— Послушайте, Кожибровский, не морочьте мне голову!
— Клянусь, все это сущая правда. После этой встречи я сам доставлял ему из моего имения венгерских кур самой различной окраски, с них он затем копировал все новые и новые цветовые гаммы. И все уговаривал меня жениться — он, мол, будет даром поставлять туалеты моей жене, — в благодарность, так сказать.
— Вот видите. И вы все-таки не женились?
— Потому что не мог найти себе никого по душе, вплоть до вчерашнего дня.
— Значит, вчера все же нашли?
— Я называю вчерашний день потому, что нынешний назвать уже не могу.
Он так близко подъехал к фрау Врадитц и так низко склонился к ней, что лошадь коснулась ее мордой, оставив на мантилье каплю пены.
— Иисус, Мария и Святой Иосиф! — взвизгнула молодая женщина. — Что вы тут вытворяете? Ступайте прочь со своим противным животным!
Кожибровский, будто обидевшись, проехал вперед. Вдова Врадитц, разговаривая с дядюшкой, теперь могла видеть очертания статного всадника только издали, да и то лишь из-под локтя кучера.
— Смотри, Нинетт, да ты только погляди, что это за величественная красота! — не уставал восхищаться ландшафтом барон.
Нинетт, однако, больше нравилось разглядывать всадника и дабы не потерять его из вида, она ручкой зонтика раздвинула шляпные картонки, чтобы сквозь образовавшуюся щель продолжать вести наблюдения.
От дядюшки не укрылись ее ухищрения.
— Мне кажется, дорогая, что тебя интересует этот… как бишь его… ну… граф, — сказал он.
Фрау Врадитц пожала плечом.
— Ну, я бы этого не сказала. Впрочем, нужно отдать ему справедливость: он не какая-нибудь посредственность, чья душа погружена в непробудный сон. Нет, нет, он не шаблонен. В нем есть что-то необычно мужественное. Настоящий дикарь!
— А ты, конечно, расположена к дикарям. Ну что ж, вполне естественно. Ведь это они съели твоего мужа. Ты исполнена благодарности к ним, Нинетт.
Старичок любил говорить колкости.
У Непомукского моста Кожибровский свернул с большака и подал знак кучеру, который тоже, вслед за ним, выехал на проселок и, минуя крестьян, мочивших лен, погнал лошадей прямо к лесу.
— Это уже мой лес, — объявил Кожибровский, подъехав к барону.
— А где замок?
— За лесом.
— А пашни?
— Они за замком. Но часть из них мы увидим еще по пути.
— Может, сначала осмотрим замок?
— Как вам угодно. Только я предлагаю для начала лес.
— Согласен. Что это белеет вон там, на опушке?
— Это небольшой шалаш, я велел вынести сюда чего-нибудь подкрепляющего, так как обед будет позднее.
— Что ж, нам это не повредит, а, Нинетт?
— Перекусим немного и пройдемся по лесу. Для вас, господа, я припас парочку ружей.
— Ах да, ведь вы не охотник.
Погода стояла чудесная, весенняя, на чистом белом небе не было ни единого пятнышка, ни одной тучки, солнце не светило, не донимало горячими лучами, оно безучастно болталось в небе, как яичный желток в белке. В травах кишели, копошились тысячи существ, в пробившемся сквозь лес ручье барахталась и резвилась шустрая форель. Какой-то деревенский парнишка наловил их целую корзину и теперь как раз шел им навстречу.
— Посмотрите-ка, форель! Вот это да! — воскликнул приятно удивленный барон: он был большим любителем форели.
— Чей этот ручеек?
— Мой, разумеется, — ответил Кожибровский.
Пальцы барона слегка коснулись локтя Нинетт, взгляд которой блуждал, тонул в восхитительных красках леса, от голубовато-зеленых оттенков можжевельника до золотистых игл сосны.
— Слышишь, Нинетт? И ручей тоже наш, — оговорился барон.
Кожибровский весело посмеивался в душе, думая о том, насколько удачно и кстати вплетена была роль крестьянского мальчика. Пришпорив коня, он подъехал к шалашу.
В шалаше две сельские красавицы подали гостям ветчину, горячий чай, вареные яйца, масло, всевозможные печенья и шампанское. Вкусный завтрак здесь, на лоне дикой природы, вызвал у гостей восторг.
— Sapperlot![26] Это же прямо по-королевски! — Кожибровский поклонился.
— Мы хоть и небогаты, сударь, но пожить любим.
Возле шалаша горел огромный костер, над пламенем которого один из гайдуков жарил сало, подставляя под шипящие капли его кусок хлеба; сало становилось все румяней, а хлеб — все черней от копоти.
— А что он делает? — вполголоса спросила Нинетт. — Что жарит этот… гм… этот господин генерал? (До предела разукрашенная серебряным позументом ливрея была рассчитана именно на такой эффект.)
— Это любимое национальное блюдо венгров. Не хотите ли отведать?
Фрау Врадитц посмотрела на него тем щекочущим взглядом, который может смутить самые глубокие воды.
— Вы желаете моей смерти, господин Кожибровский!
— Вы трусихa! — поддразнивал ее граф, принимаясь уплетать с кончика ножа сало, нарезанное мелкими кусочками.
— Вы думаете, что я не посмею? Вам на самом деле так кажется?
— Да, мне так кажется.
— А вы хотите? — спросила она не вяжущимся с темой грустно-таинственным голосом, пронизывая Кожибровского взглядом.
— Конечно, хочу.
— Но какая вам польза от этого?
— Право, я и сам не знаю.
— Что же, дайте мне! — воскликнула вдова, и ее приятный смех зазвенел в лесу.
Она закрыла глаза и, приблизившись к Кожибровскому, раскрыла рот, подобно ребенку, который, чуть покачиваясь, ждет чтобы добрый дядя положил ему на язык конфету.
Кожибровского охватило непреодолимое желание воспользоваться тем, что глаза женщины закрыты, и сорвать поцелуи с ее свежих губ, но барон Кнопп как раз посмотрел в их сторону, и Кожибровский вынужден был дать красавице лишь кусочек сала.
— Не так уж плохо! — воскликнула она, одолев закопченный кубик.
— Ко всему можно привыкнуть, — мудро заключил барон Кнопп. — Возьмем, к примеру, бедных парижан, евших крыс во время последнего похода.
— Брр! — содрогнулась Нинетт. — Такое мерзкое животное!
— Или же взять дикарей, тех, что съели твоего мужа, — невозмутимо продолжал барон.
— Ой, дядюшка, не надо об этом!
Тем временем Кожибровский отправил коляску домой и наказал кучеру вернуться, прихватив еще одну коляску. Он велел ему ждать в западной части леса у Превиштского озера.
— А теперь возьмите ружья, господа, да оглядимся в лесу.
— Куда вы отправили коляску? Уж не хотите ли вы заставить нас пешком преодолеть все эти дикие заросли? — забеспокоилась молодая женщина.
— Напротив, я отправил одну коляску, чтобы из нее на другом краю леса получились две.
Кнопп и Ханк взяли по ружью, и компания отправилась в путь под древними деревьями-великанами, каждое из которых, казалось, привлекало внимание барона; с особым удовольствием задерживался он у странных, неправильной формы, стволов.
— Сколько может быть лет вот этому? Боже, что за великолепный экземпляр! Как жаль, Нинетт, что ты не захватила с собой фотоаппарат!
Кожибровский шел за ними рядом с фрау Врадитц и помогал ей собирать цветы; в лесу цвели прострелы и горевшие синим светом прекрасные фламмиролы.
Но не прошли они и трех шагов, не успели даже углубиться в лес, как фрау Врадитц вдруг вскрикнула.
Все обернулись. Барон в страхе опустил ружье.
— Что с тобой?
— Ой, меня что-то укусило!
— Святой боже, уж не змея ли? Здесь водятся гадюки?
— Нет, нет, — поспешил успокоить его Кожибровский, а сам разрывал каблуком сухую листву. Из-под нее показался огромный олений рог.
— Вот вам виновник неприятности. Наша дама наступила на рог, и он проколол ее изящные туфельки.
— Черт возьми! — воскликнул барон и вдохновенно поднял рог. — Вот это да! Вы только взгляните, мои друг Ханк! Эта часть туалета, несомненно, сброшена крупным и знатным представителем оленьего рода. Тэ-э-экс. Это мы, разумеется, заберем с собой!
— Право, не стоит тащить его, — возразил Кожибровский пренебрежительно, — ведь здесь этого добра предостаточно. Мы еще встретим сколько угодно таких рогов на своем пути. Только предупреждаю вас, господа, ступайте осторожно.
Кожибровский говорил правду. Рогов хватало. Едва прошли они полкилометра, как барон снова заметил рог под ногами. На этот раз он, как умный делец, смолчал, лишь украдкой подмигнул своему секретарю, а тот тихо ответил:
— И я вижу один. Во-он там, у терновника. Барон приблизился к Ханку и шепнул ему на ухо:
— Мы нарвались, друг мой, на дурака; да он и представления не имеет, какие у него тут, в лесу, сокровища. Что вы на это скажете, милый Ханк?
— Я считаю, что надо купить имение.
— Ха, он считает! — воскликнул в экстазе барон. — Скажите лучше, сколько он, по-вашему, за это заломит?
Секретарь ничего не ответил, он безмолвно указал на дальнюю поляну, где к сбегающему с горы ручью жадно припала косуля.
От приятного волнения ружье дрожало в руках у барона. Зато Ханк выстрелил, и косуля, повернувшись вокруг своем оси тут же упала замертво.
— Браво, Ханк! Брависсимо! Но не жалко ли такого великолепного животного? И вообще, разве можно в эту пору ходить на косулю?
— На самца можно, — ответил Кожибровский задорно, — щадить следует лишь оленьих дам.
В эту минуту взмыло два тетерева. Барон Кнопп прицелился и один из косачей камнем рухнул на землю. Пожалуй, один лишь Вельзевул, явно решивший подсобить Кожибровскому, способен был так удачно все это подстроить.
— Это был безупречный выстрел, — поздравлял барона Кожибровский.
— Я рассчитываю на перышки для моей серой шляпки, — заискивала фрау Врадитц перед своим дядюшкой.
— Хорошо, хорошо, дарю их тебе, — произнес барон Кнопп с гордостью охотника за львами, затем обернулся к Кожибровскому. — Это еще пустяки! Вот когда я охотился в России, в лесах моего тамошнего друга Орлова, я медведю угодил в самое сердце. Да, да, в самую что ни на есть середину. А здесь у вас водятся медведи?
— Затрудняюсь сказать, — кротко ответил Кожибровский, — может, и водятся. Лесок неплохой, что и говорить. Здесь мои любезные гости найдут все, что перечислено в календаре охотника. Я полагаю, олени и тетерева — это не единственное богатство леса. Одно знаю, что во время «рева» тут столько этих оленей собирается, что не счесть — уж это-то я слышу. Самок набирается целые гаремы, особенно осенью. Ревут хором. Но есть тут и кое-что другое, — например, вальдшнепы. Или зайцы. Не то чтобы их было очень много, но встретить можно, если захочется отведать жаркого из зай