Кукиш торчал на стекле, по потолку ходили, на койке серела и скучала больничная подушка.
Чучугин примерился, подскочил к двери, с размаху ударил ногой, потом двинул задом.
В окошечко просунулся нос, глаза.
— Подайте сюда чего-нибудь… Инструкцию подайте, — повелительно сказал Чучугин.
— Насчет чего инструкции?
— Насчет самоубийц, например. Или насчет лиц, обвиняемых… — он споткнулся, проглотил слюну, пожевал губами, — …обвиняемых в душевной болезни.
Ответ пропал в каком-то бормотании, нос смотрел на Чучугина сочувственно. Вместо инструкции в окошечко пролетела газета.
Газета состояла в значительной части из литературной дискуссии между двумя группами писателей и журналистов, причем первая группа доказывала второй, что эта вторая действует не соответственно, проблему брака не разрешила и по многим вопросам сомневается; что она, первая, наоборот, действует вполне соответственно и поэтому ее обижают, а ее нужно не обижать, а поддержать государственной субсидией.
Тут же сообщалось, что президент Португалии Хомец подал в отставку, бешенство усиливается, погода плохая.
Все это Чучугин прочел, но ничему не придал особенного значения; он заинтересовался было хозорганами, рыбтрестом, но вскоре отбросил газету в сторону, даже хозорганы как будто готовили ему какую-то гадость.
Несколько погодя он снова взялся за газету, уткнулся в петит и тут обомлел, схватился за голову, упал на стул…
Мелкий петит в рубрике «Что случилось?» сообщал о том, что сегодня утром из изолятора для душевнобольных имени товарища Кузьмина бежал сумасшедший гражданин, что, проникнув в баню имени Льва Толстого, находящуюся рядом с изолятором, больной вошел в комнату для раздевания, но…
Дальше газета была оборвана, измята. Но Чучугин и не читал дальше.
Всхлипывая и шатаясь, он поднялся со стула, снова позвал сторожа.
— Все понимаю, — сказал он ему рыхлым голосом. — Они обмишулились, другого забрали. Допросите меня, желаю дать показание.
9
Следователь оказался мальчиком не более как лет двадцати, с круглым, розовым лицом, желтоватый пух покрывал щеки. Он встретил Чучугина сурово, молча подвинул к нему открытый портсигар, головой указал на стул.
— Тут меня арестовали, знаете, — пробормотал Чучугин и, покачнувшись, сел на стул, — но это пустяки какие-то, имею доказательства, документы.
— Дальше, — сердито предложил мальчик.
— Нет, не виновен, ничего не предполагал, все произошло случайно.
Чучугин дрожащей рукой взял папироску и тут же положил ее обратно.
— Я тут ни при чем совершенно… Я в уборной был, его без меня забрали.
— Дальше!
— Что касается пиджака, то его на меня натянули насильно… Банщик подтвердит, ошиблись, перепутали в суматохе!
Мальчик вытащил из груды бумаг маленькую книжечку небесно-голубого цвета и, перелистав ее, подал через стол Чучугину.
Черные птички, букашки запестрили у него в глазах; по всей странице в каждой строке было напечатано одно и то же слово — «увечье», «увечье». «Пять лет строгого заключения», — прочел наконец Чучугин.
— Помилуйте, какое увечье, — выдавливая дрожащими губами слова, пробормотал он, — это мне нанесли увечье. Я с полка́ упал, меня отпевали.
— Да! Да! Вас! Отпевали! — досадливо заметил мальчик и почесал желтоватый пух под носом. — Мы все знаем, не старайтесь нас запутать. Говорите прямо; запутаете, вам же хуже будет.
— Угар, тошнота! Допросите банщика, банщик подтвердит, что я находился в бесчувственном состоянии…
— В бесчувственном состоянии, знаете ли, едва ли возможно такую штуку проделать, в гроб человека уложить.
— Кого в гроб? Помилуйте, да это меня в гроб уложили, — прокричал Чучугин, — гробовщик грозил мне судом, но даю вам честное слово, что я ему никогда ничего не заказывал.
Мальчик хмуро оттопырил нижнюю губу, притушил папиросу.
— Признаете вы себя виновным?
— Нет, не признаю, его без меня… Я в это время отсутствовал, находился в уборной.
— Признаете вы себя виновным в нанесении тяжких увечий гражданину Чучугину, Дмитрию Ивановичу, бывшему бухгалтеру, или нет?
Чучугин окаменел, рот его медленно раскрылся, глаза полезли на лоб.
— Чучугину?
— Чучугину.
— Бухгалтеру?
— Бухгалтеру.
Чучугин закрыл рот, подмигнул следователю и неприлично захохотал.
— А позвольте узнать, какого рода телесные повреждения я причинил этому бухгалтеру? — спросил он злорадно. — Может быть, я повредил ему нос или ребра повредил?
Следователь вдруг покраснел, смутился до крайности, он для чего-то передвинул чернильницу, которая очень плотно стояла на своем месте, поковырял на щеке розовый прыщик.
— Вы обвиняетесь в том, — выпалил он сразу, — что в припадке зверской ревности свели гражданина Чучугина с ума!
Чучугин обомлел.
— Свел с ума? Как свел с ума? Да, — сказал он невнятно. — Да разве его с ума свели? Его не свели, он не даст свести! Да разве он даст, он здоровый!
Следователь внимательно посмотрел на него: он был расстроен и обеспокоен, глаза щурились, блуждали, хохолок свалился на лоб.
«Необходимо медицинское, медицинское, медицинское… Необходимо медицинское освидетельствование», — задумчиво написал следователь на листе бумаги.
— Ничего не понимаю, — сказал он вслух, — вот вам перо и бумага, изложите письменно, но имейте в виду, что мы все знаем. Не старайтесь запутать, вам же и т. д.
10
«Нижеподписавшийся есть гражданин… Имя: Дмитрий; отчество: Иванович; фамилия: Чучугин, и никто другой, как Чучугин; бывший бухгалтер, холост, детей, к сожалению, нет, сообщаю кому следует.
Пункт I.
Год тому назад, в мае месяце, я был внезапно сокращен со службы моей в рыбтресте и препровожден в дом для душевнобольных без всяких достаточных оснований.
Дом для душевнобольных без всяких достаточных оснований есть дом для облыжно-сумасшедших. Дом же для облыжно-сумасшедших помещается в улице братьев Гракхов, рядом с баней имени Льва Толстого.
Будучи совершенно здоров как душевно, так и физически, я немедленно написал об этом прискорбном случае в органы центрального управления, но получил совершенно незначительное отношение по поводу лошадей, написанное не по моему адресу и найденное мною в уборной. Этот возмутительный факт, нарушающий права любого гражданина, пользующегося избирательным правом, побудил меня прибегнуть к ловкости рук и хитростью вернуть уворованную врагами свободу.
На этом основании двадцать шестого утром я благополучно ушел из-под надзора и проник в семейные бани имени Льва Толстого, они же, в свою очередь, стена в стену упираются в дом для облыжно-сумасшедших. Будучи отроду чистоплотен и видя граждан в воде, в мыле, я твердо решил помыться сам, с тайной мыслью отряхнуть тем самым от своих ног прах вышеупомянутого дома. И я разделся. Положив на скамью казенное обмундирование, я прошел по личным делам, в уборную.
В то время как, занятый единоличными делами, я отсутствовал из предбанника, появился в предбаннике студент-медик Тарасов с двумя служителями.
Студент-медик бушевал. Схватив неизвестного мне гражданина под мышки, он натянул на него (предположительно, смотрел через замочную скважину) мое казенное обмундирование и с помощью служителей выставил из предбанника на улицу.
Могу представить свидетелей — я в этом ни малейшего участия не принимал.
Наоборот, выйдя из уборной, спросил у банщика, кого это поволокли? Банщик объяснил. Тогда я заметил ему, что бешенство распространяется, и потому сумасшедшим действительно мыться в общей бане нельзя. Имею все основания предполагать, что неизвестный гражданин, вовлеченный студентом-медиком в невыгодную сделку, есть не кто иной, как инспектор-ревизор Георгий Павлов Галаев.
Пункт II.
Исключительно за счет угара, окончившегося полнейшей потерей сознания, должно отнести все, что произошло вслед за тем. Так, за счет угара мною был встречен мохнатый субъект, падшая личность, впрочем, уверявшая меня, что ей предоставлены все права на существование.
По долгу гражданина республики должен предупредить, что этот мохнач замешан в преступлениях государственного характера. Тем не менее он появился в совершенно неприкрытом виде; это убеждает меня, что тут вряд ли учинил насилие и причинил увечье инспектор-ревизор Галаев. Пошлая личность сбежала от своего хозяина единолично.
На всякий случай сообщаю приметы: роста среднего, хамоват, лыс, говорит полным голосом, возраст — лет тридцати пяти — сорока, место рождения — как сам уверяет, космополит; судя по внешности — ответственный работник (положение имущественное или социальное? — социальное), чем занимался до 1926 года?
За счет же угара должно отнести, во-первых, происшедший на полке́ кошмар с женщиной, которой я должен был отдать отчет о случившейся якобы у меня беременности; во-вторых, банщика, который до странности схож с известным политическим интриганом Керенским.
Угорев, я свалился с полка́. Дюжий мужчина принес меня в предбанник. Здесь, в предбаннике, на меня натянули чужую одежду, в том числе серый пиджак со знаком химтреста, впоследствии оказавшийся принадлежностью инспектора-ревизора Галаева, вовлеченного студентом-медиком в дом для облыжно-сумасшедших.
Я же, напротив того, под видом покойного Галаева был принесен в номер гостиницы, где на меня плакал неизвестный мне гражданин с лицом свободной профессии.
Гробовщик, к которому, впрочем, никаких претензий не имею, собирался меня хоронить; баба меня сторожила. И вот ясно, что, будучи бухгалтером Чучугиным, я ничего у бухгалтера Чучугина отрезать не мог и что с инспектором-ревизором Галаевым я ничего общего не имею.
Таким образом, на основании вышеперечисленных доводов, находясь в здравом уме и твердой памяти, кому следует предлагаю:
1) сохранить гражданина Галаева для дома облыжно-сумасшедших и таким образом пополнить комплект;
2) оставить меня, нижеподписавшегося, в покое как человека лояльного, с ясными политическими взглядами и общественной стрункой.