— Не все ли вам равно, что у меня стоит в трудовой книжке? — равнодушно заметил мохнатый.
— Крайне важно, — с отчаянием сказал Чучугин. — Позвольте, гражданин, именно этого я не могу допустить! Документ с таким наименованием…
Он взглянул на самодовольного гражданина и открыл рот: мохнатый закинул голову, прищурил глаз, слегка улыбался.
— Документ? — произнес мохнатый наконец чуть-чуть приглушенным, но тем не менее страстным голосом. — Да знаете ли вы, гражданин, что такое документ? Документ есть удостоверение личности, а личность к этому документу прилагается, гражданин!
— Документ есть… — растерянно повторил Чучугин.
— Документ существует, — с удовлетворением подхватил мохнатый, — он существует вообще, и он же существует в частности. И личность при нем не обязательна. Вы при вашем документе не обязательны, гражданин!
— Скабрезник, безответственное выражение, — пробормотал Чучугин.
— Ага, безответственное! А вы думаете, что вы существуете просто так себе, родились без разрешения и существуете? Отнюдь! Вы существуете документально, гражданин! Что касается меня, то я…
Он вытянулся, побагровел, отставил ногу и взглянул на Чучугина с величественной осанкой.
— Я член многих комиссий и лицо, на которое возложены заботы до некоторой степени государственного характера.
Чучугин присел, втянул голову в плечи, собеседник его внушительно шевельнул губами и, надуваясь, отошел в сторону.
«Ну, погоди же ты, голландец, — распрямляясь, подумал Чучугин и легонько плюнул, — я тебя счас подкачаю, голландец! Я знаю, что с тобой делать, голландец!»
Скользя по мыльным шелковым доскам, он приблизился к крану и за спиной мохнатого налил полную шайку холодной воды.
Мохнатый, величественно выгибаясь всем корпусом, мылил голову; он слегка покряхтывал, поплевывал.
Чучугин спрятал шайку, — холодная вода плескалась за спиной, — прошелся туда и назад, беззаботно подергивая задом.
— Гражданин, хотя по сему поводу и не имеется… — пробормотал он и, замирая от страха, разом опрокинул на мохнатого шайку.
И тут же он остолбенел от удивления, всплеснул руками, подогнул ноги; и все это было совершенными пустяками в сравнении с несчастным положением пострадавшего гражданина.
Холодная вода вдруг произвела на него ни с чем не сравнимое действие: он сразу весь съежился, потерял величественность и упругость, посинел, даже как будто уменьшился в росте.
Он растерянно махал руками и, жалостно смотря на Чучугина, бормотал что-то.
— Преследуется по закону… — разобрал Чучугин.
— Ага! — прохрипел он с яростью. — Государственного характера? Ка-камиссий? Теперь сидите тихо, гражданин! Внимание! Успокойтесь!
4
Внизу, на скамейках, кряхтели мастеровые и лица, пользующиеся наемным трудом, облака плыли над ними, и здесь, на полке́, под облаками, Чучугину стало немного легче.
— Скабрезник, гражданин! — крякнул он еще раз.
Но мохнатый исчез в парах, не отозвался. Худощавый, с поповскими волосами, махнув Чучугину гривой, негодующе согласился.
— Налезли, действительно, — сказал он сурово, — места им мало, еще с той стороны поло́к есть.
— Скабрезник, я сказал, скабрезник!
— На Пресне? — удивился длинноволосый. — Как на Пресне? На Пресне сейчас черт-те что делают! Богохульство на Пресне!
— Скабрезник! — яростно заорал Чучугин и с размаха хлопнул себя ладонью в грудь.
Длинноволосый помрачнел и уселся, свесив длинные кукольные ноги.
— То есть как это скабрезник? — не спеша спросил он, и два синеватых желвака вскочили у него на скулах. — Вы как смеете обзывать таким словом лицо священной профессии? Хамовато, гражданин!
— Священная профессия? — жалостливо переспросил Чучугин. — Ну что, каково живется, батя?
Длинноволосый крякнул с презрением и отвернулся.
— Напрасно, батя, — весело заметил Чучугин, — сожалею, честное слово, сожалею; что делать, вопрос государственного значения, никак нельзя было поступить иначе.
Густейшие облака ринулись на него, он разрезал их руками, оборотился на спину и, скользя по мокрым доскам, подобрал под себя ноги.
Холодные капли падали на него с потолка. Чугунный гигант полез на поло́к, доски сгибались под его ногами; и пухлый мальчик по-прежнему шел за ним, грустно почесывая спину.
— Поддай-ка, Александр Федорович! — крикнул гигант.
Сухощавый банщик с ежиком провалился в дыру за поло́к и принялся возиться там, с шипеньем отбрасывая от себя воду.
«Керенский, — опасливо подумал Чучугин, — до чего довели все-таки! На советскую службу пошел».
— Сегодня он банщик, — крикнул он гиганту (гигант в изнеможении лежал на лестнице), — а завтра он, может быть, черт его знает, член ка-камиссий, а там, смотришь, опять в министры шагнет! Нет, вы как хотите, а я таких личностей ни в коем случае не принимал бы на советскую службу.
Гигант мутно посмотрел на него и беспомощно шлепнул губами.
Чучугин почувствовал дурноту.
5
Дурнота эта началась с полнейшего ощущения беременности. Легкая тошнота подкатилась под сердце, язык напружинился, под рукой, упавшей на живот, он явственно почувствовал барахтанье.
«Хм, вот так штука, где же я это подхватил?» — смутно подумал Чучугин.
— Дорогая, я беременный, — сказал он вслух и на самую краткую секундочку увидел рядом с собой рослую женщину с приветливым русским лицом. — Нет, не желаю никаких операций, — торопливо пробормотал он и вытянулся перед женщиной в струнку, — разрешите доносить, ваше благородие, вам же, так скать, наследничек будет.
— Что ж наследничек, — нахмурясь сказала женщина, — ты мне дочку, уж ты мне дочку рожай, Чучугин!
— Хороша как, ах, как хороша, — вдруг спохватился Чучугин, — да ведь это ж как будто жена моя? Жена, что ли? Да как же зовут ее? Не припомню, нет, не могу припомнить.
И тут же, на поперечной балке он увидел востренького человека, который одной рукой мылил между ног, другой писал что-то и беспрестанно подмигивал, посмеивался, подмигивал.
Чучугин вскочил на скамейку и, прыгая через веники, тела, шайки, побежал к нему.
— Позвольте узнать у вас…
Человечек бросил перо и принялся с неприятной быстротой намыливать мочалку.
— Имя, ради бога, скажите имя, молодой человек!
— Не в мой отдел, — сурово пробормотал человечек, — не в мой отдел. Обратитесь в отдел записи актов гражданского состояния. Что касается до меня, то я…
— Он вскочил и, капая мылом, побежал, как муха, по потолку.
— Что касается до меня, то я… записываю мертвых.
«Ну, конечно, все погибло, — обливаясь потом, подумал Чучугин, — окружены с трех сторон, имя неизвестно, республика в опасности!»
Он схватился рукой за сердце, упал на поло́к; горячая вода брызнула на него, он испуганно вскрикнул, открыл глаза: пухлый мальчик заботливо мылил гиганта, гигант кряхтел и невнятно приговаривал что-то; за его спиной старательно полоскал свою гриву длинноволосый.
Чучугин глубоко вздохнул и высунул горячий сухой язык.
«Нет, погоди, — подумал он, от кого-то отбиваясь, — этого не было, нет, не беременный, пустяки. И женщины не было, и канцеляриста, — это угар, дурнота».
— Угорел, угорел на полке́, — пробормотал он и, хватаясь руками за грудь, горло, покатился по лестнице на пол.
6
Сквозь прищуренные веки перед ним мелькнули испуганные банные голыши. Незнакомый коренастый человек, несомненно футболист по профессии, стремительно протащил его в предбанник и бросил на мокрую скамью.
Чьи-то ноги в сиреневых подштанниках ходуном ходили перед Чучугиным.
Он шевельнул бровями, попытался сказать, чтобы убрали эти ноги, чтобы не болтались они у него перед глазами, что он даже цвета этого не переносит, но челюсти его бессильно разжались, и он не сказал ни слова.
Футболист стоял над ним, выгнув грудь, тяжело дыша и как бы сожалея о том, что не может снова схватить Чучугина и затащить его куда-нибудь подальше.
Сиреневые ноги наконец утомили его, он закрыл глаза, полетел в пропасть; впрочем, из пропасти этой он был тотчас же возвращен: два голоса барахтались над ним.
— Да не понимаете вы, гражданин, — услышал он отдаленное и невнятное бормотание, — ни при чем тут, гражданин, угар, разве не видите вы…
«Гражданин Угар», — смутно подумал Чучугин.
— Разве не видите вы, — буйствовал над ним банщик, — что это падучая. Приходят такие граждане прямо с улицы, падают с полка́ и айда обратно на улицу.
— Врет, что падучая, — тяжело дыша, говорил футболист, — у меня брат падучий, я эту болезнь минута в минуту знаю. Надо, однако, человека домой отвезти. Человек бессознательный, надо домой отвезти! Где его одежда лежит? Я помылся, я могу отвезти!
— Угар, угар, — хмуро бормотал, копаясь в чьей-то одежде, банщик, — в нашей бане это невиданное, гражданин, дело, потому что у нас печи литые, без прокладки, это в лапинских семейных угар, а это падучая, а не угар, и не в том дело, что угар, и тогда вся баня угорит, а это не от печи, а пар, и вовсе ничего не угар…
Он вытащил наконец из ящика одежду и положил ее рядом с Чучугиным.
— Надевай! — скомандовал футболист.
Чучугин явственно понимал, что это чужая одежда, — и брюки не те, и пиджак; этот пиджак, например, был серого цвета с каким-то затейливым знаком в петлице.
«Ага, воздухфлот, химтрест», — подумал он и с усилием подобрал челюсть.
Футболист натянул на него чужой пиджак, залез в боковой карман, вытащил документы.
— Галаев Георгий Павлович, — сказал он и почтительно остолбенел.
И весь предбанник почтительно остолбенел, имя это (Чучугин слышал его впервые) прокатилось из угла в угол; ему послышалось, что даже сиреневые ноги произнесли это имя с особенным выражением.
— Какой Галаев, путаница, пустяки, — хотел сказать он, но футболист, заметно волнуясь, подступил к нему, приподнял и, сдерживая дыхание, потащил к выходу.
Розовое, белое, сиреневое мелькнуло в последний раз и скрылось.