моря. Она зажата между ним и материком, на котором видны решетчатые башни портовых кранов, амфитеатр двухэтажных домов, какое-то красивое здание, кончающее город… Выход из бухты заботливо прикрыт еще одним островком, вставшим как ледорез. А ближе к середине бухты – маленький конусообразный островок. На нем высятся ажурные сооружения эстакад, выступающих в море. Корабль, подойдя к ним, в небывало короткий срок загрузится углем арктических копей…

Катерок мчал Алексея между бортами кораблей, теснившихся один к одному. Целый лес мачт, целая батарея труб! Десятки кораблей на рейде!

«Подождите! То ли еще будет!.. Тесна окажется даже эта чудесная бухта! Придется сделать множество искусственных бухт, отгороженных ледяными молами. Тысячи кораблей будут плавать по свободному от льда пространству ледовитых морей!..»

Катер подходил к берегу. Алексей видел линию прибоя, пена которого сливалась с прошлогодним, сохранившимся в расщелинах снегом.

Вспомнилась радуга в пенных брызгах, на которую показал дядя Саша.

На скалах стояло несколько человек. Алексей вглядывался в лица. Вдруг он радостно замахал рукой.

Это же гайдаровцы: Федор, Галя, Виктор! Они ждут его возвращения. Сердце почему-то тревожно стукнуло.

Катер ткнулся носом в скалу. Алексей перепрыгнул на камень и, стремясь скрыть охватившее его сладкое смущение, сжал в объятиях Галю, тонкую, стройную, черноглазую, с почти сросшимися на переносице бровями. Она смеялась, пытаясь высвободиться.

Виктор, рыхловатый и тучный, шутливо оттаскивал Алешу:

– Без анестезии в санкции начальника геологоразведочной партии, то есть без моего личного разрешения, душить геологов не разрешается.

– Победа, ребята! Победа! – только и мог сказать Алексей.

Сейчас для него ничего не существовало, кроме возродившейся идеи. Ему казалось естественным, что мысли всех окружающих должны быть заняты тем же, что и у него, – ледяным молом.

Галя оттолкнула Алексея и, улыбаясь, разглядывала его счастливое лицо.

– Все такой же, – сказала она низким грудным голосом и потом добавила: – Одержимый!

Алексей подошел к Федору и пожал его руку:

– Тебе, Федя, спасибо!

– За что? – Федор вынул изо рта трубку.

– Сам знаешь!..

Федор пожал плечами, словно ничего не понял. Виктор, ваяв Алексея за плечи, отвел в сторону и заговорил возбужденно:

– Алеша, по поводу твоего «плано грандиозо». До своего отлета из Москвы я так и не выбрал времени поговорить с тобой. А в практических делах ты профан.

– Я и прохожу здесь практику, – перебил Алексей, поглядывая на Федора, сидевшего на камне в двух шагах от него.

– Нет, нет, – настаивал Виктор. – Я не об этом, леди и джентльмены. Я хотел бы, поскольку речь о твоей идее начинает идти уже всерьез, посоветовать тебе поставить, как говорят, «заявочный столбус вульгарно».

– Виктор Омулев всегда ищет, где глубже! – саркастически заметила Галя.

– О чем ты говоришь? – спросил Алексей.

Виктор рассмеялся.

– Интересно для медицины! Сохранившееся детство!

– Детство, так детство, – глубоким контральто воскликнула Галя. – Разжечь бы на берегу кострище и завалиться вокруг него, будто мы снова на родном берегу… И говорить о замечательных идеях или путешествиях!

– Внимание! – перебил Виктор. – Алексею нужно, пока его проект не стал государственным мероприятием, закрепить за ним свое имя. Существует же план использования северных чернорудных месторождений, план Виктора Омулева…

Галя многозначительно переглянулась с Федором.

– Во всяком случае, Алеша, – сказала Галя, – вот тебе моя рука. Начнутся работы на строительстве твоего мола, буду там первым геологом!

– Зачем ему геологи! – махнул рукой Виктор.

– Как зачем? – запротестовала Галя. – Нужно знать грунт, на который встанет плотина.

– Последняя парижская мода – водолазный костюм с круженным воротничком! К лицу брюнеткам, – фыркнул Виктор.

– Кто будет работать на дне, а кто паясничать, – отпарировала Галя.

– Ты сказал, – обратился к Алексею Федор, – что дело лишь начинается. Советую поговорить с дядей Сашей…

– Кто здесь вспомнил обо мне? – послышался сверху голос.

Все оглянулись и увидели на скале бородатого полярника.

– Дядя Саша! Дядя Саша! – вскочили Галя и Виктор.

– Ворота не нужны! – радостно крикнул Алексей.

Федор молча поднялся.

Дядя Саша, легко прыгая с камня на камень, спустился к своим молодым друзьям.

Горячо пожимая им руки, он говорил:

– Ну вот, и снова я вижу чуть ли не весь отряд в сборе… Слышал, слышал о вас, ребятки. Все знаю. Ненцы мне про девушку в штанах рассказывали, что по тундре пешком ходит, оленями хореем править умеет, про девушку, которую мужчины слушают. И про план чернорудных месторождений Виктора Омулева слышал. Поздравляю вас, поздравляю, товарищи геологи. И вот наконец и главного нашего мечтателя увидел. Так вот что, Алеша… – дядя Саша пристально посмотрел на Алексея: – Испытания твои только начинаются.

Глава десятая. Испытания

Когда катер перевозил Александра Григорьевича и его спутников через бухту, в порту зажглись огни. Отраженный в воде, они как бы удваивали, расширяли порт, он казался еще больше, еще шумнее, – таким, каким он станет, когда осуществятся смелые замыслы преображения Арктики.

Федор не смог поехать в клуб. Дела отозвали его на корабль.

Галя и Виктор пошли вперед. Дядя Саша и Алексей немного отстали. Они говорили о моле, об Арктике, о новом городе, выросшем близ порта бухты.

Они шли по широкому асфальтовому тротуару мимо многоэтажных домов, мимо скверов со скамейками и клумбами цветов. Да, да! Цветов! Не видели они только деревьев, которые не росли на этой широте.

– Когда-то мореплаватель Фритьоф Нансен писал, что «Северный морской путь – иллюзия, напрасно чаровавшая мореплавателей в течение столетий», – сказал дядя Саша. – Мы доказали, что даже такую мечту, как плавание во льдах, можно превратить в действительность. И я верю, Алеша, что этот Северный морской путь непременно превратят в круглогодично действующую судоходную магистраль!

В вестибюле Алексея и дядю Сашу, которому предстояло вести собрание, встретили устроители сегодняшнего вечера, комсомольцы порта, радиоцентра и ближайшего арктического строительства. Их попросили пройти на сцену.

– Волнуешься? – шепнул дядя Саша, когда они с Алексеем проходили за кулисами мимо свернутых декораций, позолоченных бутафорских кресел и огромного концертного рояля.

– Нет, дядя Саша! Нисколько! Я чувствую в себе прилив сил, энергии… Мне кажется, что я так много мог бы сделать! Верно, в прошлый раз мне помешала качка.

Петров молча похлопал Алексея по плечу.

Свет прожекторов на мгновение ослепил обоих.

Через короткий миг Алексей освоился и увидел в освещенном зале, в партере, в ложах, в амфитеатре, бельэтаже и на балконе, сотни лиц.

Дядя Саша, открывая собрание, сказал, что речь пойдет не об утвержденном проекте и не о продуманной со всех сторон идее, а скорее о мечте, которая когда-нибудь может вырасти в обоснованный замысел, возможно, не без помощи тех, кто познакомится с ней сейчас, на заре ее возникновения.

В первом ряду Алексей заметил старого полярного капитана, нанесшего ему первый удар. Он улыбнулся старику, который вежливо кивнул в ответ и принялся теребить ус.

Алексей начал говорить. Он рассказывал о фантастической преграде, которую вдруг окажется возможным возвести в ста километрах от сибирских берегов. Постепенно он подвел слушателей к тому, что эту преграду можно сделать из дешевого, «подручного» материала. Он даже заставил слушателей самих подсказать ему, что материал этот – морская вода, которую надо искусственно заморозить. Алексей предлагал сидящим в зале вообразить себя на дне Карского моря, и по залу проносился ропот удивления и одобрения. Алексей говорил, что по обеим стенам зрительного зала с потолка, который вовсе не потолок, а поверхность моря, спущены частоколы труб с циркулирующим по ним охлажденным соляным раствором. Наконец он образно представил, как весь зрительный зал превращается в ледяной монолит.

– Ультра! Ему надо читать лекции, он не своим делом занимается, – шепнул Гале Виктор.

Потом Алексей, подшучивая над самим собой, рассказал, как пытался он прочесть доклад морякам ледокольного корабля, как страдал от качки и как не хотел в этом сознаться. Зал смеялся…

Наконец Алексей поведал о сокрушительном ударе, нанесенном его идее во время этого злополучного доклада. Он умолчал об имени капитана порта, он лишь рассказал о сути возражения, о своих поисках конструкции ворот и опровержении, неожиданно пришедшем от профессора Дунаева, маститого океанолога, отбросившем все сомнения, а вместе с ними и хитроумные конструкции ледяных ворот.

Зал аплодировал. Все пережили вместе с молодым инженером и его трагедию, и возрождение идеи, все торжествовали вместе с ним.

Аплодировал и старый полярный капитан.

Наконец председателю удалось восстановить тишину, и он предложил задавать вопросы.

Записки посыпались на пол эстрады.

Молодой полярник в роговых очках – Алексей узнал его – забрался на эстраду и поднимал записки, передавая их председателю.

Алексей отвечал на десятки вопросов. Перед некоторыми из них он становился в тупик, в чем сознавался.

«Как скажется мол на рыбах Карского моря?»

«Повлияла ли Ваша фамилия, товарищ Карцев, на желание преобразить Карское море?»

Алексей смеялся.

Вместе с тем спрашивали:

«Как будут работать на дне – в кессонах или водолазных костюмах? Годятся ли акваланги?»

«Как быть с глубокими местами? Они могут встретиться».

«Сколько будет стоить ледяное сооружение?»

«Сколько лет надо будет его строить?»

«Когда может начаться ледяное строительство?»

И не успел Алексей ответить на последний вопрос, как из задних рядов поднялся невысокий паренек с лохматой головой и возбужденно выкрикнул:

– А нельзя ли записаться в число первых строителей?

Зал радостно засмеялся.

Алексей тоже улыбался. Он был взволнован и счастлив. Он отвечал на все вопросы и обещал ответить письменно на те, которые требовали обдумывания, изучения.

Потом дядя Саша предложил желающим выступить.

– Товарищ Карцев не просто рассказывал нам о своих идеях, – сказал он. – Товарищ Карцев советуется с нами. Проекта ледяного мола еще нет. Вот почему ему надо послушать и нас.

Алексей сел к столу. Легкая довольная улыбка не сходила с его губ.

На сцену поднялся молодой человек. Невысокий, веснушчатый, он, видно, стеснялся устремленных на него взглядов, смущенно вертел в руках счетную линейку и мял блокнот с какими-то записями.

Алексей был почти уверен, что это один из его будущих соратников: ему. сказали, что молодой человек – один из инженеров порта. Кому же поддержать всякий дерзкий замысел, как. не молодежи!

– Мне… я… – срывающимся голосом начал молодой инженер. Потом замолчал, беспомощно оглядываясь вокруг. Наконец, пересилив себя, выговорил: – Мне очень хочется, чтобы такое сооружение можно было построить.

– Громче! – послышался возглас из зала.

– Мне, очень хочется построить ледяной мол, – повторил чуть громче молодой инженер и снова смешался. – Мне хочется… и я, пока товарищ Карцев отвечал на вопросы… я подсчитал, сколько понадобится для такого строительства труб.

Зал весело реагировал на заботу молодого инженера.

– Я подсчитал, сколько понадобится труб, – продолжал он, – и получил, что, если трубы будут диаметром дюйма в три, высотой метров в тридцать… будем мы их ставить сантиметров на десять-пятнадцать, – он уже воодушевился и говорил громче и, как многие подумали, увлекаясь, – трубчатый забор будет – два раза по четыре тысячи километров – восемь тысяч километров длиной… и вот… – Инженер снова замолчал, стараясь побороть смущение, потом поспешно выговорил: – И вот труб для этого понадобится столько, что их хватило бы, чтобы проложить водопровод… с Земли на Луну, – неожиданно выпалил инженер. Зал ахнул.

– …И обратно, – продолжал инженер. Зал уже хохотал.

– Десять раз, – добавил молодой инженер. Теперь уже смеялись все сидевшие в зале. Алексей вскочил. Лицо его залилось румянцем.

Не то чтобы он не знал цифры – три миллиона километров труб, требующихся для мола. Он прекрасно знал это, но само по себе хлесткое сравнение, вызвавшее такую веселую реакцию, ошеломило его.

Отлично понимая, что нападение – лучшая защита, он перешел в атаку.

– Позвольте! – воскликнул он. – Мы собираемся преобразовать чуть ли не целый континент. Конечно, трубы понадобятся. Но ведь я не подсчитываю, сколько раз можно опутать, скажем, рельсами Землю и Луну. А ведь когда понадобилось строить железные дороги, рельсы даже не умели изготовлять. Однако изобрели и рельсопрокатные станы, и построили нужное количество заводов, и обеспечили железнодорожников рельсами. Так же и нас обеспечат, вы уж не беспокойтесь… и не сомневайтесь! – уже с улыбкой обратился Алексей к молодому инженеру.

– Я не сомневаюсь. Вы не думайте, что мне не хочется построить такое сооружение. Я вот даже подсчитал, какое количество заводов понадобится, чтобы поставить нужное нам количество труб. Вот подсчитал и получил… – инженер опять смутился. – Заводов понадобится в несколько раз больше, чем существует не только в нашей стране, но и во всем мире.

Снова бурно реагировал зал на эти слова. Стараясь овладеть вниманием людей, Алексей произнес:

– Это лишь убеждает нас в том, что в нашей стране труб будет производиться больше, чем во всем мире.

Алексею ответили аплодисментами, но сам он понял, что его слова, пожалуй, подействовали больше на чувства слушателей, чем на их стремление сделать логический вывод из спора.

Алексей видел, что ему предстоит сегодня серьезная борьба. Трудно защищать проект, который еще не сделан.

Глава одиннадцатая. Удары

После молодого человека, закончившего свое выступление, на эстраду поднялся пожилой инженер, высокий, худой, с провалившимися щеками и удивительно противным, как показалось Алексею, скрипучим голосом.

Петров представил собравшимся Василия Васильевича Ходова, главного инженера одного из ближайших арктических строительств. Ходов был одним из тех, кто Специально приехал послушать Алексея.

Он подошел ближе к микрофону, чтобы его особенно хорошо было слышно, и сказал, подчеркнуто четко выговаривая каждое слово:

– Мне тоже хотелось бы, чтобы сооружение можно было построить. Но мне представляется это немыслимым, ибо я не вижу способа, как проморозить стометровый слой воды между трубчатыми стенами, когда даже под полюсом льды не промерзают больше чем на десять метров. Как известно, лед неплохой теплоизолятор и, начав образовываться, прекрасно защитит воду от замораживания.

И инженер, сощурясь, вопросительно посмотрел на Алексея.

Алексей встал.

– Да, вы попали в самое уязвимое место проекта, – сказал он.

– Мне кажется, что я попал не только в самое уязвимое, но и в совершенно необоснованное место замысла, ставящее под сомнение его осуществление.

Зал заволновался. Видимо, с невозможностью осуществления замысла никто в душе не хотел соглашаться.

Алексей был спокоен: имелось на это весомое возражение. Он ждал каверзного вопроса и кое-что приберег для ответа.

– Все было бы так, если бы не имелось способа надежно заморозить всю воду между образовавшимися около труб ледяными стенами, – сказал Алексей.

Зал затих.

– Прошу прощения, что это за способ? – допытывался Василии Васильевич Ходов.

Алексей выжидательно замолчал. В зале было тихо. Из бухты донесся приглушенный гудок парохода. Алексей улыбнулся и, смотря в потолок, где он словно видел картину, которую хотел нарисовать, стал говорить:

– В нашей стране экономично разрешена проблема сжижения воздуха. Жидкий воздух обладает температурой примерно минус сто восемьдесят градусов. Для охлаждения оставшейся между замерзшими ледяными стенками воды можно было бы применить жидкий воздух.

По залу пронесся вздох облегчения.

– Как же это сделать? – не унимался Ходов.

– Представьте себе, что на дно мы уложим трубы с отверстиями. Сверху мы подадим в эти трубы жидкий воздух. Он будет струйками выходить из отверстий, смешиваться с водой, испаряться, отнимая у нее тепло, превращая ее в лед. И пузырьки воздуха, замораживая воду, постепенно будут подниматься к поверхности. Вы только представьте себе поверхность моря в такой момент! Пожалуй, мы увидим сказочное зрелище. Пузырьки заставят море кипеть до тех пор, пока на месте кипящей воды не появится… лед!

Зал не выдержал. Слишком эффектна была эта картина, слишком волновал тон Алексея, его горящие глаза, наивная, но подкрепленная выдумкой вера в свою правоту.

Зал снова аплодировал.

Ходов невозмутимо ждал, пока публика утихнет.

Дядя Саша не скрыл довольной улыбки.

– Ладно! Все ясно! Нечего придираться, – кричали в публике не уходившему с эстрады Ходову.

Возбужденная Галя оборачивалась, ища глазами кричавших.

– Не лишено внешнего эффекта, – пыхтя, говорил Гале Виктор Омулев. – Я всегда считал его фантазером. Это вполне современно! У него успех, которому позавидовал бы модный тенор!..

Председателю пришлось подняться с места и призвать к тишине.

Наконец снова прозвучал размеренный, скрипучий голос Ходова:

– Допустим, что это так, допустим, что описанным способом удастся заморозить ледяной мол. Я, еще сидя в зале, подсчитал, что замораживать придется ледяной монолит шириной метров в сто, чтобы его не сдвинуло дрейфующим льдом, высотой метров в сорок и длиной, как тут нам изволили сообщить, четыре тысячи километров. Если подсчитать, то получится, что льда потребуется четырнадцать миллиардов тонн.

–. А что вам, перевозить его, что ли, надо? – послышался бойкий, уже знакомый собранию голос из задних рядов.

Зал оживился, но Ходов отнюдь не был смущен услышанным возгласом.

– Да, перевозить не надо, – отчеканил он. – Но потребуется заморозить, искусственно заморозить, что, пожалуй, еще труднее, чем перевозить. Я подсчитал, сколько энергии, электрической энергии понадобится затратить, чтобы заморозить это «чудовищное» сооружение. Я подсчитал и получил, что затратить для этого понадобится шестьсот миллиардов киловатт-часов энергии.

По залу пронесся ропот. Ходов продолжал, словно вбивая в зал каждое слово:

– Чтобы присутствующим стало понятно это количество энергии, я напомню, что, отдавай величайшая в мире гидростанция всю свою энергию без остатка на замораживание ледяного мола, ей пришлось бы трудиться ни много ни мало «только шестьдесят лет»!..

И снова неудержимый смех прокатился по залу. Алексей почувствовал, что пот выступил у него на лбу. Возмущению его не было границ. С трудом сдерживая себя, он сказал:

– Совершенно неуместно вспоминать здесь какую-то гидростанцию. Никто не собирается пользоваться такой энергией для замораживания ледяного мола.

Алексей волновался, ему хотелось сказать многое, все то, что было передумано им во время проектирования, подсчитано, обосновано, но от волнения голос его перехватило, и он с трудом отрывисто выговорил:

– Конечно, потребуется энергобаза. Бесплатно, без затраты энергии мол не заморозить. Но мы не станем пользоваться энергией белого угля, энергией вод. Целесообразно использовать всегда дующий в Арктике ветер. Вот так… Ветер… Мы построим такие ветряки, которые будут приводить в действие холодильные машины… холодильные машины… и с помощью энергии ветра заморозим мол. Вот так и заморозим!..

Ходов слушал Алексея, чуть приподняв левую бровь и, как показалось Алексею, насмешливо щуря другой глаз.

– А на какую мощность вы проектируете свои ветряки? – спросил Ходов.

Вопрос был очень прост, но он почему-то снова вызвал веселую реакцию в зале.

Алексей в первую минуту смешался, потом ответил:

– Ну, в двести… я думаю… двести киловатт.

– Вы не поняли меня. Вы говорите об одном ветряке, а меня интересуют все ветряки. Не откажите в любезности напомнить залу мощность крупнейшей гидростанции.

Алексей пожал плечами.

– Что ж тут напоминать. Ну, например, три миллиона киловатт.

А ваша временная энергобаза на какую мощность должна быть рассчитана?

При таком сопоставлении Алексею чрезвычайно трудно было выговорить хорошо знакомую ему цифру:

– Двадцать миллионов киловатт…

– Двадцать миллионов! – с убийственной язвительностью подхватил Ходов. – Значит, если каждый ваш ветряк будет по двести киловатт, их понадобится…

– Ну и что ж, что сто тысяч! – теряя самообладание, воскликнул Алексей. – Почему нас должна пугать эта цифра? – И он быстро заговорил: – Ведь когда во время Великой Отечественной войны понадобилось создать танки и самолеты, каждый из которых был мощнее нашей ветросиловой холодильной установки, и создать их в большем количестве, чем понадобится для мола ветряков, справились же с этим наши отцы.

– Да, справились, – с прежней безапелляционностью подтвердил Ходов. – Но во имя какой цели и какой ценой? Я отвечу вам на этот вопрос. Ценой напряжения всех сил народа. Во имя спасения Родины.

А вы здесь собираетесь решить частную задачу арктического транспорта и воображаете, что весь советский народ бросит все свои дела и будет строить и строить ветряки и ветряки…

Алексей не мог простить Ходову, что тот намеренно выставлял его в смешном виде, в то время как замысел мола был достаточно обоснован. Ведь если подсчитать общую мощность тракторов или автомобилей, то получится совершенно астрономическая цифра. Все это хотел сказать Алексей, но почувствовал, что ему теперь уже не убедить слушателей. Убеждать требовалось не горячностью, а сухими цифрами, которые можно было бы противопоставить цифрам Ходова, – сухими цифрами, доказывающими возможность изготовления нужного количества ветряков, создания временной ветросиловой энергетической базы.

Председатель собрания нашел нужным закончить дискуссию:

– Я думаю, что инженер Карцев поблагодарит собрание, которое поставило перед ним уйму вопросов, требующих убедительного решения. Эти вопросы поставлены потому, что люди хотят, чтобы мечта Карцева на деле превратилась бы в первый этап проектирования. А это возможно лишь в том случае, когда мечта животворяща, когда она не оторвана от действительности. Еще Владимир Ильич Ленин указывал на такие слова Писарева. Ждем от инженера Карцева доказательств, что его мечта не оторвана от действительности. Проектировать – это все учитывать, все предвидеть. Думаю, что сегодня все мы приняли участие в проектировании.

Алексею жали руки, хлопали его по плечу, обещали писать, просили сообщить о ходе проектирования, но Алексей в глубине души чувствовал, что он потерпел поражение, хотя не мог, пожалуй, еще объяснить, в чем именно. Ведь он пока что ни в чем не был опровергнут, ему лишь доказывали трудности выполнения замысла.

Галя не могла протиснуться сквозь толпу к Алексею.

– Вот видишь! Они все хотят помочь ему, как и Ходов, – говорила Галя Виктору.

– Ничего себе дружеская помощь, – усмехнулся тот. – Кувалдой по голове, Гран мерси. Ультра!..

Галя смолчала. Ей удалось найти Алексея за кулисами. Он мрачно смотрел в темное окно, ничего за ним не видя, почти с неприязнью взглянул на подошедшую Галю и заговорил, словно продолжая мысленный разговор с противниками:

– Цифры? Нужны цифры? Так почему же никто не вспомнит о том, сколько стоит один километр обыкновенного шоссе или железнодорожного полотна! Несчетные, несчетные рубли! Если сбросить всю землю, вынутую при строительстве дорог, можно засыпать, пожалуй, какое-нибудь море! Почему этого никто не вспомнил? Тоже показалось бы смешно!..

Алеша, ты молодцом держался. Многие сочувствуют тебе, – глубоким низким голосом сказала Галя, рассматривая корни бутафорского дерева. Ее верхняя губа чуть вздрагивала.

– Сочувствуют!.. – повторил Алексей и усмехнулся. – Не нуждаюсь! Двадцать миллионов киловатт! Требуется доказать, что для нашей страны уж не столь недостижимо. В этом доказательстве теперь все дело.

Галя посмотрела на Алексея и поняла eго состояние: и ход его мыслей, и досаду на себя, и ожесточение человека, отстаивающего свою мечту.

Галя сказала:

– Когда папа учил плавать, он затаскивал меня в самое глубокое место и отплывал… Вот тогда приходилось напрягать все силы. А ведь он вовсе не хотел меня утопить.

Алексей резко обернулся к Гале.

– Не беспокойтесь! Не утону! Силы найдутся! – и, вдруг смягчившись, пожал Гале руку и тихо сказал: – Спасибо!

Подоспел запыхавшийся Виктор.

– Прогноз провидца! – бодрым тенорком воскликнул он. – Ты правильно поступил, не поставив заявочного столба. Лучше, что твоего имени нет под таким прожектом…

Алексея словно ударили хлыстом. Ничего не сказав, он круто повернулся и выбежал на улицу.

На миг ему показалось, что он снова на корабле. В лицо колючим снегом ударил ветер.

Алексей остановился, не зная, куда идти. Где же огни порта, бухты? Он был окружен плотной, летящей массой, стремящейся сбить его с ног, повалить наземь.

Едва рассмотрел он расплывшиеся пятна света. К ним, к этим еле видным огням, и побрел против ветра Алексей, сгибаясь, чтобы устоять на ногах. С огромным трудом преодолевал он чудовищную силу, которую только что предлагал использовать в таких астрономических размерах.

Ветер рвал его пальто.

Глава двенадцатая. Среди льдов

Алексей добрался до порта и стал разыскивать корабль Терехова среди ошвартовавшихся у пристани судов.

Грохотали краны. Над головой Алексея, вырванные из тьмы прожектором, проплывали по воздуху гигантские ящики или целые автомашины с крутящимися, казалось, колесами. Пыхтели лебедки. Сновали люди в капюшонах. Снежные вихри делали электрический свет матовым, словно прикрытым белой сеткой.

Алексей отыскал наконец корабль и поднялся по трапу на палубу. Мимо него пробегали моряки, занятые на погрузке. Слышались крики: «Вира! Майна! Еще немного!» Поворачивалась стрела с раскачивающейся на канате бочкой.

«Лишь бы не встретить Федора! Он наверняка следит за погрузкой…»

Втянув голову в плечи, Алексей пробирался вдоль палубных надстроек, пока не нырнул в свою каюту.

Закрыв за собой дверь, он, не раздеваясь, бросился на койку и маленькой подушкой закрыл ухо, словно хотел отгородиться от всего мира. Сейчас глаза его были сухи.

«Итак… в глубоком месте вас оставили, инженер Карцев, не для того, чтобы вы утонули, а для того, чтобы напрягли все силы. Значит, до сих пор они были напряжены недостаточно. Вопросы вам казались решенными, а народ требует подлинного обоснования этих решений. Так в чем же ошибка? Я считал, что стране нашей легко выполнить любое задание. А почему я так считал? Уверен был, что даже гору можно сдвинуть с места, если захотеть. Подрыться под нее, подвести под ее основание миллиард… или больше миллиарда шариковых подшипников, впрячь в гору миллион… или больше миллиона мощнейших машин и… сдвинуть! Не шапками, так машинами собирался закидать… Привык к тому, что можно поворачивать реки вспять, планировать новые моря, прорывать каналы по тысяче километров длиной, промывать котлованы морей, как чайную чашку, чтобы моря стали пресными! Привык к этому с детства так же, как привык к самолету и радио. Потому и считал, что создать энергобазу из ста тысяч ветряков вполне возможно. А вот люди, которые заинтересованы в выполнении подобного замысла, хотят выполнить его с наименьшим напряжением сил, экономичнее…»

Алексей рывком перевернулся на другой бок.

«Вот в этом и все дело! Проектант должен идти по линии наибольшего сопротивления… пусть ему будет тяжелее, а строителям легче. Думать надо! Думать, искать! Верно сказала Галя. Под ногами дна не чувствую. Напрягать надо все силы.

Нужно не только проектировать сооружение по своему замыслу, но и проектировать все то, что поможет его осуществить! И нечего думать, что это возможно сделать одному».

Прежде чем прорывать каналы, инженеры спроектировали, а рабочие на заводах создали невиданные по мощности экскаваторы, на которых он сам же когда-то учился работать, построили исполинские скреперы – «стальные муравьи», которые могут вырыть котлованы для моря или растащить горный хребет. Как можно забыть о гигантской, продуманной и расчетливо выполненной технической подготовке осуществления грандиозных замыслов!

В этом и кроется корень его ошибки.

Напрасно он свысока отнесся к желанию Жени что-то там сделать на «Заводе заводов».

Именно с этого и надо было начинать. Спроектировать небольшую ветрохолодильную установку и создать завод-автомат для изготовления сотен тысяч таких установок!

Нужно вернуться вспять и, прежде чем строить гигантское здание, заготовить для него кирпичи.

Алексей уже не боялся признаться себе в поражении. Ломает же свои первые рога олень.

Нужно иметь силу вернуться вспять и начать именно с того, с чего надо было начать: ветряк, холодильная машина, завод-автомат для их изготовления.

Конечно, Алексей был уязвлен в своем самолюбии. Он ворочался с боку на бок на койке, убежденный, что его ждет томительная бессонница, но, как это порой бывает, внезапно уснул. Он уснул, как засыпают от огорчения дети. Он был почти ребенок, наш Алеша, только первый раз в жизни получивший такую встряску… В затемненном сознании проносились ледяные поля, седой капитан с висячими усами, ледяные ворота, старичок профессор, смеявшийся над его страхом, суровый холодный Ходов, безжалостно разрушающий все его иллюзии.

И Алексей видел во сне Ходова, казавшегося ему ветряком его холодильной машины. Ходов скрипел, вертя крыльями, и от него веяло холодом… страшным холодом, который был так нужен для замораживания мола и который был так неприятен.

Алексей искал рукой одеяло, чтобы натянуть его, но не находил. Он съеживался и дрожал. Иллюминатор был открыт, и в каюту заносило ветром снежные крупинки.

«Замерзли все цветы на клумбах», – проносилось в его сонном сознании. А Ходов все скрипел и скрипел… Грохотали цепи. Слышались крики: «Вира! Майна!» «Что это значит? Какая тайна? Вира? Непонятное слово. Вира, майна… нет, тайна…»

Кто-то стучал в дверь каюты.

Алексей плотнее прижал подушечку к уху..

В дверь отчаянно стучали.

Алексей вскочил и сел на койке, протирая глаза.

Неужели он уснул после всего, что случилось?

– Кто стучит? Кто там?

– Открой, Алеша. Тебе радиограмма.

Это дядя Саша! Радиограмма? Конечно, от Жени!.. Он мысленно видел ее перед собой, насмешливую, надменную, не прощающую слабости. Что он ей ответит? Во всяком случае, ответит, что не опустит руки.

Ему стало жарко. Алексей открыл дверь.

Вошел дядя Саша, откинув за спину капюшон.

– Здоров ты спать, Алеша. Я уж хотел матросов звать, дверь выламывать, – сказал он улыбаясь.

Алексей, стиснув зубы, смотрел на коврик, брошенный у двери каюты.

– Все хорошо, если не пропадает сон! Все хорошо, друг мой.

Александр Григорьевич снял плащ, повесил его на вешалку и сел на вертящееся кресло у письменного стола. Он вынул из кармана телеграфный бланк и расправил его на колене.

– Слушай, Алеша. Я получил радиограмму на твое имя.

– Вы? На мое имя? – с изумлением спросил Алексей.

– Да. С острова Врангеля. Алексей еще больше удивился.

Александр Григорьевич запустил пальцы в густую бороду и искоса взглянул на него.

– Полярники острова не знали, как адресовать тебе радиограмму. И они прислали ее мне как председателю собрания.

Дядя Саша передал радиограмму Алексею. Тот взглянул на нее и вздрогнул.

– Ничего не понимаю. – Алексей провел рукой по влажному лбу.

– Читай дальше, поймешь, – спокойно ответил Александр Григорьевич.

Алексей стал читать вслух:

«Предлагаем построить ледяной мол без всякой затраты энергии, замораживать мол надо не летом, а зимой, используя холод арктических ветров, обдувающих радиаторы, которыми следует закончить поднимающиеся из-подо льда трубы. Соляной раствор охладится и, уйдя под лед, отдаст холод воде и заморозит ее».

– Я ничего не понимаю, – шептал Алексей. – Значит, спускать трубы под лед… и соединить их с радиаторами? – взгляд его остановился на батарее центрального отопления, видневшейся из-за письменного столика.

– Если бы вы знали, о чем я только не думал! Но подождите… Ведь это так просто!.. Здесь даже не страшно сказать – гениально просто! Я только сейчас начинаю это осознавать, – говорил Алеша. – Ведь это ставит все вверх дном. Отпадает основное возражение Ходова… Не нужны двадцать миллионов киловатт!

Алексей сорвался с койки и сжал Александра Григорьевича в объятиях.

– Кости поломаешь. Что ты, друг?.. Откуда у тебя только сила такая? – вырывался от него Александр Григорьевич.

– Проект снова существует! – торжествовал Алексей. – Ну почему я не мог до этого додуматься?

Ах, Алеша… До этого мало было додуматься. На это надо было решиться. Ты представил себе, что значит это новое предложение?

– Что ж тут представлять? Не надо никакой энергии. Все сделает холодный ветер.

Но ведь для этого трубы надо опускать под лед зимой. Понимаешь – арктической зимой!.. На всем протяжении четырех тысяч километров… в ста километрах от берега… Живя на голом льду, работая в мороз, в пургу… Ты представил себе все это?

– Да, вы правы, дядя Саша. Выгоды грандиозны, но на первых порах будут большие трудности. В том-то и дело. Но, я думаю, гайдаровцы и здесь покажут пример. Чтобы сэкономить стране двадцать миллионов киловатт и построить ледяной мол, потребуется героизм тех, кто возьмется его строить зимой. Да, дядя Саша, и я счастлив, что буду одним из первых.

– Верю, Алеша. Потому я и пришел к тебе ночью. Впрочем, кажется, ты и не вспомнил бы, что надо со мной проститься. Ведь корабль уходит на рассвете.

– Дядя Саша, простите меня! Не понимаю, как я мог уснуть. Но как они узнали? – спохватился Алексей.

Дядя Саша улыбнулся.

–. Ты забыл, что выступал перед микрофоном. Тебя слушала вся Арктика.

И Арктика заинтересовалась? Она поправляет проект, приходит на помощь! Спасибо, дядя Саша! Надо сейчас же послать радиограмму, поблагодарить их. Знаете, дядя Саша, что теперь получается? Строительство ледяного мола обойдется не дороже сооружения железной дороги той же протяженности. Эксплуатация ледяной плотины будет стоить не дороже эксплуатации железнодорожного полотна.

– Подсчитай, подсчитай хорошенько, Алеша. Я рад, что ты так воодушевлен. Прощай, – Александр Григорьевич встал. – Быть может, я доберусь как-нибудь к тебе до Дальнего Берега. Набирайся опыта… И набирайся ума, Алексей!

Карцев покраснел. Он крепко сжимал руку старого полярника, но смотрел он куда-то вниз, на коврик у двери.

– Прощай, Алеша, – Александр Григорьевич обнял его. – Не забудь ответить на радиограмму.

Дверь открылась и закрылась. Алексей сел на койку, сжимая радиограмму в руке. Ветер заносил в приоткрытый иллюминатор снежинки. В лицо Алексея пахнуло холодом. Он глубоко вдохнул в себя свежий морской воздух. Потом встал, порывисто сел за стол и, опустив подбородок на кулак, глубоко задумался.

Несколько дней Алексей почти не выходил из каюты, уткнувшись в справочники.

Федор не заходил к нему и ничего не знал о радиограмме с острова Врангеля. Алексей же пока не хотел идти к Федору, не подготовив расчеты.

Стол в каюте был завален эскизами и описаниями технологического процесса зимнего строительства мола. Чем больше работал Алексей, тем счастливее себя чувствовал, – настолько блестящими были показатели, которые он получал.

В один из дней у Алексея разболелась голова, и он вышел на палубу.

Взглянув в море, он замер.

Он никогда не видел льдин. На пути к острову Дикому они не встретились.

Теперь все море было заполнено ими: белыми, голубоватыми, зеленоватыми.

Это были разрозненные, разбитые льдины. Моряки даже не обращают на них внимания, но Алексею они казались удивительными.

Вот проплывает старинный коч русских мореходцев с высоким носом и поднятой кормой. Вот плывет гигантский чернильный прибор из белого мрамора, а следом за ним льдина с белой медведицей. Льдина поворачивалась, и медведица превращалась в глыбу причудливой формы.

Источенные теплой водой, пористые или зализанные волнами льдины проплывали мимо корабля, мерно покачиваясь, некоторые из них терлись о его борта.

Федор заметил с мостика Алексея и спустился к нему.

– Подходим к острову Ледниковому, – сказал он.

Алексею хотелось схватить Федора за плечи и как следует тряхнуть, рассмеяться и рассказать о радиограмме. Но Алексей не сделал этого сдержался, только глаза его озорно поблескивали. Федор заметил этот блеск.

–. Не лихорадит? – заботливо спросил он. – Шел бы в каюту. Пришлю врача.

–. Нет, – рассмеялся Алексей, – не надо врача! А в каюту я пойду.

Ему уже не терпелось: надо решить, как прокладывать во льду траншеи для спуска труб. Надо поговорить с Федором о гидромониторном ледоколе. Может быть, он окажется хорош для этой цели. Но это потом, когда Федор все узнает. Пусть это будет для него сюрпризом.

И Алексей возвращался к письменному столу. Никто из товарищей по экспедиции – инженеры, наладчики, строители – не мешал Алексею, боясь его потревожить…

Алексей сел за работу и потерял счет времени. Внезапный удар и содрогание стенок каюты заставили его очнуться.

Алексей забыл, где находится, и первым его ощущением было, что поезд сошел с рельсов.

Встревоженный, он выскочил на палубу и побежал на капитанский мостик.

Море опять изменилось. Мелкий битый лед оказался предвестником сплоченных льдов и ледяных полей, которые преградили теперь путь кораблю.

Судно вел Федор.

– Лево на борт! Еще лево на борт! – командовал он.

Корабль входил в проход между двумя большими льдинами. Но проход оказался тупиком, закрытым тяжелой льдиной.

– Самый полный! – командовал Федор, переводя ручку машинного телеграфа.

Все море было бело. Необъятные снежные поля простирались и перед кораблем и позади него. Только темная полоса воды легла за кораблем.

Корабль трясся. Машина была слишком мощной для такого небольшого судна.

– Удар!

Алексей ухватился за поручни. Льдина раскололась. Черной молнией пробежала вперед трещина. – Назад!

Корабль отодвинулся для разбега и снова устремился вперед в образовавшуюся трещину.

Льдина не выдержала, разломилась на две половины, одна из них встала дыбом и нырнула вглубь, подмятая кораблем.

Алексей смотрел за корму. Там бешено вертелись, словно перепуганные, льдины. В панике они ныряли, будто пытаясь спастись, выпрыгивали из воды, перевертывались. Вода бурлила вокруг них.

Федор обернулся к Алексею.

– Остров Ледниковый, – указал он глазами на белую полосу на горизонте. – Тяжело пробиваться. Окружен ледяным припаем. Зимой не оторвало дрейфом льдов. И сейчас ветрами не отрывает. А пристать надо…

Алексей безучастно повторил:

– Не оторвало дрейфом льдов? Интересно…

– Где бы пристать? – вслух думал Федор. – Где ледник в море сползает, чистой воды больше. – И он скомандовал: – Право руля! Не спать!

Алексей долго наблюдал борьбу корабля со льдами. Корабль отступал на шаг назад, чтобы после нескольких ударов продвинуться все же на два шага вперед.

Стали видны базальтовые скалы острова, похожие на зубчатые башни древней крепости. У их подножия виднелась зеленоватая отвесная стена. От нее узкой полосой шла чистая вода. Здесь сползал в море ледник.

– Неужели ты хочешь пристать к леднику? – в изумлении спросил Федора Алексей.

Тот кивнул.

– Но ведь это же огромный риск. А если отломится айсберг?

Осторожным стоит быть, чтобы в решительную минуту рискнуть, – ответил Федор.

С тревогой и восхищением следил Алексей за смелым маневром капитана.

Корабль подошел к отвесной стене ледника, словно она была благоустроенным причалом. Снежный обрез приходился почти на уровне капитанского мостика. На снегу виднелись медвежьи следы.

От скал спускались полярники острова, обрадованные, что корабль подходит к острову вплотную. Впереди мчались лохматые собаки.

Отдали якорь, бросили на ледник чалки, которые закрепили за ледяные торосы на поверхности ледника, Начиналась выгрузка доставленного полярникам продовольствия и топлива.

Замерзнув на пронизывающем ветру, Алексей вернулся к себе в каюту. Едва он разложил бумаги и стал отогревать озябшие руки, чтобы взяться за карандаш и счетную линейку, в дверь постучали. Федор…

Алексей был искренне рад. Вот сейчас он ему все расскажет.

– Ты замечательный капитан, Федя! Я просто любовался твоим искусством.

Обычная работа, – отмахнулся Федор. – Принес письмо.

– Письмо? Его сбросили с самолета?

– Нет. На корабле есть радиоприбор, который копирует написанный в Москве лист.

– Нечто вроде фоторадиограммы?

– Да, но в запечатанном виде. Бланк в конверте. Записывающий луч проникает через бумагу конверта. След только на бланке.

Алексей порывистым движением вскрыл конверт.

– От Жени, – сказал он.

Федор, казалось, не проявил никакого интереса. Только его пальцы вдруг начали барабанить по колену.

– У меня нет от тебя секретов, Федя, – сказал Алексей. – Я прочту письмо вслух. – Своей готовностью прочитать письмо он хотел скрыть овладевшее им смущение.

Федор чуть поморщился, но Алексей по своему обыкновению не заметил этого и принялся читать:

– «Алеша! Мы почти поссорились, когда ты уезжал, так и не поняв меня, не расспросив ни о чем. Мне помешала гордость, за которую ты так часто меня упрекаешь, я не пришла к тебе. Мне и сейчас стоило большого труда заставить себя сесть за письмо. Но я не могла не написать. Нам нужно слишком многое выяснить».

– Как это женщины любят выяснять, – обернулся Алексей к Федору.

Федор смотрел в сторону.

– Удивительный она человек, – продолжал Алексей. – Вечно выдумает что-нибудь и носится с этим так, что к ней и не подойди. Ее даже считают заносчивой. Но ты не относись к ней так, Федя. Я прочту письмо до конца, чтобы ты ее лучше узнал.

Федор засопел нераскуренной трубкой, которую сжимал в зубах.

– «Что может быть для женщины унизительнее сходства с чеховской Душечкой? Существовать только „при мужчине“! Поочередно воплощаться в каждого, с кем сведет судьба, считать только его дело самым главным, самым важным! Стереть собственное лицо, стать придатком, тенью, я не знаю еще чем!.. Мне противно даже пересказывать это!

Да, Алеша, твое дело казалось мне самым важным, самым значительным! Я давала тебе и себе слово служить этому делу! Но я не Душечка! Было бы ошибкой отнести мое преклонение перед твоей мечтой на твой счет. Ты хмуришься, я знаю. Ненавижу пошляков, которые говорят, что между мужчиной и женщиной не может существовать чистой высокой дружбы. Не допускаю, чтобы ты осмелился думать подобным образом в отношении нас с тобой. У великих людей, знаменитых ученых, прославленных борцов за счастье людей, жены были не только помощниками. Я хотела стать не женой, конечно, а твоей соратницей. А для этого я должна была быть вооружена, вооружена знаниями, специальностью. Автоматика казалась тебе для твоего ледяного мола ненужной. А я считаю себя достаточно сильной, чтобы доказать тебе твою ошибку».

Алексей пожал плечами:

– Не знаю, что она тут выдумала…

«Я осталась в Москве на „Заводе заводов“, потому что знала о начале работ над новым заводом-автоматом по производству труб. Для ледяного мола потребуется несметное число труб. Понадобится создать для этого не один завод-автомат.

Не скрою: мои желания, когда мы повздорили с тобой, не шли дальше простой работы над автоматизацией технологического процесса изготовления труб.

Но тут и случилось нечто, заставившее меня забыть о своей так называемой „гордости“ и написать тебе. Мне нужен совет, Алеша, совет серьезный, вдумчивый. Меня считают самоуверенной, но только тебе одному я признаюсь в своих сомнениях, которые всегда мучают меня. Я сковываю их, глушу, не даю им выглянуть.

Потому обо мне и говорят, что я задираю нос. Чтобы ты понял меня сейчас, мне придется рассказать тебе, как делаются трубы. Обращай внимание на слова, которые я выделяю. Итак, сначала в мартеновских печах варится сталь. Горячий, расплавленный металл разливается по изложницам, в которых слитки остывают. Все это мы автоматизируем, заменяя труд человека. Машины выкуют слитки и отправят их в соседний прокатный цех. Там охладившиеся слитки снова нагреют. Нагретый слиток, который недавно был жидким металлом, попадает между прокатными валками. Валки, затрачивая огромную энергию, будут его сжимать, прокатывать в узкую полосу, превращающуюся в конце концов в сваренную по шву трубу. Я отчетливо понимаю, как должны быть автоматизированы все элементы этого процесса, но… Мне кажется бессмысленной автоматизация уж очень нерационального процесса! У тебя поднимаются брови. Ты уже готов сказать мне, что я слишком „занеслась“. Тогда ответь мне на вопрос: зачем охлаждать жидкий металл, чтобы потом трудиться над прокаткой застывшего, ставшего твердым металла?»

– Нелепый вопрос, – раздраженно сказал Алексей. – Неужели она воображает, что можно отвергнуть прокатку? Если она этим собирается помогать ледяному молу, то мне пользы будет мало.

Федор сердито выколачивал трубку, не поднимая глаз на Алексея.

– «Я решилась, Алексей. Мне немного страшно, быть может, это и непосильно, но я попробую… дерзну. Я поручу, Алеша, прокатную трубу сразу из жидкого металла. Я посвящу себя этому. У меня уже бродят смелые мысли, как это сделать. Я написала бы тебе об этом, если…»

Алексей раздраженно бросил письмо на кипу бумаг.

Федор посмотрел на него. Алексей подпер подбородок руками и смотрел через иллюминатор на клочки облаков.

– Фантазерка! – сказал он и поморщился.

– Напрасно ты так отмахиваешься от свежей мысли, – сказал наконец Федор.

– Что ж, по-твоему, должен я делать?

– Может, правда? Трубы из жидкого металла?

– Хочешь отвергнуть весь вековой опыт металлургов? – Алексей пожал плечами. – Я, конечно, восхищен твоим, Федя, вниманием к «свежим» мыслям… И если бы хоть часть твоего внимания… распространилась на меня… на мой мол…

– Обиделся? – Федор исподлобья взглянул на Друга.

– Обиделся! – сказал Алексей и, не удержавшись, расплылся в улыбке. – Конечно, обиделся… так же обиделся, как если бы ты не пришел на мои похороны.

– Странные шутки.

– А признайся, Федя, ты ведь считал уже, что проект ледяного мола надо хоронить?

Федор молча пожал плечами.

– Так знай же!.. Нет, лучше… Бери, читай! Алексей с торжествующим видом протянул Федору бланк радиограммы с острова Врангеля.

Федор думал о Жене, о ее желании во что бы то ни стало помочь осуществлению увлекшей ее мечты. Он облегченно вздохнул. Все его подозрения об отношениях Жени и Алексея были напрасны. И он искренне возмутился за Женю, возмутился пренебрежительным отношением Алексея к чужим мыслям. Федор взял радиограмму и пробежал ее глазами.

Алексей предвкушал радость друга по поводу воскресшей идеи.

– Теперь это уже не только моя идея. Она принадлежит всей Арктике, – сияя, говорил он.

Глава тринадцатая. Всегда вперед!

Федор положил бумажку перед Алексеем на стол и откашлялся.

Алексей удивленно смотрел на его скованное лицо. В чем дело? Не слишком ли близко к сердцу принял он какие-то мысли о трубах?

Федор неожиданно встал. Алексей сидя смотрел на него снизу вверх. Он видел склоненное нахмурившееся лицо друга.

– Слушай, Алексей… Легко относишься. Слишком легко…

– Что ты имеешь в виду?

– Все на свете. К дружбе легко относишься. К такому человеку, как Женя. – Федор помолчал. – К чужим мыслям. К своему замыслу, наконец!

– Объяснись, – потребовал Алексей, сделавшись сразу серьезным.

Скажу только о твоем замысле. Нелепо думать, будто под лед можно спускать трубы.

– То есть как это нелепо?! – вспылил Алексей. – Я две ночи не спал, считал… Вот, смотри! – он схватил руками ворох бумаг и положил его на стол перед стоящим Федором. Письмо скользнуло на пол.

Федор резким движением отодвинул бумаги.

– Лед Арктики всегда движется, дрейфует. Спустишь трубы под лед. Сооружение еще не замерзнет, лед сдвинется, вырвет трубы из дна. Плотина погибнет раньше, чем появится. Полярники с острова Врангеля не учли этого. Инженер обязан был учесть.

Алексей вскочил. Друзья молча смотрели друг на друга. Рука Алексея потянулась к ставшему влажным лбу, но остановилась на полпути и стала аккуратно складывать бумаги, прибирая на столе.

Федор первым заговорил:

– Прости, мягче надо было.

– Нет, зачем же?.. Капитан ушел.

Алексей оделся и вышел на палубу. Ледяное спокойствие овладело им. Он прогуливался, улыбаясь всем встречным и насвистывая что-то под нос. Всем могло показаться, что он очень весел, получив письмо.

Новый удар Алексей воспринимал уже не так, как первые. Он не согнулся, хотя внутри ощущал пустоту. Не было ни мысли, ни отчаяния, даже досады не было. Просто пустота, и ничего больше.

Конечно, Федор был прав! Лед движется. Вот сейчас около корабля лед… Разве он тоже движется? Нет, это лед припая… его не оторвал даже зимний дрейф льдов, как сказал Федор при подходе к острову. Ах, если бы лед всегда мог бы так же стоять, как стоит он около острова Ледникового!

Заложив руки за спину, Алексей гулял по палубе.

На корабле начиналась обычная суета перед поднятием якоря. Федор спешил отойти от ледника, пока очередной айсберг не оторвался и не погубил корабль.

«Как он все учитывает, как много знает! Знает, чего надо опасаться, когда рискнуть… Федор, Федор!..

Как я мог так увлечься и не заметить очевидного. У шахматистов это называется прозевать ферзя, или мат в один ход. Даже у чемпиона мира случается „шахматная слепота“. Любопытный случай „технической слепоты“! Учесть все сложнейшие технические тонкости, забыть лишь про дрейф льдов.

Дрейф льдов! Сколько он читал об этом дрейфе льдов. На него просто нашло затмение. Да и не только на него. На дядю Сашу тоже! Слишком уж им обоим хотелось, чтобы идея ледяного мола была спасена! Слишком уж они хотели поверить в предложение полярников с острова Врангеля!»

Конечно, если бы мысль о замораживании мола зимой, со льда, пришла еще в Москве, то Алексей мог бы посоветоваться с учеными и сразу обнаружить все трудности. Но сейчас, когда предложение о зимнем замораживании возникло так внезапно, Алексей был застигнут им врасплох, не рассмотрел его как проектант со всех сторон.

«Дрейф льдов… Еще Кропоткин, изучая движение льдов, указал местонахождение островов, на которые много лет спустя наткнулись австрийцы на беспомощно дрейфовавшем корабле. Напрасно назвали они их Землей Франца Иосифа. Советский профессор Визе, изучая дрейф корабля „Св. Анна“, указал точное местонахождение острова, названного впоследствии его именем. Значит, острова меняют направление дрейфа льдов. Но как призвать на помощь острова, если трасса мола проходит вдали от них?»

Мозг Алексея напряженно работал. Карцев и теперь не разоружился, не сдался, не сложил руки, хотя, казалось бы, приговор Федора, ясный и беспощадный, не оставлял никаких надежд. Корабль отошел от ледника. Смутные мысли бродили в голове Алексея. По отклонению дрейфа льдов люди узнавали о существовании островов… Если бы внезапно появились острова… они бы отклонили дрейф льдов! Да! Конечно, отклонили бы! Все это надо продумать!

Как приятно дует ветер! Пусть дует сильнее. Сейчас Федор снова будет ломать льдины. Вот если бы так же можно было бы ломать препятствия! Два препятствия казались неодолимыми. Однако нашлись опровержения. Но что можно поделать с движущимся океаном льда? Как будто ничего…

Но все-таки?..

«Вот если бы не было дымки снежного заряда перед глазами… решение было бы найдено. Кого бы спросить? К кому обратиться? И нет Жени!..»

Перед Алексеем в белой сетке метели вырос радист в щегольском кителе.

– Товарищ Карцев, вам радиограммы от товарища Петрова и от товарища Ходова.

«Но почему же и от Ходова? Ах да!.. Все понятно. Он опровергает предложение полярников с острова Врангеля. Можно отложить, не читать. И так все ясно. Что пишет дядя Саша?»

Руки дрожали у Алексея, когда он раскрывал аккуратно сложенный бланк.

Снежный заряд пролетел. От низкого солнца по палубе протянулась длинная тень мачты. Алексей вышел на солнечный свет.

«Рад, что такой человек, как Василий Васильевич Ходов, хочет принять участие в строительстве мола…»

«Что такое? Почему принять участие в строительстве? Разве строительство возможно?»

Не дочитав первую радиограмму, Алексей развернул вторую:

«Опускать трубы с дрейфующего льда, как предложили с острова Врангеля, нельзя. Но если летом создать на трассе мола искусственные острова…»

Алексей перескакивал со строчки на строчку.

Ходов предлагал искусственно заморозить ледяные быки будущего сооружения с таким расчетом, чтобы неподвижные припаи льда, которые образовались бы вокруг каждого из них, сомкнулись.

Но ведь и Алексей думал о чем-то близком к этому. Ведь и он думал об островах, вокруг которых образуется припай. Василий Васильевич, используя мысль Алексея об искусственном замораживании ледяного монолита, предлагал заморозить искусственно не весь мол, а только отдельные островки, между которыми зимой спустить под лед трубы и, не тратя энергии, за счет холода Арктики, как предложили полярники, заморозить остальную часть сооружения.

«…Готов принять участие в этом грандиозном строительстве. Желаю успеха. Ходов».

Алексей перечитывал радиограмму. Ходов казался совсем иным. Вот она – протянутая рука. Они, два инженера, думали об одном и том же… Но он, Алексей, еще не пришел к окончательному решению. У Ходова больше опыта, больше знаний… И он, опровергавший строительство в самой его основе, теперь отказывается от своего мнения, поправляет и себя, и Алексея, и полярников… Наконец, предлагает свое участие, помощь… Вот так должен поступать настоящий человек… Как был прав Федор, настояв на поездке в Арктику. Здесь, в Арктике, замечательная школа. Школа, которая учит побеждать!

Алексей поднялся на мостик. Там стоял Терехов. Ветер развевал полы его плаща, надетого поверх куртки. Прищурив глаза, Федор смотрел на сверкающее в лучах солнца ледяное поле.

Видя ледяной хаос, преградивший кораблю путь, Алексей замер в невольном восхищении.

Словно прошедшие недавно великаны набросали здесь эти гигантские заснеженные глыбы, переворошили льды, взломали поля, вспучили их зубчатыми хребтами, через которые немыслимо было даже и думать пробиться. Весь этот первобытный хаос ледяных глыб сверкал на солнце миллионами отполированных граней, рождающих несчетные радуги. Слепя глаза, он горел голубыми и зелеными искрами, фиолетовыми огнями и рубиновыми звездами.

И, подобно Федору, Алексей стоял, широко расставив ноги, прищуря глаза, словно выбирая, как и капитан, верный путь своему кораблю.

– Вперед самый полный! – скомандовал капитан. Корабль ринулся на льды.

– Вперед самый полный! – повторил Алексей.

Часть третья