Том 1. Поэзия — страница 24 из 60

требует чья-то безмятежность

чтобы спал спокойно

умирающий век,

падает снег, падает снег

падает снег

не позднее 1985

Пограничник рассудка

А. И.

они всего лишь больные; они болели всегда,

но диагноз был поставлен только вчера —

позавчера мы называли их одними из нас,

теперь мы зовем их иначе

и санитары охраняют границу миров

когда граница трещит, они зовут докторов,

и доктора уверяют всех тех, кто здоров,

что граница реальна

а я стою на границе; я не там и не здесь,

я знаю про себя только то, что я есть

это, к сожалению, последняя весть,

которую мне подал рассудок

они бормочут в коридорах и рыдают в саду,

как призраки истины, как тени в аду,

но это не ад, это только распад:

ад был в призрачном прошлом

я не знаю их имен, но я знаю их дела

я вижу их лица, ощущаю их тела —

они хранят отпечатки той, что в них жила:

души, зовущейся верой

я слушаю их речи сквозь помехи тревог

это радио, в котором диктор сам Бог

от можно и нельзя их охраняет замóк

и Эскулап из алебастра

вот, послушайте: это говорит Журналист,

весь в гипсе и белый, как газетный лист —

Я вступил на полосы газет, как на паркет,

но поскользнулся на надраенной лжи…

его перебивает, не дослушав, фармацевт,

пробивавший по звонку дефицитный рецепт:

я позвонил себе, как только врач сказал мне: рак —

но забыл сказать что я от Петрова…

его сменяет Девушка семнадцати лет,

ее слезы в темноте лучатся как свет:

Мурлыкая как кот, он сказал — через год —

но все абрикосы замерзли…

тихо и светло смеется Прокурор,

у него голубой и невинный взор:

Мне принесли одно дело под надзор,

я открыл — мое имя…

их ряды прибывают, их речам нет конца,

мое сознанье — металл тяжелее свинца

я прошу передышки во имя Отца,

Сына и Святого Духа

я на той же границе, но уже к ним спиной,

я любуюсь безрассудно другой стороной,

но кто это шутки играет со мной?

кто поставил здесь зеркало?

пограничник рассудка, я воспитан не так:

алмазная черта, от нее — ни на шаг

быть может, перепутаны и свет, и мрак,

но граница задана свыше

я знаю, что неправ — но кто же здесь прав?

я знаю: мир безумен — но устав есть устав

я улыбаюсь на черте, зная, что устоять —

это тоже безумие

не позднее 1985

Поезд, поезд (Рай или пропасть?)

я ехал домой, я очень спешил,

я ворвался стремглав на вокзал

я вошел в вагон и подумал: успел,

и понял, что опоздал

пневматическая дверь

зашипела, как больная змея:

я, наверное, сел в электричку,

которая идет не туда

я, наверное, сел в электричку,

которая идет в никуда

попутчики спят, уверенность спин,

прислоненных к скамейкам, стыдит:

«ты хромаешь, на сердце позор и срам,

ты нелеп, как молодой инвалид

в расписании станции — протри очки —

ты же умеешь читать!»

я, наверное, сел вместе с теми,

кто не смел никогда рассуждать

я, наверное, сел вместе с теми,

кто не смог никуда опоздать

я хочу видеть лицо того

(поезд, поезд — в рай или в пропасть),

я хочу слышать приказ того

(поезд, поезд — в рай или в пропасть),

я хочу знать имя того,

кто ведет этот поезд

холодный тамбур снег наметает

в мертвую черную щель

это первый вагон, я стучу кулаком

прямо в служебную дверь

но руки в крови скользят по двери,

и ветра пронзителен свист

я, наверное, слишком слабо стучу,

чтоб услышал меня машинист

я, наверное, слишком много хочу —

чтоб открыл мне дверь машинист

я хочу…

я отчаянно крикнул, дверь поддалась

и сдалась в тугой хрипоте,

чтобы мне показать, что кресла пусты

и что поезд летит в пустоте,

и то, что стоит за стеклом впереди,

намного чернее, чем ночь

и я кинулся в кресло в нелепых слезах,

пытаясь хоть чем-то помочь

но, может быть, я слишком плохо искал,

но я не нашел тормоза

мне кажется, тот, кто все предусмотрел,

посылая состав в никуда, —

он отлично знал, что такие, как я,

не умеют водить поезда

я хочу…

не позднее 1985

Разговорчивый пьяница

разговорчивый пьяница

мне дышит в лицо

в поезде без станций,

который пишет кольцо

что могу я поделать —

говори, говори —

я прижат к грохочущей черной двери

разговорчивый пьяница

делится горем

щедро и безжалостно,

как волнами — море

куда мне деваться —

давай, наливай —

раз попали мы в поезд,

хотя шли на трамвай

я ненавижу тебя

за то, что тебе плохо,

я презираю себя

и железную эту дорогу

я ненавижу свет

за то, что он — порожденье тьмы

и всех, всех, всех

за то, что здесь

оказались мы

разговорчивый пьяница

будет мертв

как только он скажет

последнее слово

его нельзя спасти —

он умрет, умрет —

если его не ударить снова

не позднее 1985

Архитектор дороги

архитектор дороги

размещает шлагбаум,

на каждой развилке

вооружаясь линейкой,

он срезает пространство,

он верит Эвклиду,

он видит две точки

там, где поставят две точки

но между ними мы —

пересекаемы

линия проведена, линия

синяя или красная

разделяя, властвует

чья-то линия —

черная или белая,

состоящая из мыслящих точек

директивность движения

карандаш подкрепляет

графитовым стержнем

метафизика боли,

китайская пытка

мы спим на растущем бамбуке

раскаленную леску

глупость вылижет снова до блеска

очередной эдем,

новый призрачный свет

линия так пряма —

почему бы нет

линия, узкая линия

кем-то намечена,

кем-то прочерчена —

у́же, чем плоскость,

но это наш космос

не позднее 1985

Поздно вечером в парке

поздно вечером в парке

воздух жаркий,

как ребро цилиндров

поздно вечером в парке

запах пота

и запах бензина

поздно вечером в парке

мы только своих пропускаем

поздно вечером в парке

мы в игры кентавров играем

я так люблю ваше полуметаллическое тело,

я так люблю ваше полумеханическое дело

я прячусь за кусты, как маленький мальчик

меня зовут Питер Пэн или Мальчик-с-пальчик

я боюсь темноты, но я иду в темноту

узкие брюки, белые кроссовки

узкий галстук, прямой висок

холодное пиво в полуночном парке

факультативный урок мы учили по самоучителю города —

как должен жить одинокий зверек

поздно вечером в парке

я гадаю для вас

на осколках бутылок и картах

поздно вечером в парке

ясно вижу я тех, кто составил для вас

перфокарты

поздно вечером в парке

я могу рассказать,

чем вы кончите в вашем безумье

поздно вечером в парке

я бы мог рассказать о святой бесполезности

бунта,

но я люблю ваше полуметаллическое тело,

но я люблю ваше полумеханическое дело

мне показали свет, который брезжит где-то,

но если это свет — меня тошнит от света

я боюсь темноты — но я иду в темноту

не позднее 1985

«Мой хитрый бог, ты мне шепчешь на ухо…»

мой хитрый бог, ты мне шепчешь на ухо,

зная, что я в подчиненье у слуха,

разные вещи, чтоб я был непокорен

тому, что есть — но с немым укором

лежит на блюде за витриной

насущный хлеб —

и как его взять?

твой ангел легкомысленен, игрив и прекрасен,

он даст мне ночлег за пятóк твоих басен,

мед своих уст, молоко своих грудей,

он пока что молод — он не против идей,

но скоро он попросит вместо басен

насущный хлеб —

а где его взять?

хлеб наш насущный,

насущный наш хлеб

ты приходишь к нам на небо,

ты приходишь к нам на небо,

ты приходишь к нам на небо —

забирая нас в свой хлев.

все ветряные мельницы как рыбаки —

они ловят свежесть воздушной реки —

и если жив еще тот, кого зовут Дон Кихот,

то хлебом насущным заткнут ему рот:

ведь для каждого из нас…

и есть насущный хлеб — есть ли лучше удел?

есть насущный хлеб ради завтрашних дел,

и, съев его, лечь раньше, так как рано вставать,

а завтра надо встать, чтобы изготовлять

уже на завтрашний день насущный хлеб —

и так без конца!

хлеб наш насущный…

и я знаю заранее ответ тех, кто есть:

зачем искать зря небывалых чудес,