Юлия. Добивайте меня до конца!
Жан встает. Нет! Прошу простить всё, что я уже сказал! Я никогда не бью безоружного, а тем менее женщину. Признаться, с одной стороны мне даже приятно убедиться, что то, что ослепляло нас, стоящих внизу, оказалось поддельным золотом; что спина ястреба оказалась обыкновенного серого цвета, что на нежной щечке была пудра, а под полированными ногтями черная кайма, платок же был грязен, хотя и пахло духами!.. С другой же стороны меня огорчает, что то, к чему я стремился, было не выше и не прочнее; меня огорчает, что вы пали так низко, что стали гораздо хуже вашей кухарки; меня огорчает, что осенние цветы измяты дождем и превратились в грязь!
Юлия. Вы говорите так, точно вы стояли выше меня?
Жан. Оно так и есть: я мог бы превратить вас в графиню; вы же никогда не могли бы сделать меня графом.
Юлия. Но я рождена графом, а этого вам никогда не достигнуть!
Жан. Правда, но от меня могли бы родиться графы — если бы…
Юлия. Но вы вор, а я никогда не была воровкой.
Жан. Быть вором еще не самое худшее! Бывают вещи похуже! Да и вообще, когда я служу в каком-нибудь доме, то считаю себя в некотором роде членом семьи, одним из детей её; и разве можно считать воровством, если ребенок сорвет одну ягодку с целого куста. Страсть его вновь пробуждается. Фрёкен Юлия, вы — роскошная женщина, слишком хорошая для такого человека, как я! Вы сделались жертвой опьянения и хотите скрыть вашу ошибку, воображая, что любите меня! Но вы меня не любите, хотя вас, может быть, привлекла моя наружность — и стало быть ваша любовь ничем не лучше моей, но я никогда не примирюсь с мыслью быть для вас только животным, а вашей любви я не могу достигнуть.
Юлия. Вы в этом уверены?
Жан. Вы хотите сказать, что это могло бы случиться! Я мог бы вас любить, о, да, несомненно: вы прекрасны, изящны, он приближается к ней и хватает её руки, образованы, любезны, когда вы этого хотите, и раз вы возбудили желание в мужчине, то оно, очевидно, уже не угаснет никогда. Он обнимает ее. Вы — как горячее вино с душистыми пряностями и один ваш поцелуй… Старается увлечь ее налево, но она вырывается.
Юлия. Пустите меня! Таким путем вы ничего не достигнете!
Жан. А каким же? — Не таким путем! Не красивыми словами и любезностями; не планами на будущее, спасением от позора? Чем же тогда?
Юлия. Чем? Чем? Я не знаю. Совершенно не знаю. Вы отвратительны мне, как крыса, но я не могу бежать от вас.
Жан. Бегите со мной!
Юлия, приводя в порядок свое платье… Бежать? Да, нам нужно бежать! Но я так устала! Дайте мне стакан вина.
Жан наливает.
Юлия смотрит на часы. Но прежде нам нужно поговорить; у нас еще есть немного времени. Выпивает вино и протягивает стакан, чтобы он налил ей еще.
Жан. Не пейте так много; вы опьянеете!
Юлия. Что ж из этого?
Жан. Как — что? Пошло быть пьяной! — Ну, что же вы хотите мне сказать?
Юлия. Нам нужно бежать! Но сначала поговорим; то есть, я буду говорить, потому что до сих пор говорили только вы. Вы рассказали мне вашу жизнь, теперь я хочу рассказать вам свою, чтобы мы узнали друг друга вполне, прежде чем пускаться в совместное странствование.
Жан. Один миг! Извините меня! Подумайте, как бы вам не раскаяться впоследствии, что вы открыли мне тайны вашей жизни!
Юлия. Разве вы не друг мне?
Жан. Да, иногда! Но не доверяйтесь мне!
Юлия. Это вы только так говорите — к тому же мои тайны знает каждый. — Видите ли: моя мать была не дворянского, а совсем простого происхождения. Она была воспитана в духе равенства, свободы женщины и прочего в этом роде; и имела решительное отвращение к браку. И когда мой отец посватался к ней, она сказала, что никогда не будет его женой, но… все-таки стала ею. Я родилась — против желания моей матери, насколько я могла понять. И вот моя мать принялась воспитывать меня, как дитя природы, и в придачу я должна была учиться всему, чему учатся мальчики, чтобы быть наглядным примером того, что женщина нисколько не хуже мужчины. Меня одевали по-мужски, учили ходить за лошадьми, но не пускали на скотный двор; я должна была чистить и даже запрягать лошадей, ездить на охоту, знакомиться с полевыми работами! И в нашем доме все женские работы поручались мужчинам, а мужские — женщинам, вследствие чего наше имение стало разоряться, а мы сделались посмешищем всего округа. Наконец, мой отец очнулся от очарования и возмутился, и всё кругом переменилось согласно его желанию. Моя мать захворала — какой болезнью, не знаю, — но у неё бывали частые судороги, она пряталась на чердаке и в саду и оставалась там целые ночи. Потом случился большой пожар, о котором вы, вероятно, слышали. Дом, скотный двор, конюшни сгорели, при обстоятельствах, которые заставляли думать о поджоге, так как несчастье случилось на следующий день после того, как истек срок страховки и деньги, посланные моим отцом для уплаты новой премии, благодаря небрежности слуги, оказались не доставленными к сроку. Наливает вновь стакан и пьет.
Жан. Не пейте больше!
Юлия. Ах, не всё ли равно! — Мы остались без крова и должны были ночевать в карете. Отец не знал, откуда добыть денег для постройки нового дома. Тогда мать дала ему совет попросить денег взаймы у одного друга её молодости, владельца соседнего кирпичного завода. Отец занял, но без всяких процентов, что очень удивило отца. И вот отстроили наш дом! Пьет опять. Знаете, кто поджег дом?
Жан. Ваша мать!
Юлия. Знаете, кто был кирпичный фабрикант?
Жан. Любовник вашей матери?
Юлия. Знаете, чьи были деньги?
Жан. Подождите немного — нет, не знаю.
Юлия. Моей матери!
Жан. Значит и графа, потому что у них было общее имущество.
Юлия. Нет, у моей матери было собственное небольшое состояние, которого она не доверяла отцу, но отдала другу.
Жан. А тот прикарманил деньги?
Юлия. Совершенно верно! Удержал! Всё это дошло до сведения моего отца; но он не мог начать процесса, не мог заплатить любовнику своей жены, доказать, что это — женины деньги. Это была месть моей матери за то, что он захватил власть в свои руки. — В то время он хотел застрелиться! — Прошел слух, что он покушался на свою жизнь, но неудачно! Он остался жив, а моя мать должна была искупить свои деяния. Это мне стоило пяти лет! Я симпатизировала моему отцу, но держала сторону моей матери, так как я тогда еще не знала их отношений. От неё то я научилась недоверию и ненависти к мужчинам, потому что, как вам известно, она ненавидела их — и я поклялась ей никогда не быть рабой мужчины.
Жан. И после этого вы обручились с акцизным чиновником!
Юлия. Чтобы сделать его своим рабом.
Жан. А он не захотел?
Юлия. Он был очень не прочь, — но до этого дело не. дошло! Он надоел мне!
Жан. Я видел, как это было — в конюшне.
Юлия. Что вы видели?
Жан. Я видел, как он отказался от помолвки с вами.
Юлия. Ложь! Это я отказалась. Неужели негодяй осмелился сказать, что это сделал он?
Жан. Он совсем не негодяй! Вы ненавидите мужчин, Фрёкен?
Юлия. Да! — Большей частью! Но иногда — в минуту слабость — тьфу!
Жан. Значит, вы и меня ненавидите?
Юлия. Безгранично! Я велела бы убить вас, как животное…
Жан. Как спешат застрелить бешеную собаку. Не так ли?
Юлия. Совершенно верно!
Жан. Но здесь нечего пристреливать — и собаки нет! Что же нам делать?
Юлия. Уехать!
Жан. Чтобы замучить друг друга до смерти?
Юлия. Нет, — чтобы два, три года, сколько возможно, наслаждаться жизнью, а потом — умереть.
Жан. Умереть? Как глупо! В таком случае уж лучше устроить отель!
Юлия, не слушая Жана. У озера Комо, где вечно светит солнце, где на Рождестве цветут лавровые деревья и зреют апельсины.
Жан. На озере Комо идет вечный дождь, и апельсины я видел там только в фруктовых лавках; но это хорошее место для иностранцев, потому что там сдается много вилл влюбленным парочкам, а это очень выгодная промышленность; знаете, почему? — Они заключают контракт на полгода, а уезжают через три недели.
Юлия наивно. Почему же через три недели?
Жан. Перестают ладить! А платить всё равно приходится! Вилла же снова сдается. И так без конца, потому что любви-то хватает — хотя она и не тянется так долго!
Юлия. Вы не хотите умереть со мной?
Жан. Я вообще еще не хочу умирать! Во-первых, я люблю жизнь, а во-вторых, я считаю самоубийство преступлением против Провидения, давшего нам жизнь.
Юлия. Вы верите в Бога?
Жан. Да, конечно, верю! И хожу каждое воскресенье в церковь. — Откровенно говоря, мне всё это надоело и уже пора спать.
Юлия. Так, так. И вы полагаете, что я удовлетворюсь этим? Знаете ли вы, какой долг возлагается на мужчину, когда он обесчестил женщину?
Жан вынимает портмоне и бросает на стол несколько серебряных монет. Возьмите пожалуйста! Я не хочу оставаться в долгу!
Юлия делает вид, что не заметила оскорбления. Знаете ли вы, чем карает закон…
Жан. К сожалению, закон не карает женщины, соблазнившей мужчину!
Юлия делает вид, что не заметила оскорбления. Видите ли вы иной выход, кроме того, что нам нужно уехать, обвенчаться и развестись?
Жан. А если я воспротивлюсь такому неравному браку?
Юлия. Неравному браку…
Жан. Для меня! Мои предки были почище ваших, так как у нас в роду не было поджигателей!
Юлия. Почем вы знаете?
Жан. Вы, во всяком случае, не можете доказать противного, потому что нашу родословную можно найти только — в полиции! А о происхождении вашего рода я читал в одной книге, которую нашел на столе в гостиной. Знаете ли, кто был основатель вашего рода? Мельник, с женой которого король провел одну ночь во время датской войны. Подобных предков у меня не было! Вообще, у меня не было никаких предков, но я сам могу быть предком.
Юлия. Это мне за то, что я открыла мое сердце недостойному, что я отдала на поругание мою фамильную честь…
Жан. Скажите лучше — фамильный стыд! Я же говорил вам! Нельзя так много пить, а то начнешь болтать! А болтать нельзя!