7
На этот раз сознание вернулось к нему не сразу. Тоскливый скрипичный звук скользил над ним, когда он очнулся.
Он попробовал шевельнуть веками — веки были плотно прижаты; он приподнял брови — лоб был плотно перевязан жесткой холодноватой лентой.
Скрипичный звук пропал и мгновенье спустя превратился в бабий голос; невнятные слова донеслись до Чучугина.
«Отпевают, за мертвого сочли! — подумал он и ужаснулся. — Медяки на глазах, кончено дело! А может быть, и в самом деле… Может быть, я тут мертвый лежу? Умер в бане, а теперь сюда приволокли и отпевают?»
Настойчиво моргая веками, он сдвинул один из медяков в сторону: розоватый потолок плавал высоко над ним, электрическая лампочка мелькала и, как уличный фонарь на ветру, раскачивалась направо и налево.
«Голова кружится, — с усилием подумал Чучугин, — лампа на месте висит, а голова кружится».
Он пошевелил пальцами и вдруг обиделся, даже слезы на глазах проступили:
«Господи, отпевают меня, до чего довели, сукины дети! Хорошо-с, отпевайте, посмотрим еще, кто кого отпоет!»
Скосив глаза и сдвинув второй медяк, он увидел бабу. Нет, никто не собирался его отпевать, баба смотрела в окно, подпершись локтями и раскачиваясь; она пела, как скрипка, и по временам почесывала спину линейкой.
Чучугин выпростал руку, бесшумно снял медяки и внезапно почувствовал злорадство.
«Сторожишь? — подумал он и сощурил на бабу освобожденные глаза, — ну, ну, сторожи, сторожи, гражданка! Вот ты думаешь: мертвеца сторожу, а я сейчас встану и чай пить пойду!»
Баба оживилась, вскочила, приветливо помахала кому-то линейкой.
— Сюда, сюда, — услышал Чучугин, — если к покойнику, так сюда пожалуйте.
Дверь приотворилась, гладко выбритый гражданин в коверкотовом пальто вошел в комнату, уронил шляпу.
— Пожалуйте, — приветливо пробормотала баба.
Коверкот покачнулся, стремительно бросился к Чучугину и, раскинув руки, упал на него лицом и грудью.
«Гробовщик, что ли, — с неудовольствием подумал Чучугин и шевельнул ноздрями: от посетителя пахло водкой, — беспокойно относится, однако! Мерку, что ли, снимает?»
— Мерочку снимаете? — с сожалением подтвердила баба и поднесла краешек кофты к глазам.
— Прощай, Жорж, — закричал коверкот и всхлипнул; баба испуганно шарахнулась, — прощай, милый, нет, я ни в коем случае тебя не забуду.
«Ах ты, боже мой, — хлопотливо подумал Чучугин, — он меня за другого принимает. Обознался, что ли? Разве это я помер, разве меня Жоржем зовут?»
Он мысленно заполнил свою анкету: «Имя: Дмитрий. Отчество: Иванович. Фамилия: Чучугин».
«Стало быть, не помер, другой гражданин помер, а меня, самое большее, заместителем назначили».
— Я знаю, отчего ты умер, — кричал коверкот и трогал лицо Чучугина, руками, — нет, ты умер не от угара, не от удара, это Авербах вбил тебя в могилу. Он один, я ручаюсь за это!
«Сволочь этот Авербах, по-видимому», — недоброжелательно подумал Чучугин.
— Но это еще не кончилось, — продолжал коверкот, — ты умер, это факт, но я еще жив, и я еще покажу этому слепачу, где зимуют раки. Он еще запоет, запоет контрабасом, Жорж!
— Извиняюсь, вы кто такой будете?.. Меня тут сторожить поставили… Извиняюсь, господин, нечего кричать, он покойник, он говорить не может, — беспокойно бормотала баба.
— Ты умер, это факт, — в самозабвении, но уже с некоторым удовольствием повторял коверкот, — я не могу, заметь, возвратить тебя обратно. Но имей в виду, что с твоей смертью ничего не изменилось, что все осталось по-прежнему, Жорж!
— Гробовщик пришел, — радостно сообщила баба.
Коверкот удивился, закруглил рот и вдруг оглушительно икнул.
Чучугин вздрогнул.
— Этого… а где остальные? — утирая губы, спросил коверкот, — тут и нет никого. Почему не хлопают… этого, почему не плачут?
Новый посетитель, подняв плечи, размахивая обезьяньими руками, входил в комнату.
«Вот ты какой, — с озлоблением подумал Чучугин и ехидно прищурил глаз, — социальное положение — мещанин, профессия — гробовщик? Чем занимался до двадцать шестого года?»
Гробовщик кивнул головой и, подпрыгивая, направился к покойнику.
— Так, сейчас посмотрим, — бормотал он обещающе и шарил в карманах пиджака, — сейчас выясним, в чем тут дело. Какого размера гроб, гробец, гробчик придется сделать!
Он повертел в руках круглую никелированную коробочку и с треском потащил из нее стальной сантиметр.
— Ну, ушли, так и я уйду, — заметил коверкот спокойно и, шатаясь, пошел к двери, — мне тут, заметь, тоже делать нечего.
Гробовщик, мурлыча одобрительно, снимал мерку (сантиметр трещал в его руках, как ярмарочный змей), он щекотал Чучугину живот, сгибал без всякой цели ноги. Баба глядела на него с любопытством. Чмокнув языком, он пощупал чучугинские брюки и, оборотившись к бабе спиной, залез обеими руками сразу в боковой карман пиджака. Чучугин раздражительно сморщился, схватился за карман и сел.
— Позвольте, на каком основании…
Медяки покатились по полу, баба опрокинулась, визжа поползла к двери и тут же спрятала медяки под юбку.
— Лежи, лежи, понимаешь ты этого… — растерянно пробормотал гробовщик.
— Позвольте, гражданин! Почему лежать? А если я не хочу лежать? Меня сторожат, меня отпевают, на меня плачут. На каком основании на меня плачут, гражданин?
— Если ты мертвый, так уж ты лежи, лежи, пожалуйста, — с озлоблением уговаривал гробовщик.
— Позвольте, меня грабят! — кричал Чучугин. — Мертвеца грабят! На каком основании мертвеца грабят, гражданин? Как мне понять это нахальство?
— Ага, вот как, нахальство! — возмущенно сказал гробовщик. — Человека отрывают от дела, заказывают приличный гроб, тащат через весь город, и в результате клиент живой, как курица. Вот именно, на каком основании… Если вы покойник…
Чучугин вдруг испугался, оторопел. Он подпрыгнул и примирительно схватил гробовщика за пуговицу.
— То есть, в каком смысле живой?.. Нельзя сказать, нет, не то что живой, — сказал он, — тут просто недоразумение…
— Да позвольте, как же не живой, — кричал гробовщик, — совершенно живой, безобразие! Живой! Хамство какое, живой!
— Из… извините, — пробормотал Чучугин.
Гробовщик брезгливо толкнул его в плечо указательным пальцем.
— Я не посмотрю, что вы инспектор, я этого так не оставлю, шантаж! — угрожающе закричал он и, подпрыгивая, выбежал из комнаты.
Чучугин сделал несколько шагов вслед за ним и остановился.
В этой комнате он был впервые — вдоль стен шла дубовая панель, нежно-розовый потолок восхищал его.
«Хм, инспектор! Что ж это за должность такая — инспектор? Инспектор труда или, может быть, инспектор нравов? Инспектор нравов — это очень почтенно. Да ведь это же не я инспектор, инспектор, по-видимому, в бане помер, а меня вместо него сюда приволокли… Нет, что-то не то, не может быть, чтобы такое перепутали!»
С усилием напрягая память, он попытался вспомнить, что произошло с ним в бане, но все какие-то березовые листочки лезли в голову, и мохнатый гражданин мелькал между ними, намыливая под мышками, выгибая корпус.
Блуждая глазами по стенам, он наткнулся на черную кнопку, вокруг нее сияла медная надпись. Он прищурился, покружил указательным пальцем. «А ну нажать?»
Палец потрогал гладкую поверхность, кнопка бесшумно поддалась. Чучугин отскочил, беспокойно поглядывая на дверь.
Тотчас же в коридоре послышались шаги — шли четверо или трое; шаги были въедливые, настойчивые. Чучугин подобрал отвисшую челюсть, втянул голову в плечи, отошел к окну. Хохолок свесился на лоб, бородка растрепалась…
Коренастый человек в штатском перешагнул через порог; за его спиной шатались и плыли в чучугинские глаза красные лацканы милиционеров.
— Вы будете Галаев? — спросил штатский.
— Нет… нет… не Галаев, — глядя на него через плечо, отвечал Чучугин, — нет, не Галаев, моя фамилия Чу… Чучугин! Галаев помер, по-видимому.
Штатский сделал два шага вперед и, отогнув чучугинский пиджак, вытащил из бокового кармана пачку документов.
— Как же не Галаев, — сказал он скучным голосом, — что вы смеетесь, гражданин! Галаев и есть Галаев! Арестую вас, как говорится, именем закона.
— Позвольте, меня нельзя арестовать, — с отчаянием сказал Чучугин, — я мертвый, на меня плакали сейчас, отпевали, честное слово. Еще тряпка на лбу, взгляните, покойник, как есть покойник. Я в бане от угара помер, меня сюда приволокли по ошибке!
— Ладно, на месте выясним, — согласился штатский, — а покамест не задерживайте, гражданин, наденьте пальто. Ну, арестовали и арестовали. Я тут, как говорится, ни при чем. Я человек служащий.
8
«Гадят мне… вот в чем дело. Гадят и гадят».
На запотевшем стекле среди множества добродушных рисунков бесстыдно торчал кукиш. Чучугин плюнул на него, стер рукавом и тут же нарисовал новый.
«Интрига, черт побери! Но кто гадит?»
Он, нахмурясь, посмотрел на свою руку и загнул большой палец.
«Во-первых, мог повредить иностранец. «Вода, природа, повсюду пьют, повсеместно употребляют». Мог повредить, подсмотреть, сообщить куда следует. Мог, конечно, но навряд ли успел! Нет, не он! Тут нужна власть, смелость… Во-вторых…»
Чучугин яростно прихлопнул указательный палец, но тут же освободил его и оставил на некоторое время в полусогнутом состоянии. И вдруг его осенило:
«Вот кто мне гадит! Космополит, член комиссий! Он, он, больше некому. Он на меня и угар напустил, и с полка́ скинул! Он на меня в предбаннике чужой пиджак натянул, он подменил…»
Чучугин стукнул себя кулаком по лбу и заплакал.
«Подменил документ…»
Он поплакал немного, отер глаза, прошелся по комнате.
«Да ведь он же мне давеча намекал, а я, сукин сын, не догадался. «Документ существует вообще…» Понимаю, теперь все понимаю. «Личность не обязательна, она при вашем документе не обязательна, гражданин». Ясное дело, никто не смотрит в лицо, всякий норовит заглянуть в документ. А документ не тот! А документ чужой! Чей документ?»