Однажды Вуд попал в игорный притон на Лиговке. Он был одет оборванцем, которому кое-что удалось стащить, в дырявом котелке, порыжелом пальто и опорках.
Притон ничем не отличался от десятка других, которые посещал Вуд во время своих блужданий. На втором дворе во флигеле грязного дома в трех-четырех комнатах играли в карты, пили. Аферисты и шулера, одетые иногда с изысканностью, обсуждали дела наряду с настоящими архаровцами, пробродяженными до мозга костей. Гастролеры и маравихеры намечали пассажиров и делили награбленное. Здесь, готовясь сгореть, прогуливали последние дни мойщики, здесь наводчики с аристократами делали рыхту и блатовали неопытных еще воров.
Вуд прошелся по комнатам с небрежным и рассеянным видом, останавливаясь здесь и там на минутку у каждого стола, чтобы взять карту, проиграть или выиграть два-три рубля, прислушаться к разговору и, мельком взглянув на лица и руки играющих, пройти дальше.
Наконец, снова теряя надежду найти Панаева, он принялся наблюдать за игрой на небольшом столе в задней комнате.
Трое бродяг, молчаливых, как статуи, играли в очко, любимую игру притонов. Один из них, молодой, румяный, с небольшими усиками, франтовски одетый в новенький пиджак и высокие лакированные сапоги, держал банк. Двое других — усатый старик с сухим лицом, сидевший прямо, заложив левую руку за борт пальто, и костлявый парень в солдатской гимнастерке — были его партнерами.
Вуд шатался неподалеку от них, заглядывая в карты, куря крупную, едкую, как огонь, махорку и не пропуская ни одного взгляда, мельком брошенного на него.
Спустя полчаса к столу, за которым он следил, подошел какой-то оборванец.
— Ха, бурч, дай-ка карточку!
— Не игра, — коротко сказал старик, отталкивая протянутую руку.
Это значило, что играют на какое-нибудь дело и что нового партнера в круг не берут.
Привстав, старик вытащил левую руку из-за борта пальто и осторожно положил ее на стол. Рука, разгибаясь, щелкнула.
«Лет сорок пять — пятьдесят? Пожалуй, больше. Носит усы, светлые волосы, ходит прихрамывая», — розыскная карточка промелькнула перед глазами Вуда. — Посмотрим, однако, ходит ли он прихрамывая?
— Играем, брат, на гранд, — вежливо сказал франтоватый банкомет оборванцу, — подходи через полчасика.
Они продолжали игру.
— Карту!
— Пожалуйте шеперочку!
— Еще! Довольно!
— Восемь, двенадцать, шестнадцать. А ну, натянем-ка чижика!
Положив две карты рубашками вверх, франт принялся, медленно выдвигая нижнюю карту, натягивать себе очко. Старик глядел на него равнодушными глазами.
— Просадил, — сказал банкомет, бросая карты на стол.
Банк перешел к старику. Собрав карты на столе и вложив их в левую руку, он быстро стасовал колоду. Рука приподнялась вверх, снова щелкнула и упала на стол с металлическим стуком.
Вуд, блестя глазами, закурил и вновь прошелся по притону.
Спустя несколько минут франтоватый парень, проигравшись дотла, о чем-то горячо заговорил со стариком, бросил карты, плюнул, пошел к прилавку. Костлявый партнер исчез куда-то.
Старик остался один за столом.
Франтоватый парень выпил водки из пивного стакана, притопнул ногой и затянул сладким тенором:
Позарастали
Мохом дорожки,
Где проходили
Милого ножки.
Мужик в поддевке, стоявший за прилавком, тотчас подтянул:
Позарастали,
Попропадали,
Где мы с тобою,
Мой милый, гуляли…
И уже весь притон пел:
Позарастали,
Попропадали,
Где мы с тобою
Цветики рвали…
Старик сидел неподвижно, глядя перед собой равнодушными и усталыми глазами. Левая рука, которая, казалось бы, ничем не отличалась от правой, закинутая назад, свисала со спинки стула.
Вуд, наклонившись всем телом и заслоняя собой фигуру старика, вытащил иглу и с силой вколол ее в руку повыше кисти.
Старик не обернулся. Вуд беззвучно рассмеялся и, блестя глазами, вытащил иглу.
Притон гремел:
В комнатке тихой
За ширмочка́ми
Стоит кроватка
С подушечка́ми.
Дверь распахнулась с пронзительным свистом, визгливый женский голос прокричал:
— Фа-ра-оны!..
Старик вскочил и, осторожно пробираясь вдоль стены, к стене спиной, свернул, прихрамывая, в темный коридор. Вуд, не спуская с него взгляда, прошел за ним крадущимися шагами.
Внезапно в темноте снизу замаячил свет. Что-то черное мелькнуло в свету и тотчас же исчезло.
Вуд осторожно подошел ближе: подъемный люк вел на круговую лестницу.
Подождав, пока шаги умолкли внизу, Вуд прикрыл за собой люк и спустился по лестнице.
Пробежав через небольшой двор, он вышел на Лиговку. Невдалеке под фонарем он различил четкую фигуру. Осторожно ступая, перебегая в тени вдоль заборов, он приблизился к старику. Вдруг ветер донес до него песню. Старик пел глуховатым голосом, слегка помахивая в такт правой рукой:
А на кроватке
Милка лежала,
На правой ручке
Дружка держала.
«Милая Дуся,
Я не боюся, —
Мене зачалют,
Я откуплюся».
7
Старик с искусственной рукой пересек Знаменскую площадь, прошел по Лиговке до Мальцевского рынка и свернул вдоль решетки сада по Бассейной.
Агент шел за ним, избегая освещенных мест. Походка его приобрела эластичность, мягкость. Опустив голову и подняв воротник пальто, он скользил в снегу, прячась за каждым выступом дома.
Старик пересек Большую Болотную, прошел дальше и на углу 10-й Рождественской и Суворовского купил газету. В ясном свете фонарей он пошел дальше по 10-й Рождественской, покачивая в такт шагам левой рукой.
Едва только четкая фигура скрылась в тени огромного углового дома, агент быстро перебежал дорогу и осторожно выглянул из-за угла.
Старик исчез. Вуд прошел несколько шагов, заглянул в переулок — никого не было видно в снегу — и остановился неподвижно.
Спустя несколько минут мимо него в ворота дома прошел китаец.
Вуд отошел немного назад, закурил и, выдвинув нижнюю челюсть, опустив углы губ, беззвучно рассмеялся.
Немного погодя за первым китайцем последовал второй, потом третий.
Вуд бросил папиросу и, пройдя небольшой дворик, наугад постучал в двери.
— Ктоа таам?
— Свой, отворите, пожалуйста.
Подслеповатый китаец без шума отворил дверь.
— Простите, — сказал Вуд, — не могу ли я увидеть…
Он остановился, не зная, кого назвать, — китаец, не слушая, распахнул перед ним двери.
Вуд прошел коридор, освещенный коптящей лампой. Китаец исчез.
Вуд отворил дверь и остановился на пороге неподвижно, вскинув брови.
— Раостуй, господин, — сказал пожилой китаец, сидевший на табурете возле двери.
— Здравствуйте, — отвечал Вуд.
Они помолчали немного.
— Пеарвый рааз? — спросил китаец.
— Первый раз, — отвечал Вуд, улыбнувшись.
Китаец встал и отворил двери во вторую комнату. Вуд сделал несколько шагов и остановился, зорко оглядываясь.
Комната вдоль по стенам была прорезана низкими нарами.
Кое-где на грудах тряпок лежали с полузакрытыми глазами китайцы. Старик с искусственной рукой растянулся на низкой кушетке, недалеко от двери.
Подслеповатый китаец, неслышно ступая, указал Вуду свободное место на нарах. Немного погодя он принес трубку и несколько кубиков опия. Агент лег, и китаец, сунув ему в зубы мундштук, принялся вмазывать опий в трубку.
Стараясь не дышать грудью, Вуд начал втягивать дым пожелтевшими губами.
«Главное — система. Ни одного шага нельзя делать без системы».
Еще внимательными и острыми глазами он видел, как пожилой китаец подошел к старику и о чем-то заговорил с ним.
— Как дела, Ляо Тянь? — спросил старик, не выпуская изо рта мундштук трубки.
— Плуохо деала, сяньшэн Панафу, — отвечал Ляо Тянь певуче.
«Панафу — это Панаев», — догадался Вуд.
Легкий и приторный дым поплыл вокруг него. Он неожиданно почувствовал страшную усталость, подумал: «Нельзя дышать, усну», — в то же мгновение машинально вдохнул дым и на секунду задохся.
Китаец равнодушно вмазывал кубик за кубиком в трубку. Пол и потолок сплющились, и зеленый свет закружился досадными точками.
Потом зеленый сменился голубым, и потолок ударился в небо.
Слово «система», вычерченное красными буквами на блестящей стальной пластинке, ударило ему в лоб. Лоб раскололся от удара и тотчас замкнулся снова.
Комната вытянулась в длинный и узкий коридор, вымощенный квадратными плитами.
Высокий патер в рясе с опущенным капюшоном читал посредине коридора «Deus Magnus»[16], и бледные лица прижимались к решетчатым отверстиям в двери. Вуд узнал Борстальскую тюрьму оборонской системы молчания, в которой он сидел несколько лет в молодости.
Патер прервал молитву и сказал, отбрасывая капюшон:
— Тысяча двести восемьдесят две камеры ночного разъединения, четырнадцать карцеров и шесть камер приговоренных к лишению жизни. Молчанье содействует нравственному воспитанию.
Потом он закрылся капюшоном и превратился в небольшой зеленый фонарь на носке ботинка Вуда.
Китаец подошел и сбросил фонарь вниз.
— Благодарю вас, сэр, — сказал Вуд, приподнимаясь.
Каждая стена курильни проломилась под тупым углом, и восьмисторонняя зала возникла под серым светом, падавшим сверху.
Семь коридоров отходили от стен в глубину. Усталый надсмотрщик на низкой скамейке возле камеры заснул над Библией.
— Ба, Черри Гиль! — вскричал Вуд. — Пенсильванская тюрьма!
Привычной рукой он ощупал на груди бляху с номером. Бляха приблизилась к глазам.
— Четыре тысячи триста двадцать два, — сказал Вуд.
— Здесь, — ответил он самому себе.